Глава 9

Корни гортензии оплели пальцы Анны, а из пробудившихся почек поползли зеленые змеи стеблей. Они едва успевали выкинуть полупрозрачные листья, многие из которых получались мятыми, уродливыми. Силы было слишком много.

– Извините. – Анна заставила себя сделать глубокий вдох и остановиться.

– Нет. Пожалуйста, продолжайте. – Алексей поднялся, теперь он двигался мягко и плавно, при том фигура его словно поблекла.

Стали серыми волосы. Черты лица сделались неразличимы, будто Анна смотрела на него сквозь мутное, заросшее пылью стекло. И похолодало, ощутимо так похолодало.

– Не смотрите на меня, просто позвольте вашей силе проявиться.

– Ее немного. – Анна провела пальцем по хрупким стеблям. Механические ткани толком не сформировались, а потому и получились они чересчур уж мягкими. Результат слишком быстрого роста. Вытянутые междоузлия, несформированные узлы. Мятые почки, из которых проглядывают зачатки листьев.

Типичная ошибка новичка.

– Вы ошибаетесь, – теперь и голос доносился будто бы издалека.

Заворчал Аргус.

Ольга, кажется, охнула. И отступила. Испугалась? Плохо. Страх убивает любовь. Хотя какая здесь любовь? Она увидела издалека, придумала себе героя и воспылала к нему страстью. Впрочем, даже до такой придуманной страсти там было далеко.

Не надо об этом думать.

И о том, что стало вдруг пыльно, иначе почему дышать тяжело? Воздух сгустился, потемнел. И солнце исчезло. Точнее, оно по-прежнему висело на небосводе, но стало далеким, холодным, словно зимний фонарь.

Зябко как.

А стебелек ползет, добрался уж до локтя, неловко цепляясь за ткань листочками. Замер, набираясь силы, которая текла ровно, будто бы и не было ничего странного, будто бы…

Вот пошли боковые побеги.

И в пазухах набухли горошины бутонов. Надо же, крупиц силы хватило и на генеративные побеги.

Холод пополз по позвоночнику.

По ногам. Спину знакомо потянуло, и боль отдалась в ногу, мгновенно парализовав ее. Вот так. Теперь без посторонней помощи Анне не подняться.

Горячая игла. И еще одна.

Мышцы деревенеют, будто бы несчастный росток тянет силы прямиком из тела Анны. В какой-то миг она даже испугалась, что сейчас он прорастет внутрь, почти увидела, как корни прорывают кожу, входят в русла кровеносных сосудов, чтобы питаться уже напрямую.

Глупости. Страшные истории из тех, которые рассказывают ночью в дортуаре, когда наставница покидает его. И рассказывают всенепременно тем низким, страшным шепотом, от которого по спине мурашки.

Анна слишком взрослая, чтобы верить в подобное.

– Хватит, – этот голос раздался над ее головой, и холод отступил.

Исчезла давящая тяжесть.

И дышать стало легче. Солнце вернулось – и сразу тяжелым, выматывающим жаром. Почудилось даже, что еще немного – и сама Анна вспыхнет. Но нет, обошлось, только, кажется, нога по-прежнему не чувствовалась совершенно. А боль в пояснице нарастала.

– Сейчас. Позволите?

В ладонь ткнулся теплый нос зверя.

– Что ты натворил, баран? – не слишком вежливо поинтересовалась Ольга. – Ей плохо. Ей целитель нужен…

– Не нужен. – На плечи легли руки.

– Ты только хуже сделаешь…

– Помолчи, женщина, – тон был таким, что Анна порадовалась, что она как раз-то молчит. – А ты дыши ровно, просто представь, что ты где-нибудь… не знаю. На берегу? Песочек там, море, солнышко…

Представлять не получалось, потому что Анна ощущала тьму, которая исходила от мастера. И тьма проникала внутрь ее, принося при этом немалое облегчение.

– У вас кровь идет, – сказала Ольга отстраненно.

– Пусть идет, вся не выйдет.

Значит, не у Анны. Она, кажется, окончательно утратила способность ощущать собственное тело. Нет, она видела его изнутри, и тьму, которая обволакивала ее теплым лебяжьим пухом. Даже странно, что эта тьма может быть такой.

– Господи, – Ольга закатила глаза. – Вы, мужчины, совершенно невозможны. Пойду поищу полотенце…

– Лучше два. Вот и хорошо. – Алексей опустился на землю. – Анна, а теперь постарайтесь увидеть свое проклятие, ощутите его, сосредоточьтесь. Это очень важно.

Анна сосредоточилась.

Впрочем, проклятие она ощущала и без того. Вот оно, никуда не делось, оно верное по натуре своей, куда верней подруг и даже мужа.

Темное. Тьма во тьме… и еще тьма, будто цветок распускается, даже красиво.

– А теперь мысленно дотянитесь и прикажите ему уснуть.

Как? Анна не властна над ним. Или…

– Как вы работаете с растениями, – подсказал Алексей. Интересно, неужели он способен услышать мысли Анны? Или вовсе проникнуть в голову ее?

В воспоминания. Вчерашние.

Вчера все было правильно и так, как нужно, а сегодня ей стыдно, но не оттого, что произошло, а потому что кто-то совершенно посторонний может взять и подсмотреть… Нет, не может, это тоже страшная сказка. Анна уже выросла из того возраста, когда в такие истории легко верится.

Надо сосредоточиться.

Надо… тьма во тьме… бутон раскрывается, бутон закрывается. Это сложнее, чем ускорить развитие, но мастера способны, Анна видела. Правда, сама она никоим образом не мастер, но…

Вдох. И выдох. И руки на плечах, такие теплые, горячие даже. Тьма больше не пугает, Анна и не знала, что та способна быть настолько уютной.

Она шептала о покое. Близком.

Разве Анна сама не желала его? Разве…

Нет. Спи.

Слой за слоем, укутать бережно, обещая, что придет час и все оковы падут, и тогда проклятие получит то, что ему обещано. Нет, не Анной, но… если и так… пусть спит.

– Вот так, правильно… а теперь печать.

– Я не умею ставить печати, – свой голос тоже звучал престранно.

– Вам и не надо уметь. Просто представьте, что вы подносите палец и им запечатываете.

Это несложно. Оказывается. Анна не знала.

– Вот так, а теперь выходим. Не спешите. Разговаривайте со мной. К слову, у вас совершенно великолепный сад, но мне кажется, вам не помешает нанять помощника.

– Не помешает. – Теперь Анна почти потерялась. Тьма была повсюду. Она окружала Анну подобно туману, она ластилась, она обещала, что сумеет позаботиться. – Но я сложно схожусь с людьми.

– Понимаю.

– Да и найти кого-то, кто бы… кто ко мне пойдет?

– Кто угодно, если вы позволите, вот так… ближе и ближе. Вам нравится Глеб?

– Да, – оказывается, во тьме совершенно невозможно лгать. Точнее, Анне не хочется. К чему тратить время на такие глупости.

– Сильно?

– Да.

– Он хороший человек, но… – чужой вздох тревожит тьму. – Вы не отвлекайтесь, вы тянитесь ко мне. Чувствуете мои руки?

Нет.

Или… тени тепла, и собственное Анны тело наливается тяжестью, появляется боль.

– Я знаю. Его отец тоже убил его мать.

– И не только ее. Да и смерть – не худшее, что там случилось. Та война, о которой мы не помним, многих изменила, – голос теперь звучал близко, пожалуй, еще немного – и Анна вернется в себя, но тогда – она это знала – разговор останется незаконченным. – Я много думал. Собирал данные. Знаете, тяжело жить, зная, что рано или поздно ты превратишься в человекоподобную тварь, одержимую желанием мучить близких.

– И что?

– И то, что до войны мастеров было в разы больше. Даже не в разы, в десятки, в сотни раз. В каждом уезде… да что там уезды, в каждом более-менее приличном городе обязательно сидел мастер…

Боль по-прежнему была, но терпимая.

– В Петергофе, если верить записям, имелось целое представительство, да и частных жило с пару сотен. Сейчас нас всего сотни две осталось.

– Война?

– Не только… да, многие погибли, но, думаю, дело не только в смерти. – Руки убрались с плеч, и Анне это категорически не понравилось. – Сразу после войны провели перепись. Уцелело порядка трех тысяч. Мой отец воевал. И отец Глеба. Да и кто не воевал? На одной стороне, на другой ли… На войне умирают, а значит, таким, как мы, там самое место. И да, мы тоже не всемогущи. Гибли… почти все и погибли… девять десятых, считай. А те, которые выжили, потом тихо сошли с ума. В этом правда.

– Правда ли? – тихо спросила Ольга, протянув полотенце. – На вот… голову не запрокидывай, к груди прижми. Вот…

Ей было страшно, но она сделала шаг.

Значит ли это хоть что-то?

Сейчас Анна видела мир иным. В нем сплелись свет и тьма. Тьма и свет. И их было поровну. Как она раньше не замечала? Свет – это солнце, а тьма – тень под листвой, та самая, которая дарит прохладу. Она прячется на дне пустого кувшина, молоко из которого разлилось и впиталось в корни травы, и в тех самых корнях. Она… есть.

И без нее мир невозможен.

– А в чем еще? – Полотенце Земляной взял, стараясь, правда, не прикоснуться к Ольге. – Первый год – и пара сотен смертей… самоубийство. Или убийство, а потом самоубийство… или тихое безумие… Именно тогда заговорили, что мы опасны. Знаешь, в старых газетах, которые еще до войны… так вот, в них писали о темных, но… спокойно, что ли? О том, что выделен новый класс проклятий. Или вот создан голем, или об артефакторах еще. О полицейских дознавателях. Не о том, что некий Н. в припадке ярости убил трактирщика с семейством, а после устроил пожар, в котором и сгинул.

Анна закрыла глаза. И открыла.

Повела плечами, убеждаясь, что вновь способна распорядиться собственным телом. Вздохнула. Потерла ногу, которая все еще ныла, но хотя бы чувствовалась.

– Война сняла ограничения. И то, что было запрещено, стало вдруг можно. А потом вновь нельзя… Я знаю, что там была кровь, очень много крови, и, наверное, многие просто не выдержали.

– Как твой отец?

– Мы с Глебом на этом и сошлись. Правда, у меня был дед, он меня растил. Точнее, сперва его жена, чудесная женщина – я плохо помню то время. И ее плохо, но знаю, что тогда я был счастлив. Жаль, что хорошие люди рано уходят. Когда ее не стало, меня забрал дед. Не могу сказать, что он страдал избытком доброты, но хотя бы позволил не видеть, что творится в доме.

Он попытался дышать носом, но лишь выдул крупный кровяной пузырь.

– Наверное, следует быть благодарным, что он защитил меня от всего этого. Правда, протоколы следовало прятать лучше, да… Но протоколы – это одно, а видеть самому – другое. Мне было десять, когда родителей… ушли. И из отчета следователя, да… если бы раньше, многие остались бы живы. Но да, я везунчик, если разобраться. Глебу пришлось сложнее. Они воевали оба. Герои, да… и работали по той, первой волне, когда стало понятно, что война не всех готова отпустить. И по второй… и после собрали немалый архив. Я в свое время провел в нем изрядно времени, пытаясь понять. Так вот, кто-то сошел с ума быстро и явно, кто-то сходил долго, медленно и незаметно для окружающих. Сейчас из тех, кто воевал, не осталось никого.

– А ваш дед?

– Его держали при короне. Тоже мало хорошего, – Алексей поморщился. – Но тогда, полагаю, сочли, что он более ценен, нежели мой отец. Или, подозреваю, мой отец рвался опробовать некоторые свои наработки.

Он помрачнел и скомкал полотенце.

– Не спеши. – Ольга села рядом. – Дай посмотреть… не бойся, ты мне мало интересен.

– Вот и отлично.

– Я, в конце концов, слишком эмоциональна, чтобы соблюдать какие-то там договоры.

– И злопамятна.

– Все женщины злопамятны.

– Это да… – согласился Земляной, но отстраняться не стал.

– Вот так, сиди. – Она перевернула полотенце. – И не шевелись. Ты знаешь, что твое тело в отвратительном состоянии? Я, конечно, не сказать чтобы дипломированный целитель, матушка была категорически против…

– Почему?

– Потому что это ниже нашего достоинства, работать в какой-то там лечебнице. Что люди скажут?

Она передразнила холодный тон матери, и Алексей фыркнул.

– Но кое-что умею… вот ты знаешь, что у тебя язва?

– Сейчас даже не одна.

– Ага… и вот сердце в отвратительном состоянии… нервная система…

Алексей попытался вывернуться, но ему не позволили.

– От меня еще никто не уходил, – сказала Ольга. – Стало быть, получается, что все умерли?

– Да.

– И темных почти не осталось?

– Да.

– И поэтому школа нужна?

– И поэтому тоже. Только теперь нас боятся. Не скажу, что вовсе безосновательно, но… Многие умения утрачены, знания, семейные книги остались, но в них будет едва ли половина. Если оставить, как оно есть, то через пару десятков лет останутся лишь стихийные самоучки, а это неправильно.

Анна пошевелила пальцами ноги. Послушались.

Она осторожно провела ладонью по голени, пытаясь понять, насколько окаменела мышца. Кажется, все не так и плохо.

Определенно неплохо.

– Вместе с тем многие, кто помнит эту волну безумия, кого она задела, просто боятся брать учеников. Среди темных полно тех, кто думает, как простые люди, что, если темных не останется, всем будет лучше.

– Но ты не уверен? – Пальцы Ольги едва касались висков, но меж тем Анна видела тонкие нити света, уходящие в сгорбленную фигуру мастера.

И нет никакого противостояния. Тьма не мешает свету. А он не препятствует тьме, позволяя лечить истерзанное тело. Тьме ведь тоже нужно воплощение.

– Нет. Ничто не уходит бесследно. И проклятия останутся, и твари. И думаю, что-то иное. Она ведь не исчезнет, она преобразуется, и как знать во что. Поэтому мы с Глебом и решили. Сначала небольшая школа, а там, быть может, получится если не вернуть, как оно все было до войны, но хотя бы сдвинуть.

– Получится, – уверенно сказала Ольга. И руки соскользнули ему на шею.

Алексей наклонился.

– Если куртку снимешь, мне будет легче.

Он молча стянул.

– Вот так… знаешь, не все рубцы зажили.

– Не трогай.

– Я могу…

– Это печати. Они сами закроются, просто не трогай, – он не приказал, попросил, и Ольга убрала руки. Вздохнула и сказала:

– У меня есть деньги.

– Деньги и у меня есть. Единственное, в чем у нас никогда не было недостатка, так это деньги. Их хватит на десяток школ. Беда в том, что учить в них некому. Да и это не первый город, в котором мы пытаемся зацепиться. Из предыдущих нас мило выпроваживали. Здесь, кажется, на вилы поднимут…

Он растянулся на траве, сунул руки под голову и закрыл глаза.

– Может, – тихо спросила Анна, – вам в дом пройти?

– Зачем?

– Спать в саду неудобно.

– Это вы просто на погосте никогда не ночевали. – Алексей широко зевнул. – А здесь хорошо – травка, бабочки и солнце припекает… Но не переживайте, я ненадолго. Я просто полежу, мне еще деда встречать надо. Он был прав, я редкостный идиот.