Глава 8
Беседы

Наполовину вросшая в землю избёнка с почерневшими венцами и односкатной, с широким напуском, крышей стояла на краю елани, зажатой между лесистым отрогом и бойким ключом. У южной стены – поленница крупно наколотых дров. Одна из тропок сбегала мимо неохватных сосен прямо к каменистому ложу ручья. Когда подходили к зимовью, с берёзы слетела парочка рябчиков. Спланировав в разные стороны, они задорно засвистели.

– Узнали, сорванцы! Всю зиму подкармливаю. С ними хорошо! Вон как чисто трельку выводют! – потеплевшим голосом пробасил Макарыч.

Дверь в избушку была открыта настежь и подпёрта поленом для проветривания. Внутри сумрачно и прохладно. Углы тонули в полумраке. Маленькое подслеповатое оконце едва освещало стол и прокопчённые за многие годы венцы. С обеих сторон стола – нары из толстых деревянных плах, застеленных лосиными, уже изрядно потёртыми шкурами. Слева – железная печь. Вдоль стен – полки с посудой, мотками верёвок, правилки. Под потолком – перекладина для сушки одежды, на крючьях мешочки с крупой, сухарями.

Чтобы не нарушать царящей здесь прохлады, ужин готовили на костре. Горячие струи воздуха, поднимающиеся от него, мерно покачивали тёмные ветви обступавших деревьев. Уставшие собаки повалилась тут же, расслабленно вытянув лапы. Задремавший Мавр и во сне продолжал охотиться: бил хвостом, хрипло рычал, будто бежал за зверем.

Поели, помыли посуду, а чай, заваренный на листьях зверобоя и смородины, пошли пить, спасаясь от кровососов, в зимушку. Макарыч с трудом протиснулся сквозь узкий дверной проём.

– Когда рубил – худой был, – оправдывался он.

– И как давно рубили? – полюбопытствовал практикант.

– Давненько. Ты, поди, и не родился ишо.

Поскольку уже стемнело, пришлось зажечь свечку. Только тогда заметили в колеблющемся пламени листок, пришпиленный ножом к стене.

– Кто-то гостил, – Макарыч снял записку и протянул практиканту. – Прочти, очки дома оставил.

– «Благодарствую за приют. Этот нож – за глухаря. Грешен, не устоял, подстрелил на твоём участке. Не серчай. Обнимаю. Лукьян».

– Плохо, конечно, что подстрелил, но молодец, что не утаил, – похвалил охотовед.

– А то как же! Обманешь – фарт уйдёт, да и покоя на душе не станет. По-честному-то жить оно приятней.

– Что верно, то верно! Чистая совесть – главное в жизни! – согласился Степан, лохматя пятернёй жёсткие кудри так, что из них посыпался лесной мусор.

По давно установленному обычаю на уже занятом участке другие промысловики не охотились. Это добровольное размежевание угодий добросовестно исполнялось. Права соседей не нарушались. Избушки и лабазы не знали замка. Их охраняло уважение к старому, выработанному веками порядку.

– Михаил Макарович, а можно вопрос? – подал голос Бася.

– Валяй, студент! – пророкотал промысловик.

– У вас вот шрам на шее. Это не медведь?

– Рази это шрам?! Так, царапина. Шрам вот! – Макарыч засучил рукав и показал бугристые лиловые борозды. – Честно говоря, сам виноват. Миша в берлоге обычно головой на юг ложится – такая манера у него. А мы с Лукьяном поторопились. Давай тыкать не с той стороны. Вижу, снег вздувается и выскакивает с рёвом чёрная туча. Пастью руку с жердиной схватила и давай трепать. Слава богу, собаки насели с двух сторон, отвлекли. Тут уж Лукьян не оплошал – с одного выстрела уложил.

– Хорошие у вас лайки, спасли.

– Плохих не держим.

Допив чай, Макарыч ладонью смёл со стола крошки и отправил их в рот. Вася же не унимался:

– А правда, что медведь в берлоге лапу сосёт?

– Брехня! Семерых брал, лапы у всех сухие, – степенно произнёс Макарыч. – И ещё учти на будущее: медведь не такой увалень и простодыра, как в книгах пишут. Ловок и быстроног, чертяка. А уж голова-то как работает! Прошлой осенью с одним долго разбирался. Иду, значит, по путику, капканы проверяю. Где подновлю, где новые поставлю. Вдруг вижу, след мой стал почему-то намного больше. Метров двести так. Потом опять нормальный. Что за наваждение?! Повернул назад, приглядываюсь. Только тогда дошло – это ж медведь по моим следам протопал!

Я вперед вернулся и там, где след перестал быть широким, сделал круг. Смотрю, метрах в шести за кустами – снежная ямина. Представляешь, докуда эдакая махина сиганула. Потом – ещё одна. Дальше уже шагом. В гору почесал. Там под стлаником пустот полно – для берлоги удобные места. Ну, думаю, завтра с собаками приду и добуду. И что? – Тут Макарыч сделал многозначительную паузу. – Наутро выпал такой снег, что всё скрыл. Вот ведь какая башковитая зверюга: знает, когда ложиться.

– Недавно прочитал в журнале, будто росомаха – это медведь- лилипут.

Степан засмеялся:

– Ну и загнули ребята! Конечно, росомаха похожа на медвежонка, но относится всё-таки к семейству куньих. Правда, выделена в отдельный род – росомахи. Среди куньих она самая крупная. Зоологи её ещё гигантской куницей называют. Так что её не лилипутом, а Гулливером правильней будет величать.

Какое-то время пили чай молча.

– А вы, Михаил Макарович, как промышлять зверя предпочитаете? Капканом или гоном? – нарушил молчание Вася.

– Ловушками, конечно, поуловистей, но в угон намного весельше. Это и промысел, и азарт. Хоть и тяжко вдругорядь, зато удовольствие.

Тут парнишка повернулся к охотоведу:

– Степан Ермилович, я вот заметил такую вещь: в глазах зверей всегда печаль таится. Как вы думаете – почему?

– Бог его знает… Может, оттого, что жизнь не лёгкая, может, оттого, что век их короток, а может, нас боятся.

Так, кружка за кружкой, тянулся разговор.

– Василий, а теперь ты расскажи нам чего-нибудь. На следующий год у тебя диплом. Тему-то выбрал? – обратился к пареньку охотовед.

– Мой руководитель предложил проанализировать результаты акклиматизации уссурийского енота, вернее енотовидной собаки, у нас в Кировской области.

– Интересная тема. Всегда важно знать, что дало местной фауне появление нового вида. Бывают ведь и негативные последствия. Вон на Огненной Земле в середине пятидесятых годов выпустили пятьдесят канадских бобров, а сейчас их численность перевалила за четыреста тысяч. Теперь ломают голову, как спасти от этих «дровосеков» леса… А про енотов я одну потешную историю могу рассказать. После третьего курса практику на Дальнем Бостоке, на реке Иман, проходил. Там в августе, когда идут муссонные дожди, паводки случаются похлеще весенних. В тот год вода особенно большая была. Мы с егерем на лодке островки объезжали. Спасали тех, кто не успел уйти в сопки.

Видим, на одном енотовидные собаки жмутся. Вода уж у ног, а они возле затопленных нор стоят, трясутся. Подплываем к ним. Бедолаги обрадовались, забегали туда-сюда, но в лодку лезть боятся. Для вида зубы скалят. Егерь выбрался на берег и на них так рявкнул, что иные сразу в обморок попадали – до того пугливые. Тем, кто устоял, пинком для острастки слегка поддал. Они брык – и лежат, словно околели. Бери за шиворот и делай что хочешь. Потеха!

Шестерых в два мешка растолкали, а седьмой не поместился. Пришлось положить прямо на дно, а на морду куртку накинуть. Плывёт лодка, покачивается, уключины скрипят – страшно енотам, не шевелятся. Ежели вдруг и заворочается какой, егерь топнет: «А ну!» – и мешок вмиг цепенеет. А тот, который на дне, знай себе под куртку тычется – прячется, стало быть. Выбрали берег повыше, выпустили. Разбежались кто куда – искать незанятые норы, рыть новые. А мы опять по островам.

Уже в сумерках высмотрели енота огромного, прямо бочонок на ножках. Так он сам в лодку прыгнул. Выпускать его егерь не стал. Жену решил разыграть. Вошёл в дом, развязал мешок и вытряхнул енота на пол. Супруга, как обычно, набросилась:

– Ты чего? С ума сошёл? Только мокрой псины в доме не хватало!

От её крика енот брякнулся без чувств.

– Вот видишь, – говорит ей егерь, – даже дикий зверь от твоих криков сразу окочурился. Каково же мне с тобой бок о бок столько лет жить?

– Во молодец! Надо ж такое удумать, – давился со смеху Макарыч. – Мою старуху бы так припугнуть, чтоб не ворчала лишка… Отменный ты, Стёпа, рассказчик и вообще правильный мужик. Уважаю! Опосля учёбы домой вернулся, не то что мой дурень. Того, на модный манер, «урбанизацией» контузило. Не понимаю, как он в тех бетонах живёт?! Вода невкусная, воздух грязный, шум, толкотня. По мне, самая лучшая крыша – небо, лучший дом – густая ель. Сегодня под одной заночевал, завтра под другой. Простор! Красота! Дышать сладко!

– Это верно! Тайга – воля! Город – тюрьма! – согласился Степан.

– У нас и народ не такой порченый.

– И то правда! Люди посовестливей. А городские что?! Привозил мой начальник одних. Вооружены до зубов: карабины с оптикой, приборы ночного видения. Не охота, а убийство ради забавы.

– Так вы же тоже убиваете, – робко заметил Вася.

– Тут, студент, большая разница. Они убивают ради удовольствия, а мы – для пропитания семьи. Убивать ради удовольствия – грех.

– Зачем же тогда росомах выслеживаем? Их ведь не едят.

– Мы и не собираемся их убивать. Для зоопарка ловим. Пусть городские увидят, какой необычный и редкий зверь в нашей тайге обитает.

– А по мне, лучше б его не было. Зловредная, шкодливая тварь. Не столько съедает, сколько ворует и портит. Чем их меньше в тайге, тем лучше, – вдруг рассердился, что-то вспомнив, Макарыч.

Степан улыбнулся:

– Эх, Макарыч! Всю жизнь в тайге прожил, а не уразумел, что бесполезных зверей не бывает. Каждый для чего-то нужен. Росомаха-то как раз очень даже необходимый зверь. Ведь её главное предназначение – очищать лес от останков погибших, начиная с мыши, кончая сохатым. А вредничает она только по отношению к людям: мстит за убийства. Ты прикинь, сколько зверья каждый год добываем! По мне, росомаха – борец за справедливость. Так сказать, таёжный робин худ. Вот и к бате она не случайно повадилась: он ведь ранил зимой одну…

Глава 9
Остров

Затянутое облаками небо едва посерело, а Степан уже кашеварил. Перекусив, загасили костёр и вышли на поиски росомах.

Хоть и обмелела речка, на другой берег переходили по огромной, недавно упавшей лесине. Собаки же зашли в воду с радостью. Переплыв, энергично отряхнулись и умчались в чащобу, где почти сразу взяли след. Он действительно привёл к озеру. А если быть точным – к старице, вытянутым кольцом охватывающей продолговатый лесистый остров. Берег – сплошь вязкий ил. Дальше вода, затянутая ряской. В одном месте она была разорвана двумя чёрными полосами – росомахи переплывали. Бежавший впереди всех Мавр рванул было в горячке к воде, но, с трудом выдирая из ила лапы, отступил. Псы в нерешительности затоптались, заскулили, как бы извиняясь.

– Лапы узкие, не держат. У росомах-то они что лыжи. А зимой, когда обрастают густым жёстким волосом, ещё больше делаются: от следов пестуна^[11] не отличишь, – пояснил практиканту охотовед.

– Недалеко отсюда староверская гать была. Мне её когда-то дядя показывал. Пошли, там и перейдём. Только б дерево с зарубкой найти.

Память Михаила Макаровича не подвела. Свернув у сосны с затёсом, покрытым коростой запёкшейся смолы, посохами нащупали гать и перебрались по уложенным по дну брёвнам на остров. Вышли в аккурат на мыс.

– Вы пока тут побудьте. Только собак не отпускайте, а я пройду по берегу, разведаю. Не курите и не шумите. Тихо надо, иначе спугнём.

Степан вернулся через час.

– Там, где на ряске полосы, на берегу обрывки водорослей валяются – нападали, когда росомахи отряхивались. Следы уходят к взгорку. Весь остров обошёл – выходного нет. Значит, точно на острове. Затаились. План такой: я пройду на противоположный конец острова и развешу сети, а вы с собаками ровно через час выходите. Ваша задача как можно громче стучать, кричать – гнать их на меня. Главное – раньше времени не стронуть.

В назначенное время Макарыч с Васей, колотя сухими палками по стволам, двинулись вдоль узкого острова. Собаки на поводках поначалу шли молча, но, возбуждённые необычным поведением людей, забрехали на все лады.

Росомахи отдыхали на каменистом обнажении чуть выше развалин староверческого скита. Услышав крики и лай, они кинулись к дальнему концу острова. Наткнувшись на косо натянутую сеть, побежали вдоль неё. Степан, подпустив их поближе, выстрелил в воздух. Звери в страхе метнулись в разные стороны и, взлетев на ближние сосны, затаились в кронах. От сизого облака порохового дыма в лесу запахло тухлыми яйцами.

Набежавшие собаки окружили приземистое дерево, на которое взобрался Угрюмый, и принялись облаивать его. Макарыч непроизвольно вскинул ружьё.

– Берём живыми, – напомнил Степан и, достав из рюкзака мелкоячеистую сеть, развесил её по кустам вокруг дерева. После этого срубил прямоствольную берёзку и отсёк все ветки. На конец жерди привязал петлю из жёсткой капроновой верёвки.

Подведя её к отмахивающейся с грозным рыком росомахе, охотовед ловко накинул петлю на лапу и стянул упирающегося Угрюмого сначала на нижнюю ветку, а потом и на землю. Макарыч в тот же миг накрыл зверя солдатским одеялом. В темноте росомаха сразу затихла. Звероловы спеленали ему лапы, стянули их между собой и, надев на голову чёрный холщовый мешок, пошли ко второй сосне, под которой уже бесновались, хрипели от ярости лайки.

Эта росомаха взобралась гораздо выше, и Степану пришлось срубить ещё одну берёзку. Связав гибкие стволы внахлёст, он с трудом подвёл конец жерди к зверю. Из-за большой длины она играла из стороны в сторону, и охотоведу никак не удавалось накинуть «пляшущую» петлю на лапу. Промучившись минут пять, Степан опустил шест, чтобы передохнуть и увеличить размер кольца.

– Уходит! Уходит! – завопил Макарыч.

Прогремел выстрел, следом второй. Всё произошло так быстро, что Степан едва успел заметить мелькнувшую в хвое бурую тень.

– Вот шельма! Верхом ушла! Здоровая, а прыгает, что белка! Лишь только ты шест опустил, так она сиганула на ближнюю сосну и пошла, пошла… Чуть успел стрельнуть. Кажись, зацепил.

– Японский городовой! Предупреждал же – живьём берём! – в сердцах ругнулся охотовед.

Звероловы облазили остров вдоль и поперёк, дважды обошли его по береговой линии: всё пытались найти выходной след, но впустую. Собаки даже ни разу голос не подали. Если бы они умели говорить, то рассказали бы, что пахнет зайцами, куропатками, глухарями, прелой травой, а вот запаха росомахи нигде не было.

– Что за чертовщина?! Ничего не понимаю. Не сквозь землю же она провалилась, – растерянно бормотал старый охотник.

Глава 10
Ночёвка

Сгущающиеся сумерки напомнили, что пора становиться на ночлег.

Подойдя к кряжистому кедру, Степан объявил:

– Шабаш, товарищи учётчики! – и, сняв рюкзак, осторожно вытряхнул из него росомаху.

Василий разжёг костёр, повесил на косо воткнутую палку прокопчённый чайник, и звероловы разлеглись на толстом слое хвои. Чистые, спокойные небеса обуглились в багровом огне заката, и их кто-то принялся старательно засевать зёрнышками звёзд. Ковш Большой Медведицы склонился к горе и стал поливать её макушку чёрной краской.

Пламя то и дело выхватывало из тьмы рваные куски леса. Лежать на пружинящей подстилке после трудного дня было приятно. Усталость словно стекала в землю, а с небес вливалась сила. Но надо было вставать и идти за дровами, варить кашу для себя и собак.

Управившись с делами, опять устроились у костра. Степан снял с головы росомахи мешок. Зверь угрожающе заурчал. Это был самец. Бусинки чёрных глаз горели в бессильной злобе. Не будь его лапы надёжно стянуты в «букет», саданул бы когтями.

Охотовед подозвал Васю:

– Ну, студент, знакомься с росомахой. Видишь, голова действительно похожа на медвежью. Но морда более короткая и ушки маленькие, слегка прижатые. И мех намного длиннее. Из-за этого туловище кажется нескладным и массивным, – Степан осторожно провел рукой по спине пленника. – Потрогай, какой шелковистый волос. Он единственный в своём роде: волоски настолько гладкие, что кристаллики инея не оседают на них – сразу осыпаются. Видишь светлую шлею по бокам? Она всегда от плеч до основания хвоста тянется. А поперёк лба ещё одна светлая полоска. Эта хорошо оттеняет тёмную смоляную маску вокруг глаз.