Не спится. Капсулу не дали. День впустую прошел. А если бы дали, что – стало бы лучше, легче? Ничуть. А я все равно здесь и на что-то надеюсь. Надеюсь, но не на врачей и их капсулу с радиацией. Просто не могу отказать дочери, она оплатила эти сверхдорогие процедуры. Я в них не верю. Нашим врачам не верю, которые думают лишь о том, как из пациента сделать выгодного клиента, много клиентов, и как свои услуги выгодно продавать. Конечно, обобщать нельзя, не все врачи такие, и как без врачей быть. Но мой опыт… Хотя, может быть, я и не прав. Однако повтори все сначала… С какого начала? И где это начало? Где конец? И что бы я ни думал и ни писал, а я все же в больнице, и если быть до конца честным, то все же на врачей надеюсь. Вот так противоречивы мои мысли, впрочем, как и вся жизнь. И я ведь переживаю, почему капсулу с радиацией не дали. Но примерно догадываюсь. В тот раз с этой капсулой случилась беда. Оказалось, она не пролезает через шланг катетера, чересчур толстая. Тогда мой доктор с кем-то советовался, вроде бы капсула из Америки, и методика самая прогрессивная, лучше, чем химиотерапия. В общем, посоветовали то, что я хотел и мог: капсулу тупым ножом еле разрезал, а в ней белый порошок – в стакане залил водой, помешивая, пытался растворить, а этот порошок, видимо, что-то вещественное, как металлическая стружка, не растворяется, но я умудрился его через катетер пропихнуть. А результат, не по состоянию моего здоровья – оно как бы стабильно, а по радиации, оказался неожиданным. Я должен был лежать дня три, от силы пять, а пришлось целых восемь дней – сказали, что радиационный фон в моем организме не понижается. Выписали меня из-за моего бунта – я уже не мог более тут находиться, боялся умереть, такая нашла хандра. Ну и клинике это в ущерб, им ведь нужна энергичная смена больных, клиенты – в очередь, деньги немалые. А тут день без толку. А сколько этих дней у меня еще осталось? Боюсь ли? Боюсь. Больше всего боюсь здесь умереть… потом морг. Будут резать. Что осталось, дорезать. Ведь этим врачам все любопытно посмотреть, узнать, почему я дурно пахну. А я действительно воняю. Никак к этому привыкнуть не могу. Да и как к такому привыкнуть. Катетер – в верхней части груди, если грубо, то в пищеводе – прямо к желудку. Никаких фильтров нет, и все, что там разлагается, – прямо в нос. А обоняние, как назло, обостренное, все органы чувств обострены, напряжены, и я постоянно ощущаю эту вонь, словно, а может, так и есть, я сам разлагаюсь, постепенно превращаюсь в дерьмо. Знакомые утверждают, что никакого неприятного запаха от меня нет. Но мне кажется, или так оно и есть, что они меня просто успокаивают. Я вижу, как люди от меня шарахаются, брезгуют, морщатся. Это и от ужасного вида катетера – ведь прямо в грудь вставлен, сам до сих пор видеть не могу, но, видимо, и от запаха, точнее вони. В этом отношении камерное уединение имеет и свои плюсы. Однако куда лучше было бы дома, в родном ауле, в горах. Поздно я это понял, а ведь дядя Гехо советовал, наставлял…

Что-то мой живот заурчал. Голодный? Поесть для меня – целое дело. Вручную надо насос качать. Есть у меня еще и электрический, дочь из Германии привезла, я его берегу, батарейки могут сесть. А мой желудок, мой организм надо подзарядить. Какие консервы открыть? А может, сэкономить? Кто знает, сколько я дней здесь проведу. Дай-ка я обману желудок, водой заполню. Урчать не будет, голод не почувствую, и выделять миазмы меньше будет. Вода не пахнет. Правда, и тут свой минус, где-то полчаса лечь не смогу, пока жидкость полностью в кишечнике не растворится. А то бывает, напьюсь воды, лягу, а жидкость через катетер вытекает. Зато когда лежу, то катетер не под носом, и запахов почти не ощущаю. А они есть, не могут не быть – все, что нормальный организм как-то отвергает, выкидывает, у меня застревает в катетере. У меня есть всякие мною придуманные приспособления, которыми я катетер кое-как прочищаю, но это поверхностно – раз в три месяца катетер надо менять, а это может делать теперь лишь мой личный, так сказать, врач – пятьдесят тысяч, плюс и сам катетер от 13 до 18 тысяч. Правда, по закону стоимость этого катетера должен возместить медстрах. Я однажды попытался это сделать. Столько надо было справок о справке достать, а потом выдали лишь половину, мол, есть негласный закон – то ли откат, то ли распил, в общем, себе дороже. Однако не это, теперь не это – не деньги самое тяжелое, тяжело в общественном транспорте. Как в поезд, тем более в самолет, с этой вонью сесть? Я пользовался автобусом, на последнее сиденье один садился. Две тысячи километров от Грозного до Москвы, и никаких удобств, и я не ел. Ныне стало гораздо легче, дочка помогает, я покупаю все купе спального вагона, еду один. Впрочем, я теперь всегда один, и остался один. Но я жду, должен дождаться…

Устал, и писать устал. Включу телек. Как там в мире? А вообще-то сегодня 22 декабря, самая длинная ночь в году. Спать!

23 декабря, утро

Видимо, нервы приходят в порядок – появились некое согласие и долгожданная гармония с самим собой. По крайней мере, конечно, не как дома в горах, но сплю тоже крепко. Еле проснулся на завтрак, а потом по внутреннему доктор звонил. Это не личный врач, что резал меня, как хотел или как мог, в онкоцентре. Этот вроде бы лечит, лечит радиацией. Этот мне нравится, по крайней мере, веселый, открытый и, кажется, честный, не хапуга. Весьма и весьма порядочный молодой человек, и он мне сказал, что, учитывая мою ситуацию, они заказали в США для меня разжиженную порцию лекарства, но из-за чего-то оно так и не поступило, и после обеда придется вновь, как и раньше, капсулы резать. Я удивленно промычал, а он понял:

– Да-да, две капсулы. Так надо. Вам сейчас такая доза нужна. Я буду следить по монитору, если что – подскажу.

Я вновь недовольно промычал, он вновь понял:

– Не волнуйтесь. В среднем адаптация – те же три-пять дней. В любом случае мы на Новый год здесь никого не оставим.

И когда у меня вырвался недовольный хрип, он пояснил:

– Понял. Не волнуйтесь. Я в курсе. В любом случае 26-го мы вас выписываем, 27-го вам меняют катетер в онкоцентре, 28-го – в Вену, а 30-го вы будете на концерте дочери. Завидую и поздравляю. В обед придут капсулы. Удачи!

О капсулах я и не думал, был потрясен. Какой концерт, какая Вена? Я знаю, что дочь в Австрии, приехать не смогла, и не надо, хотя, если честно, увидеть ее я очень хотел. Но она из Европы все мне организовывает, и вчера несколько раз и сегодня с утра звонила. А тут такое, я сразу послал ей сообщение: «Какой концерт, Вена? Или доктор уже облучился?» – «Дада, не волнуйся, – отвечает. – Моя мечта сбывается. Это не сольный, но уже пригласили на новогодний концерт в Венской опере. Поэтому не смогла прилететь. В Москве этот. Он все организует. Береги себя. Надеюсь на скорую встречу». «Этот» – мой зять. Ее муж. Весьма приятный молодой человек. Дочь не имеет права называть его по имени, по крайней мере при мне или обращаясь ко мне. А мне и приятно, и крайне неловко, что зять из-за меня прилетел в Москву.

… Каюсь, я в последнее время некоторых чеченцев в душе ругаю – под влиянием цивилизации приоритет у них лишь деньги и прочие блага. И все же не все так печально. Ведь зять прилетел в Москву не по воле моей дочери – это его отец, мой друг и товарищ, а теперь и заахало (сват) Маккхал направил своего сына на помощь мне, а вот и очередное его сообщение: «Держись, терпи. Знаю, что дозу удвоили. Врачам виднее. Надеюсь на скорую встречу. Визу тебе уже сделали».

Какая виза? Какая Вена?! В моем-то состоянии куда-то еще лететь. Мне бы до дома добраться. Вот моя мечта! А там… Там как Бог даст. А если честно, что я удивляюсь? Ведь сам мучился в Грозном, пытаясь по многочисленным просьбам дочери сделать этот загранпаспорт. Забыв реалии дня, по старой совковой памяти я прочитал в милиции инструкцию, как получать загранпаспорт. Мне нелегко, но я все же все справки собрал, госпошлину заплатил, а паспорта и через два месяца нет, но я ведь ругаться не могу, а они мое мычание не понимают, и тогда один добрый человек подсказал – дай на лапу, все образуется. Так и получилось, и что я удивляюсь, если даже в центре Москвы, прямо в холле огромного онкологического центра большой плакат: «Лечение в нашем центре бесплатно. Государство гарантирует. Конституция РФ». И тут же за все, начиная от бахил и кончая выпиской, надо платить, и никто никого не стесняется, не боится. А кого бояться, если и Бога не боятся и о нем не думают. Деньги – всему глава!

Кстати, а разве это не так? Разве был бы я здесь, если бы не деньги?… Впрочем, зачем о грустном. Впереди Вена, концерт… Нет, впереди радиация, аж двойная. Ничего особенного, выпью капсулы. Побыстрее бы. Ведь до этого дня целый месяц я не ем все, что может содержать йод. А я и так мало что могу есть, то есть потреблять, – дурацкий катетер, ограничитель жизни. Вот капсулы приму и такую дозу йода получу, что даже простую соль видеть не захочется. Потом появится жажда – это у меня и в прошлый раз так было. А вот по инструкции предупреждают, что еще пару дней будет тошнота, рвотные позывы, слабость, запор и в целом очень угнетенное состояние. Ничего этого со мной в тот раз не случилось. Видимо, я был в таком угнетенном жизнью состоянии, что искусственную угнетенность от радиации даже не ощутил. Еще предупреждают о страхе одиночества. Этого страха у меня теперь нет. Наоборот, я всякими способами пытаюсь ото всех изолироваться, и это не только от моего страшного вида – сам боюсь в зеркало смотреть, а более от запаха, спутника распада пищи, который преследует меня из-за катетера. Еще один пункт инструкции – о возможности неприятного запаха во рту, рекомендуют сосать лимон. На сей раз я взял с собой более десятка лимонов. Сосать бессмысленно, а вот в воду выжать и загнать в живот – жажда проходит. Кстати, надо медсестре послать сообщение, чтобы побольше минеральной воды с обеденным контейнером прислала. Хотя знаю ответ – «мы сами пьем водопроводную и вам то же самое советуем, хуже не станет». Это точно, хуже не станет, а вот вода здесь, и не только водопроводная, а в бутылках тоже, – просто отрава, извини меня, Всевышний… То ли дело мой родник, мой родовой родничок. С утра первым делом я пью, не поглощаю, хотя и через катетер, а пью, по крайней мере, я так себе внушаю и так ощущаю, – пью очень сладкую, приятную, родную воду. И самое интересное, что дома я практически неприятного запаха из катетера не чувствую, вот такая вода и натуральная пища – молоко, обратка и творог от односельчан, мед мой, сам пчелами занимаюсь, и мой родник. Все экологически чистое! А вот выеду я из дома, начинаю не пить, а потреблять всякую хлорированную воду, различные консервы и полуфабрикаты, и пошла эта преследующая, как наваждение, вонь из катетера, и пошла отрыжка, рвота, кашель, от которых жить тяжело.

Теперь я понимаю древнюю китайскую поговорку – человек есть то, что он ест. И это абсолютно верно. И даже ученые это доказали, вон, даже Нобелевскую премию по медицине и физиологии вручили за то, что стало известно – изменение рациона питания изменяет структуру ДНК человека. Что такое ДНК_ я, конечно же, четко не знаю, зато подтверждаю иное – вне дома я сам себе противен, поскольку неприятно пахну. А тут еще на концерт в Вену. Вся публика разбежится. К тому же от этого слова «концерт» мне становится плохо. Однако это особая тема, о которой мне даже не хочется писать.

Скоро обед. Надо готовиться к приему капсул. Хоть я и пыжусь, а волнение есть. И если на сей раз мне дают двойную дозу радиации, то это не к добру. Многое теперь от меня скрывают, да я-то свой диагноз знаю – дни почти сочтены. Лишь бы не здесь… И лишь бы не до концерта и еще одного события. Наиважнейшего для меня события. Как я волнуюсь за дочь! А более и волноваться не за кого. Судьба, судьба… Не думал я, что ты со мной так обойдешься, что так жизнь сложится. Даже не знаю, как я это все пережил, и еще живу, и вроде бы хочу жить, даже в таком состоянии, теперь хочу жить. Вот такая эта жизнь – противоречивая, зигзагообразная, непредсказуемая, очень тяжелая. Но я еще хочу жить, даже подвергаю себя радиационному облучению, как бы в лечебных целях. А ныне доза двойная. Надо подготовиться.

Тот же день, вечером

Даже не представлял такого. Без каких-либо проблем проглотил я две капсулы зараз. И вроде бы ничего. На сон потянуло, словно успокоительный укол сделали. А потом жажда – в жизни такого не испытывал, будто бочку соленой капусты съел. Я эту вонючую, хлорированную водопроводную воду в таком объеме в себя закачал, что руки заболели. Тогда я вынужден был включить спасительный электронасос. Словно пожар тушил, все тело и все внутренности горели. И прилечь не могу – неприятно пахнущая жидкость из катетера выливается, а я еще и еще пить хочу, жажда невероятная. Сегодня не один раз я вспомнил свой родник, вот эта родная вода сразу бы утолила мою жажду.

Зачем я сюда приехал? Зачем я цепляюсь за эту жизнь? Сидел бы у себя в горах. Какое бы счастье! Как я хочу домой. Как там, на родине, хорошо. Поздно я это понял, хотя дядя Гехо предупреждал, настоятельно советовал. А что я мог сделать? Даже сегодня я там жить не могу, не дают. И тогда не мог, тоже не давали, да и возможности не было.

Помню, как вернулся из армии. Дяди Гехо уже нет, и родни не густо, и в кармане пусто. Но я первым делом посетил могилку дяди Гехо, побывал у его сыновей, потом решил поехать в родное высокогорное село. Не пустили. Первое время я жил у старшего сына дяди Гехо в одном из новых сел в пригороде Грозного. Здесь же устроился на работу – разнорабочим в местном колхозе. Зарплата маленькая, никакой перспективы, и что ни говори, хоть и родные, а жить так вечно невозможно. И тут я как-то случайно увидел объявление в газете: «Горагорскому управлению буровых работ объединения „Грознефть“ требуются рабочие, предоставляется общежитие». В тот же день я поехал в это управление, и там на входе тоже объявление – требуются рабочие, а в отделе кадров мне вежливо отказали, мол, нет у меня требуемой квалификации.

Это было летом, жара несносная, контора на отшибе. До ближайшего населенного пункта Горагорска километров пять-шесть. Тронулся пешком, и тут по пути меня подобрал грузовик нефтяников. Шофер, уже немолодой русский мужчина, был совсем не словоохотливый. В кабине духота, и тут я заметил на его руке татуировку – якорь. Сказал, что тоже в морфлоте служил. Вот тут мы и разговорились, и он мне прямо сказал – чеченцев в «Грознефть» не берут, лишь в исключительных случаях. А контора богатая: и зарплата хорошая, и общежитие, и очередь на жилье быстро движется. В общем, лучшего места в республике нет, и он подсказал: «Тебе бы характеристику-рекомендацию из штаба морфлота. Только ты укажи адресно, куда и кем: мол, именно рабочим хочешь устроиться. Тогда вряд ли откажут, не посмеют. Ведь у нас страна рабочих и крестьян. Хотя это неправда. Но ты пиши, дерзай, не плохого желаешь, а рабочих рук нет».

Не питая особых иллюзий, но иных вариантов и не было, я написал письмо в штаб Тихоокеанского флота. Вот это была страна! Не я получил ответ, а письмо-характеристика и чуть ли не приказ поступили прямо к военному коменданту республики, который лично меня разыскал и сам повез в объединение «Грознефть». Меня не только взяли на работу, про меня, как достойного матроса, который после демобилизации захотел быть настоящим рабочим, строителем коммунизма и прочее, – статья в республиканской газете, фото – я на подлодке. Я был просто счастлив! А как иначе, работа отнюдь не тяжелее, чем в колхозе, а наоборот, все четко, чисто, по графику, и никаких сезонных авралов и ночных дежурств – восемь часов отработал, и баста, и даже суббота выходной, не говоря уж о воскресенье и праздничных днях. В колхозе этого не было – коровы всегда есть хотят, и всегда, без выходных, навоз убирать надо. И за этот почти непрерывный труд я получал в колхозе 70 рублей, а тут 280 плюс премии и доплата. Плюс большая светлая комната в общежитии, почти в самом центре Грозного. Но и это не все, по рекомендации-направлению из армии мне гарантировано внеконкурсное зачисление в Грозненский нефтяной институт по любой специальности заочного обучения. Вот тут были некоторые проблемы: я в математике всегда был слабак, да и то, что знал, подзабыл. Тем не менее меня приняли на факультет механизации, там был явный недобор. Первые две сессии первого курса проходили у меня очень тяжело. Но я старался, очень старался, посещал занятия, консультации, репетиторов, библиотеку, словом, подтянулся, и когда я принес в контору нефтяников справку из института, что закончил три курса, мне сказали, что я уже специалист, и мои дела пошли в гору.

По жизни я сирота, не был разбалован, все в труде, никаких забав, соблазнов и вредных привычек. Обычно после праздников, а в бригаде почти все понемногу «потребляли», в основном твердая надежда была лишь на меня. Я свою работу – рабочий буровой – всегда любил, ценил и даже гордился ею. И меня ценили. Через два года я бригадир. Третий курс закончил – мастер. И меня вызвали в партком – пролетариат должен укреплять ряды коммунистической партии. Я еще не закончил институт, а уже начальник смены, член КПСС, грамоты и медаль, и уже не первый год стою в очереди на жилье. Но те, кто после меня в объединение на работу пришли, квартиры получают, а мне не дают. И тогда я обратился к начальству, и в парткоме сказал, и в профсоюзе. Все ответили одинаково – я еще не женат, а здесь приоритет семейным.

– Так вы даете квартиры юнцам, которые только приехали из других регионов, – возмутился я на очередном партсобрании.

– У них целевое направление, – объяснили мне. – И мы должны им предоставить первоочередное жилье как молодым специалистам.

– А зачем сюда откуда-то специалистов присылать? У нас свой прекрасный нефтяной вуз. Вы наших, местных ребят отправляете черт знает куда, на Крайний Север. А сюда пригоняете из Москвы. Эти юные москвичи здесь жить не могут, не хотят и работать не хотят. Хорошие квартиры получают, через год продают и отбывают восвояси. Разве это правильно?

– Вы не согласны с линией партии?

– С такой – не согласен.

Конечно, это был явный демарш. А ведь это семидесятые годы прошлого века… столько лет прошло. Я и сейчас вспоминаю это собрание и порою корю себя – зачем? С тех пор напрочь остановился мой карьерный рост. А с другой стороны – я не струсил, сказал правду, по крайней мере, то, что думал и видел. А зачем? Разве что-то изменилось? Даже сегодня, когда, казалось бы, строй и режим поменялись, и коммунистов вроде нет, и страны СССР уже много лет нет, – что-то изменилось, лучше стало? Наоборот. Значит, надо приспосабливаться, в холуях быть? Ведь все равно ничего в лучшую сторону не изменилось и, по-моему, еще хуже стало. А я тогда выступил потому, что мне нечего было терять. Впрочем, как и сейчас, на старости лет, под самый конец. А выступил, конечно же, зря. Пашешь на барина – признай крепостной строй и молчи, лишь для еды рот раскрывай, и все будет нормально: будешь сыт, орден получишь и квартиру получишь, если будешь себя как подобает вести. А иной вариант был? Был – уехать в родные горы. Но и туда не пускали.

Эх, попить бы сейчас из родника родного. После этой радиации и этих воспоминаний – все внутри жжет, пожар! Но разве эта вонючая водопроводная вода сможет потушить жар в груди, тем более жажду жизни. Почему всегда хочется жить? Потому что на что-то еще лучшее надеешься, ждешь, веришь в будущее, которое, кажется, будет светлее.

24 декабря, утро

Все-таки две капсулы – доза лошадиная! Всю ночь не спал. Лишь под утро эта непонятная жажда прошла. Потушил я этот огонь в груди. Зато резко появилось другое чувство – голод. Это хорошо. Врачи говорят, что в моем состоянии аппетит – дело к лучшему. Не знаю, к лучшему или худшему, я бы барана, наверное, съел, если бы мог. Еле завтрака дождался. А кормят здесь…

Только что доктор звонил. Это – радиодоктор. Я его называю так не потому, что он заведует радиацией, а потому, что в его кабинете постоянно громко играет радио, и когда он ко мне звонит, музыка мешает, но я же не могу ему сказать: выключите эту ерунду. Хотя надо бы… И надо было бы спросить, почему такая мучительная жажда. Но я спросить не могу, сообщение послал – без ответа. Вот так лечат. Хотя денег заплачено до самой крайней плоти… А спросить не с кого и бесполезно. В такой стране ныне живем, где все, почти все, решают лишь деньги. В этом отношении Советский Союз – страна, которую даже я частенько ругал, была уникальная. Особенно в плане бесплатной медицины, образования и других социальных благ. Все-таки какое-никакое, а социальное равенство в целом соблюдалось. Однако если бы меня спросили, где бы я хотел жить – в СССР или в современной России… В начале девяностых я, не колеблясь, ответил бы – в современной России, хотя тоже было нелегко. Бал правят лишь деньги. Деньги – основной лозунг и идея России! А сегодня, когда уже столько лет как нет СССР, я скажу – не хотел бы жить ни там, ни там. И как ни странно, когда я общаюсь со своими ровесниками, то они постоянно с ностальгией вспоминают прошлое, молодость, службу в армии, как гуляли, пили, прочее, прочее в этом духе. В этом отношении я теперь категоричен – я не люблю свое прошлое и, к удивлению всех, живу будущим, хотя оно уже почти прошло и будет мимолетным, но будет. Потому что я хотя бы теперь сделал то, что должен был сделать в молодости, – я живу на родной земле…

Что я несу? Какая родная земля? Я заперт в камере. И меня то ли лечат, то ли надо мной проводят эксперимент. Последнее пришло на мой не совсем здоровый ум оттого, что сегодня за утро мой радиодоктор звонил уже три, если не четыре раза по внутреннему и, как мне показалось, словно по какой-то анкете задавал мне вопросы. Я-то вроде отвечать не могу, лишь мычу, а он меня в камеру видит и говорит – кивни, покажи рукой. А потом и вовсе: