Более трех недель на море привели меня на грань безумия, но я пережил остаток путешествия, не потакая больше моей пагубной слабости. Каждый день я писал Сисси и Мадди, моей теще, довольно сентиментальные описания моего путешествия. Я обещал жене провести время с пользой, написав несколько рассказов, и даже пытался найти вдохновение среди окружавшего меня однообразия, но, записав начала нескольких морских авантюр и пиратских историй, в результате которых очередной корабль отправляется на дно океана вместе с командой, отправил эти поделки в водяную могилу.
И вот на рассвете «Ариэль» вошел в ливерпульский порт! У меня сразу стало легче на душе. Наконец-то! Я могу предать забвению мои грехи и стать Эдгаром По – писателем, критиком и ученым. Человек, обитавший в моей каюте, остается в прошлом. Я задумался о том, что прибытие в другую страну дает человеку шанс изменить свою жизнь. Можно изменить характер, исправить ошибки и начать все сначала, нужно лишь достаточно решимости! Эта мысль поразила меня. Я поклялся вернуться к ней, когда буду в не столь тревожном настроении. А для начала следовало найти вокзал и сесть на поезд до Лондона, не попавшись в руки тех сомнительных личностей, что часто посещают ливерпульские злачные места и проводят дни и ночи, бродя по улицам и переулкам в поисках честного гражданина, которого они могли бы надуть. Они одинаковы в каждом порту – по крайней мере, это следовало из множества историй, слышанных мной в тавернах неподалеку от филадельфийских доков.
Итак, ранним утром я и мои попутчики сошли на берег и направились на ливерпульскую станцию Лайм-стрит, где сердечно распрощались друг с другом. Мистер и миссис Уоллис оставались в Ливерпуле у родственников. Мистер Эсквит направлялся в Манчестер – читать лекцию о моральной пользе трезвости, а мисс Николсон ехала в Престон навестить свою престарелую мать. Мистер Мэкки же собирался в Лондон на «роскошное театральное представление собственного произведения». То ли написанную им пьесу должны были ставить в каком-нибудь маленьком театре, то ли он убедил невинную богатую девицу выйти за него замуж – я не стал расспрашивать. Оба мы проследовали к лондонскому поезду, но не предполагали более встречаться и сели в разные вагоны.
Купе оказалось довольно комфортабельным. Устроившись, я начал размышлять о назначенной встрече с шевалье Огюстом Дюпеном в гостинице Брауна. Я познакомился с ним в 1832 году, когда жил в Париже. Местом нашей встречи оказалась библиотека на рю Монмартр, где мы разыскивали один и тот же редкий томик стихов, «Тамерлан и другие поэмы», и это совпадение вызвало длительную беседу о наших интересах, в которой выяснилось, что мы оба разделяем страсть к загадкам, головоломкам и тайным знакам. Спустя некоторое время Дюпен предложил мне пожить у него, что я и принял с благодарностью, так как деньги подходили к концу. Дюпен, по-видимому, тоже был в стесненных обстоятельствах, но запущенность его дома не отражала состояния его ума – он был великим эрудитом и мыслителем, перед которым не могла устоять ни одна загадка. Редко выпадал мне случай провести вечер столь же интеллектуально, как в беседе с Дюпеном, обсуждая его обширную библиотеку или исследуя ночной город. Эта разделенная симпатия придавала мне уверенности, что вместе мы сможем ответить на все вопросы, терзавшие меня с тех пор, как новая жена моего отца прислала мне письма в шкатулке красного дерева и сообщила, что это мое наследство.
Постепенно мой неугомонный ум успокаивался под действием усыпляющего вида из окна вагона – бесконечные зеленые поля, сумрачные леса и небо в облаках – пока эти картины не исчезли и я не погрузился в беспокойную дрему. Не знаю, сколько времени прошло, но, когда я открыл глаза, было совершенно темно, и мне показалось, что в купе кто-то есть. И тут в непроглядной тьме блеснули два безумных фиалковых глаза! Мое тело окаменело. Женщина с бледной кожей и угольно-черными вьющимися волосами возникла из мрака и двинулась ко мне, скользя так бесшумно, словно она была частью самой ночи. В руке она держала бокал. Когда она оказалась передо мной, три или четыре капли рубиновой жидкости упали в него, будто капли бриллиантовой крови, и она поднесла зловещий сосуд к моим губам, вынудив испить сию чашу. Затем она придвинулась еще ближе, и ее волосы – чернее, чем вороново крыло – обволокли меня и потащили – глубже и глубже – в удушливый мрак…
Свисток паровоза и собственный жуткий вой встряхнули и разбудили меня, как раз когда мы въехали на Юстонский вокзал. Я вышел в призрачный, освещенный газом мир и быстро добрался до наемного экипажа, наказав вознице отвезти меня в гостиницу Брауна. Мы неслись по улицам Лондона со сверхъестественной скоростью, копыта лошади грохотали по мостовой, точно поступь самого дьявола. Иногда я сомневался, пройдет ли экипаж узенькой улочкой, не опрокинемся ли мы, заворачивая за угол на полном ходу. Из-за копоти, покрывавшей окна, и тщетных попыток сохранить достоинство, трясясь на ненадежном сиденье, города я почти не разглядел. К тому времени, как повозка остановилась, я так запыхался, будто все это время бежал наперегонки.
От усталости после долгого путешествия и последствий морской болезни меня пошатывало, словно пьяного, но атмосфера гостиницы заметно улучшила мое состояние. Безраздельное господство Англии в искусстве внутренней отделки было наглядно представлено уже в фойе. Здесь не было крикливой роскоши, столь обычной для Америки, где задает тон аристократия доллара. Настоящей английской знати не пристало вульгарно выставлять напоказ свои богатства.
Портье, усатый лысеющий человек лет, вероятно, тридцати пяти, но выглядящий на добрый десяток лет старше, был расторопен и учтив, несмотря на смущение, которое я не смог скрыть, увидев недельный счет за наши с Дюпеном номера. Номера в гостинице бронировал не я, а агент, занимавшийся и покупкой билета на «Ариэль», и их стоимость оказалась столь поразительной, что, не пригласи я своего прославленного друга помочь в моем расследовании, наверняка отправился бы искать жилье подешевле. Но оконфузить его предложением перебраться в гостиницу попроще я, безусловно, не мог. К тому же, нужно ведь хоть раз в жизни насладиться изысканным комфортом, которого я был лишен с тех пор, как мои приемные родители почти что выжили меня из дома!
– Мы уверены, что ваши апартаменты полностью удовлетворят любые ваши потребности. Если же потребуется что-либо еще, не стесняйтесь спрашивать, – сказал портье, передавая мне ключ от номера восемь.
– Неплохо бы сигар.
– Мы взяли на себя смелость доставить их загодя, сэр.
– И еще, я хотел бы оставить записку для шевалье Дюпена, который также остановился у вас.
– Он оставил записку для вас.
Портье подал мне сложенный лист бумаги. Я немедленно сломал печать и развернул его.
Дорогой сэр!
Не встретиться ли нам за ужином сегодня? В десять часов, номер двенадцать.
С почтением,
Огюст Дюпен.
Да, Дюпен безупречно подготовился к моему приезду! Я отправился к себе в номер, чтобы освежиться перед ужином, и, открыв дверь, с удовольствием обнаружил, что комнаты обставлены с большим вкусом. Аргандова лампа с матовым стеклом излучала спокойный свет, а саксонский ковер оказался добрых полдюйма в толщину. Два окна с глубокими проемами, отделанными парчой, выходили на Довер-стрит и были занавешены шторами из темно-малинового шелка с золотой бахромой. Над камином висел очаровательный пейзаж; рядом расположились диван и два стула розового дерева, обитые малиновым шелком, расшитым золотыми цветами. Возле одного стула стоял восьмиугольный мраморный столик с высоким канделябром на нем. Будь у меня достаточно средств обустроить семейное гнездо в соответствии со своим вкусом, именно такой я предпочел бы видеть свою библиотеку, место для размышлений, исследований и творчества.
Пока я распаковывал чемодан и готовился к ужину, уютная обстановка номера значительно подняла мне настроение. В десять часов я подошел к номеру двенадцать со шкатулкой красного дерева под мышкой и постучал.
– Войдите.
Я вошел в номер Дюпена. Он поднялся с большого кресла, приветствуя меня, и я замер на месте. Наше сходство оказалось поразительным – я словно увидел самого себя в зеркале. Оба мы были одного возраста – тридцать один год, одинакового роста и телосложения. Даже наша одежда была похожа, Дюпен, по обыкновению, был с головы до ног в черном, будто сама ночь, и я предпочитал одеваться так же.
– По! Рад снова видеть вас.
– И я рад вас видеть, Дюпен.
Я шагнул вперед, готовясь пожать ему руку, но он склонил голову и плечи в церемонном поклоне. Я запнулся и неуклюже ответил тем же. От счастья видеть моего друга после столь долгой разлуки я совсем забыл о его неприязни к выражениям дружбы.
– Садитесь, пожалуйста.
Он кивнул на кресло напротив своего и подошел к столику у стены, где стоял графин с вином. Я сел и поставил шкатулку рядом с креслом, так как мраморный столик был весь уставлен блюдами, прикрытыми крышками, которые, впрочем, не могли воспрепятствовать изысканным ароматам нашего ужина вырваться на волю. Дюпен подал мне бокал вина, вернулся в свое кресло и пристально взглянул на меня, ожидая, когда я заговорю. Мы словно вновь оказались в его библиотеке, чтобы обсудить какую-нибудь интеллектуальную головоломку или загадочную историю, преподнесенную ему префектом парижской полиции – как будто и не было тех восьми лет, что минули со времен нашей последней встречи.
– Ваше здоровье.
Я поднял бокал, Дюпен отсалютовал бокалом мне в ответ. Пока мы потягивали вино, я рассматривал своего товарища. При благородной осанке, унаследованной от знатных предков, Дюпен обладал высоким лбом интеллектуала, но не отличался крепостью сложения. Я с удовлетворением отметил, что цвет его обычно бледного лица улучшился, а взгляд больших серых глаз был жив и ясен. К сожалению, о моем виде нельзя было сказать того же.
– Надеюсь, ваше путешествие было сносным, – сказал он, будто читая мои мысли.
– Более или менее…
– Отель выше всяких похвал. Я должен…
– Я счастлив, что вы нашли его подходящим, – ответил я, прерывая благодарности друга, чтобы не смущать нас обоих.
Финансовые обстоятельства Дюпена ненамного улучшились со времени нашей последней встречи, и я, естественно, предложил оплатить наше расследование. Тем более что бедность, в которую ввергло меня бессердечие приемного отца, была удачно, хотя и временно, смягчена круглой суммой, полученной мною от богатой английской дамы по имени Хелен Лоддиджс за редактирование любительского орнитологического исследования, посвященного редким птицам Центральной и Южной Америки. Тот факт, что моя благодетельница проживала в Лондоне, послужил оправданием этой поездки в глазах жены. В конце концов, я ведь действительно намеревался посетить мисс Лоддиджс, и посему на моей совести не лежало бремя обмана.
– Вы оказываете мне большую услугу, Дюпен, и я рад, что «Аристократическая гостиница Брауна» оправдывает свое название, предоставив нам такие славные номера.
К счастью, его номер был так же хорош, как мой, с добавлением нескольких больших севрских ваз с живыми цветами, которые почему-то не пахли.
– Может быть, вас это удивит, но я не нахожу в убранстве никаких изъянов, – добавил я.
Дюпен улыбнулся. Он хорошо знал мои взгляды на меблировку.
– Да, это весьма удивительно. Но мне интересно, были ли у вас причины – за исключением образцовой обстановки – выбрать именно эту гостиницу.
– Признаться, я ничего не знаю о ней, кроме того, что сказано в рекламном объявлении, которое я послал вам вместе с письмом.
Он достал из кармана сюртука изящный буклет и передал его мне. Я и без того хорошо помнил его, но перечел снова, поскольку Дюпен, очевидно, ожидал этого. Бумага была плотной, отменного качества, на обложке имелся выполненный чернилами набросок здания, а внутри текст, написанный почерком настолько каллиграфическим, что его можно было принять за типографскую печать.
«Аристократическая гостиница Брауна»,
Довер-стрит, 23, Мэйфер, Лондон.
Расположена рядом с Грин-парком,
театрами и многими историческими
достопримечательностями Лондона,
а также лавками, постоянными покупательницами коих
являются самые изысканные леди Лондона.
Наша гостиница для благородных джентльменов
меблирована по высочайшим стандартам,
с сугубым вниманием к удобствам тех,
кто почтит ее своим вниманием.
Чаевые включены в счет. Собственная кухня.
Владелец – мистер Джеймс Браун,
бывший камердинер лорда Байрона.
– Необычная реклама, – заметил Дюпен. – Как она к вам попала?
– Я получил ее вместе с билетом на «Ариэль». Мой агент взял на себя смелость заказать мне номер в гостинице и по моей просьбе заказал еще один.
Дюпен забрал буклет и спрятал его в карман.
– Теперь давайте посмотрим, так ли хороша их кухня, как обстановка.
Он снял серебряные крышки с блюд, на которых обнаружился ужин, состоявший из жареного цыпленка с морковью и картофелем. В животе у меня заурчало. Дюпен быстро разложил еду по тарелкам. Вооружившись столовыми приборами, мы не произнесли больше ни слова. Когда мы насытились и убрали посуду на кухонный поднос, Дюпен налил нам коньяку и обрезал кончики двух сигар.
– Надеюсь, вы найдете их более чем удовлетворительными.
Дюпен прикурил от серной спички и подал огонь мне. Раскурив сигару, я затянулся ароматным дымом.
– Отлично!
– «Нью Уорд» славится высоким качеством.
Его слова словно превращались в дым, а потом – вновь в слова. Несколько минут мы наслаждались сигарами молча, но безмолвие Дюпена порождало тревогу – для него духовные удовольствия всегда стояли выше телесных. Я переставил шкатулку красного дерева на мраморный столик.
– Благодарю вас за то, что согласились мне помочь, хотя я предоставил вам так мало информации о том, что привело меня в Лондон.
– Польщен, что вы не усомнились в моей готовности помочь, – ответил Дюпен. – И мне очень любопытно узнать больше о вашей исторической головоломке.
Я кивнул на шкатулку:
– Как вы уже догадались, это имеет прямое отношение к моей загадке.
– Конечно.
– Боюсь, к сути моей проблемы придется идти окольным путем, чтобы уж точно посвятить вас во все подробности.
На лице Дюпена появился намек на улыбку.
– Вы знаете меня. Лучше полагать, что важны все детали, чем обратное, иначе легко можно упустить нечто, лежащее на поверхности.
Перед тем, как начать рассказ, я сделал добрый глоток коньяка.
– Не помню, говорил ли я вам, что моя мать родилась здесь, в Лондоне. Еще будучи ребенком, она эмигрировала в Бостон со своей матерью. Та была актрисой и дебютировала на театральной сцене вскоре после приезда на новую родину. Моя дорогая мама тоже выросла замечательной актрисой и в свое время встретилась с отцом, который также хотел играть в театре. Таланта у него было немного, и он ее бросил – вероятно, из зависти, оставив одну без гроша с тремя маленькими детьми. Она делала все возможное, чтобы прокормить нас, но слабое здоровье ввергло ее в еще более отчаянную нужду, и она умерла в Ричмонде, штат Вирджиния, когда мне не было еще и трех лет.
Я сделал паузу, чтобы затянуться сигарой. Вместе с дымом в грудь хлынула волна привычной меланхолии. Дюпен также затянулся табачным дымом, не отводя от меня пристального взгляда.
– К счастью, у матери было много друзей, которые ей помогали, и нас, троих ее детей, приняли к себе три семьи. Я считаю, что мне повезло больше всех, так как мои приемные родители, Джон и Фрэнсис Аллан, не только взяли меня в свой дом в Ричмонде, но и обращались как с родным сыном, настаивая, чтобы я называл их мамой и папой. Я жил обеспеченно – можно сказать, в полной идиллии. Но в шесть лет эта идиллия была прервана нашим переездом в Лондон. Мы прожили здесь пять лет, однако предприятие отца оказалось убыточным, а здоровье мамы начало портиться. Даже возвращение в ее любимый Ричмонд не спасло ее, и она преждевременно покинула этот мир, оставив в моем сердце глубокую рану. Ее муж не страдал так сильно, и с неподобающей поспешностью женился снова, что привело к страшной ссоре между нами.
О проекте
О подписке