Глава 9

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. 21 октября, 1962

ДНЕВНИК

Бутси затеяла красить дом, и меня уже тошнит от запаха краски. А еще в этом году хлопок уродился на славу, поэтому она решила устроить на Рождество большую вечеринку, чтобы отпраздновать это дело вместе с соседями. Представляю!.. У меня уже заранее болят руки – столько серебра мне придется перечистить к приходу гостей!

Но это когда еще будет, а пока я стараюсь дышать не слишком глубоко, чтобы не чувствовать запахов краски, скипидара и растворителей. Началось, впрочем, с того, что Бутси потратила не меньше тысячи часов, выбирая подходящий колер, да еще заставила нас с Матильдой разглядывать бесчисленные образцы и высказывать наше мнение. Впрочем, что бы мы ни сказали, наше мнение вряд ли что-то изменило, потому что Бутси, как и следовало ожидать, выбрала точно такую же желтую краску, какой дом был выкрашен со дня сотворения мира.

Я, правда, не удержалась и сказала, мол, раз дом непременно нужно красить, могла бы выбрать что-нибудь новенькое, но Бутси ответила в том смысле, что, дескать, традиций еще никто не отменял.

Это она имеет в виду наши семейные традиции. На человеческом языке это означает, что мы должны из года в год пользоваться одними и теми же старинными сервизами и столовым серебром, которые хранятся в нашей семье уже несколько столетий, и хвастаться перед гостями водяными разводами, которые оставило на стене в коридоре Большое наводнение 1927 года. Кроме того, традиции – это еще и работа в саду, который был заложен моей прапрапрабабкой двести лет назад, а также на огороде, где мы выращиваем те же самые овощи и фрукты, которые выращивали все наши предки уж не знаю до какого колена. Если нам и позволено посадить в саду что-то новенькое, то только такое, что не очень сильно его изменит. А еще традиции означают, что нельзя выкинуть, наконец, эту кошмарную кровать из черного дерева, которая стоит в хозяйской спальне, хотя я уже много раз говорила Бутси, что меня бросает в дрожь от одного ее вида.

Мне было всего шесть, когда Бутси и я снова стали жить в усадьбе. Поначалу меня поселили в маленькой комнате, которая до сих пор считается моей, сама же она обосновалась в спальне, где стояла эта жуткая кровать. Бутси сказала, что такова семейная традиция. Я была еще совсем маленькой, но все равно спросила, является ли нашей семейной традицией бросать собственных детей на дальних родственников. За это Бутси промыла мне рот с мылом – она сказала, что не потерпит никаких дерзостей, но ведь я вовсе не собиралась дерзить! Мне просто хотелось знать, только и всего.

Бутси часто говорит, что традиции – это то, что объединяет членов одной семьи, принадлежащих к разным поколениям. Наверное, она имеет в виду использование серебряных столовых приборов с монограммой в виде буквы «У», что означает «Уокер». Ну не знаю… Я бы предпочла пластмассовые ложки и вилки, их, по крайней мере, не нужно полировать перед каждыми гостями.

Еще Бутси говорит, что, как только я выйду замуж, большая черная кровать на четырех столбиках станет моей и что мои дети должны рождаться именно там, как в свое время появилась на свет и я. Это, дескать, тоже семейная традиция. Я, однако, сомневаюсь, что до этого когда-нибудь дойдет. Про себя я давно решила, что как только немного подрасту – сразу уеду отсюда, уж больно мне хочется посмотреть мир. Вряд ли у меня найдется время, чтобы возиться с мужем и детьми, не говоря уже о старом доме и антикварной кровати, которой самое место в музее. Нет, если когда-нибудь у меня и будет собственный дом, он совершенно точно будет другим – современным, выкрашенным в какой-нибудь яркий цвет и с металлической или пластиковой мебелью внутри.

Бутси называет традиции клеем, который соединяет вместе членов семьи.

На самом деле они только мешают нам двигаться навстречу переменам.

Я обожаю перемены. Правда, здесь, на Юге, мало что меняется, но кое-что все-таки меняется. Взять хотя бы волнения в Университете Миссисипи в Оксфорде, когда какой-то чернокожий захотел там учиться^[9]. Это означает, что мы все-таки движемся навстречу чему-то новому и лучшему. Вот почему, когда Бутси снова решила покрасить наш дом в желтый цвет, я почувствовала себя спеленатой по рукам и ногам, словно какой-то младенец. Я не понимала, какой смысл так цепляться за традиции – за то, что когда-нибудь все равно обратится в прах.

Традиции, традиции, традиции!.. Порой просто не знаешь, куда от них деваться. Например, сегодня воскресенье, день отдыха, но Бутси все равно потащила меня в сад – мол, нужно подготовить его к зиме. Но я так ныла и двигалась так медленно, что она в конце концов сказала, чтобы я не путалась у нее под ногами, а потом усадила меня в одно из садовых кресел и велела смотреть и учиться. Когда я спросила, а зачем, собственно, нужно готовить сад к зиме, Бутси ответила – затем, чтобы на будущий год получить хороший урожай. Тогда я объяснила ей, что есть такие магазины, где можно купить любые овощи и фрукты, и что я не вижу никакого особенного смысла возиться с землей и выращивать то, что продается на каждом углу. На это Бутси не нашлась что ответить – наверное, поняла, что я права. Часа через два она пошла в дом, чтобы выпить немного ледяного чая, а я решила, что лучшей возможности ускользнуть мне может и не представиться. Пока Бутси не вернулась, я поскорее вышла из сада и помчалась к моему любимому кипарису. Это дерево растет у нас на заднем дворе довольно далеко от своих родных болот и выглядит так, словно оно оказалось здесь случайно. Мне кажется, в этом кипарис похож на меня. Я тоже чувствую себя чужой в этом нелепом желтом доме с его дурацкими традициями и мрачной черной кроватью.

Добравшись до кипариса, я села на землю у самого ствола – лицом к болотам, чтобы Бутси не могла заметить меня из сада. Я знала, что она пошлет на поиски Матильду, но была уверена, что та ни за что не найдет меня здесь. Наша служанка никогда и близко не подходила к моему дереву – она утверждала, что кипарис заколдован и что возле него бродит одинокий дух, который кого-то ищет. Мне, конечно, очень хотелось взглянуть на настоящее привидение, но Матильда сказала, мол, сколько ни гоняйся за призраками, толку не будет.

И от того, как она это сказала, мне почему-то стало очень грустно, словно она говорила про меня.

Под кипарисом я просидела до позднего вечера, когда уже включился свет на веранде. В какой-то момент я ненадолго задремала, и мне пригрезилась сотканная из тумана фигура, которая появилась рядом с деревом. Во сне я бросилась за ней, но, как бы быстро я ни бежала, ни догнать, ни просто рассмотреть ее как следует мне не удавалось. Проснулась я оттого, что мне не хватало воздуха. Пот градом катился по моему лицу, словно я и вправду бежала изо всех сил, и это так меня испугало, что я вскочила и со всех ног бросилась к дому. Только на веранде я остановилась и обернулась, но таинственная фигура бесследно исчезла. Только тени деревьев чуть покачивались во тьме да плыл по небу тонкий серпик луны.

Бутси отправила меня спать без ужина за то, что я убежала из сада, а потом пряталась, но я не очень расстроилась, да и есть мне не особенно хотелось. Уже ложась в постель, я включила маленькую лампу-ночник, которую зажигала только в раннем детстве, а потом подошла к окну и закурила сигарету. Глядя на маленький красный огонек, который ярко вспыхивал при каждой затяжке, я вдруг снова вспомнила слова Матильды, которая так настойчиво советовала мне не гоняться за призраками.

Глава 10

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013

Проснувшись, я обнаружила, что лежу поперек кровати и на мне надета та же одежда, в которой я была накануне вечером. Сейчас, однако, было уже утро, и яркий солнечный свет, пробивавшийся между незадернутыми шторами, бил мне прямо в лицо. В висках пульсировала боль, и я поняла, что свалилась с ног от усталости, не успев даже принять таблетку.

Выбранив себя вполголоса за то, что накануне я не задернула шторы и не опустила жалюзи, я отвернулась от света и закрыла глаза. Я почти задремала снова, когда меня как молния поразила мысль о Кло. Я представила, как девочка просыпается одна в чужом доме и никак не может понять, где она и как здесь очутилась.

Одного этого хватило, чтобы я вскочила с постели как ошпаренная. Запутавшись в простыне, я налетела на туалетный столик и едва не упала, но сумела удержать равновесие. Распахнув дверь, я выскочила в коридор, в самой середине которого располагалась ведущая вниз главная лестница. Всего в коридор выходили двери трех спален, еще одна дверь вела на чердак. За пятой дверью находился короткий лестничный пролет и так называемый верхний коридор, куда выходили двери еще двух спален. В конце этого второго коридора располагалась черная лестница, по которой можно было спуститься в кухню.

Ближайшая к моей комнате дверь гостевой спальни, куда накануне вечером я поместила Кло, была распахнута настежь. Внутри я увидела только неубранную постель, возле которой стояла раскрытая дорожная сумка. Ее содержимое было в беспорядке разбросано по полу, по спинкам стульев и кресел, словно здесь промчался маленький смерч.

Я заглянула за дверь, чтобы убедиться, что девочка от меня не прячется.

– Кло? – позвала я на всякий случай, хотя мне было уже ясно, что в комнате никого нет.

Заглянув в пустующую третью спальню, я поднялась по ступенькам, ведущим в верхний коридор. Там я ненадолго задержалась на пороге хозяйской спальни. Центральное место в ней занимала огромная черная кровать на четырех столбиках, по сравнению с которой прочая мебель была почти незаметна. Никто из моих родственников не знал точно, что́ старше: кровать или сам дом. Когда-то меня это очень интересовало, но я уже давно перестала задавать себе этот вопрос.

Гости часто спрашивали, почему хозяйская спальня находится фактически в боковом крыле дома, и мне каждый раз приходилось объяснять, что по первоначальному замыслу эта часть дома и была главной и что не случайно оба окна хозяйской спальни выходят прямиком на обсаженную дубами аллею, которая ведет к парадному входу. В наших краях считается, что хозяин и хозяйка должны жить в комнате с видом на подъездную дорогу, чтобы точно знать, кто приехал и когда пора спускаться, чтобы приветствовать гостей. Впрочем, в случае с моей семьей подобное расположение хозяйской спальни, откуда легко было попасть на черную лестницу, давало владельцам усадьбы отличную возможность уклониться от нежелательной встречи.

Старинная кровать была аккуратно заправлена, на коврике перед ней стояли домашние тапочки – те самые, в которых вчера вечером ходила Кэрол-Линн. Старинные часы на каминной полке начали громко вызванивать время, и я с удивлением увидела, что стрелки показывают девять часов. Со слов Томми я знала, что Кора обычно приходит в дом незадолго до полудня, чтобы помочь моей матери одеться и приготовить ей завтрак. Что касалось Кло, то в дни, когда ей не надо было идти в школу, она никогда не вставала раньше часа дня. Даже если учесть смену часовых поясов, девочка ни при каких обстоятельствах не должна была проснуться так рано – или это была уже не Кло.

– Кэрол-Линн? – позвала я, быстро шагая к ванной комнате, которую пристроили к хозяйской спальне примерно через год после того, как моя мать вернулась домой в последний раз и Бутси уступила спальню ей. Мне тогда было шестнадцать, и поначалу я решила, что бабушка поступила так потому, что ей хотелось как-то отблагодарить свою дочь за то, что она все-таки вернулась… Возможно, Бутси даже думала, что это заставит Кэрол-Линн остаться насовсем. Не знаю, как отнеслась к этой попытке подкупа моя мать, но в моих отношениях с бабушкой сразу наметилась трещина, которая стремительно расширялась, пока не превратилась в пропасть, преодолеть которую я так и не смогла.

В ванной на крытом пластиком туалетном столике возле раковины я увидела разложенные в идеальном порядке гребни и щетки для волос с серебряными накладками, тюбики с помадой и тушью, коробочки с компакт-пудрой разных оттенков, несколько кремов, бутылку косметической основы и флакон «Росы юности». Флакон был матового стекла, и от этого темно-коричневая жидкость внутри казалась густой, как масло, хотя на самом деле это были обычные (пусть и достаточно дорогие) духи. Когда-то Бутси очень любила этот запах, а Кэрол-Линн, напротив, терпеть его не могла, и я задумалась, что заставило мою мать поставить «Росу юности» на свой туалетный столик.

Несмотря на растущее беспокойство по поводу того, куда могли подеваться моя мать и Кло, я не удержалась, чтобы еще раз не оглядеть спальню, которая пребывала почти в идеальном порядке, что было как минимум странно. Та Кэрол-Линн, которую я помнила, была неорганизованна и неряшлива, а в ее голове всегда роилось столько фантастических, далеко идущих планов и проектов, что она почти не обращала внимания на то, что творилось у нее под носом. Впрочем, ни один из своих грандиозных планов мать осуществить так и не смогла, поскольку постоянно перепрыгивала от одной идее к другой, подобно беспечной бабочке на лугу, которая, едва присев на один цветок, тут же перепархивает к другому. Беспорядочное вихреобразное движение, в котором Кэрол-Линн пребывала практически постоянно, подпитывалось самыми разными химическими стимуляторами и алкоголем, что также не способствовало повышенной концентрации внимания, так что если продолжить сравнение с бабочкой, то можно сказать – постоянно паря высоко в поднебесье, Кэрол-Линн спускалась на грешную землю крайне редко, а если и спускалась, то почти ничего не замечала вокруг. Так, в те непродолжительные периоды, когда она жила в усадьбе (я тогда была совсем маленькой), ее спальня напоминала скорее комнату Кло в калифорнийском особняке отца, чем кусочек приглаженного, аккуратного, тщательно упорядоченного мира Бутси.

Выйдя из спальни, я захлопнула за собой дверь и быстрым шагом направилась к черной лестнице, ведущей в кухню. Внизу я сразу увидела сложенный листок бумаги, лежавший на столе рядом с раковиной для мытья посуды. Это была записка от Томми. В ней брат сообщал мне номер своего мобильного и просил позвонить.

Машинально я сунула руку в задний карман джинсов и только потом вспомнила, что так и не удосужилась зарядить аппарат. Досадно, черт!.. В первую минуту я даже сделала движение к двери, собираясь подняться наверх, чтобы поставить мобильник на зарядку, а заодно – принять таблетку, поскольку в висках у меня снова начинала пульсировать боль, но почти сразу я вспомнила о Кэрол-Линн и Кло. Если эти двое сейчас вместе, ничего хорошего из этого не выйдет, подумала я, а значит, с таблеткой придется обождать.

Сунув записку в карман, я вышла через кухонную дверь на задний двор и направилась в сад, почти не обращая внимания на заполонившую грядки и клумбы траву, которая, казалось, стала со вчерашнего дня еще выше и гуще. Земля после дождя по-прежнему была влажной, но луж почти не было, а те, что еще оставались, были неглубоки. Почти не намочив ног, я за пару минут добралась до упавшего кипариса и увидела, что кто-то прорыл вокруг ямы довольно глубокие дренажные канавы, отводившие воду в сторону. Должно быть, это сделали криминалисты, разыскивавшие следы и улики. Или – оставшиеся в земле мелкие кости. Сам скелет уже увезли, но Трипп предупредил меня, что работа еще не закончена и что сегодня в яме снова будут работать специалисты. Я понимала, что полиции, вероятно, крайне важно не пропустить ни одной мелочи, ни одной улики, но все равно присутствие посторонних так близко от дома меня нервировало.

Кроме того, мне было не слишком приятно смотреть на ущерб, который причинили нашему заднему двору как действия полиции, так и разгулявшаяся третьего дня стихия. Если бы не гроза, кипарис бы не упал, а кости неизвестной женщины спокойно лежали бы в земле до тех пор, пока не обратились в прах. На самом деле дело, конечно, было не в том, что наш задний двор превратился то ли в место преступления, то ли в площадку, где идут археологические раскопки, просто картина разрушения и хаоса, которую я наблюдала, слишком напоминала мне мою собственную жизнь. Привычные вещи исчезли, вокруг полно посторонних, а события идут совсем не так, как ожидаешь, – кому такое понравится?

Я уже собиралась вернуться в дом, как вдруг услышала знакомые голоса. Они раздавались где-то возле бывшего хлопкового сарая, и я, развернувшись, двинулась на звук. Звон миллионов цикад наплывал на меня знойными волнами, солнце пульсировало точь-в-точь как музыка в нашем старом радиоприемнике, когда красный волосок настройки заедало между станциями. Потом с моих глаз словно пелена упала, и я увидела, что желтая лента, ограждавшая яму, порвана, а рядом со сдвинутым в сторону брезентом – держась за руки и попирая босыми ногами жирную плодородную землю – стоят моя мать и Кло. Как ни странно, черные волосы моей падчерицы, которые обычно торчали во все стороны непослушными кудряшками (особенно если никто не брал на себя труд с самого утра расчесать их как следует), были не только аккуратнейшим образом собраны в «хвост», но и подвязаны ярко-красным платком, очень похожим на тот, который я видела на своей матери.

Несколько мгновений я молча разглядывала обеих, жадно хватая ртом воздух и чувствуя где-то внутри легкую горечь от того, что меня предали. Уж больно легко и быстро эти двое нашли друг друга! Это было непонятно и немного обидно. Можно было подумать, что я им совершенно не нужна. Что Кэрол-Линн нет до меня дела – это-то как раз было понятно, но Кло?!