Ветлужский монастырь

Как-то в затяжной июньский вечер у хижины отшельника остановились две ладно сработанные повозки. В сумеречной тишине было слышно, как пофыркивают, отмахиваются от назойливых комаров лошади. К вышедшему на порог хозяину обители приблизился, снимая на ходу с головы остроконечный куколь, крепыш лет девятнадцати, с проницательными, серыми глазами. Назвался схимник Маркелом. Сопровождавшие его возницы стянули с лохматых голов ермолки и учтиво поклонились старцу.

Люди прибыли к Варлааму с милостивой просьбой от почитаемого в округе настоятеля потаенной староверческой пустыни князя Константина приехать к нему по неотложному делу, непременно захватив лекарские снадобья.

Пустились в путь, забрав и Никодима, затемно, под шепот начавшегося мелкого, въедливого дождика. Сразу погрустневшие деревья понуро склонили отяжелевшие от влаги ветви. Узкую, извилистую, едва заметную ленту дороги, вьющуюся по глухому лесу, то и дело пересекали бугристые корневища вековых елей. Порой она съезжала в болотистое мелколесье, где колеса вязли во мхах, усеянных кустиками клюквы. Однако сильные, откормленные лошади и там тянули ровно, без надсады. Варлаам с одобрением отметил, что возницы не хлестали коней, хотя у каждого на руке висела сыромятная плетка. Понятливые животные и без принуждения старались вовсю.

На пологой хребтине дорогу путникам пересекли лоси. Они остановились, повернув головы в сторону обоза. Слабые зрением, сохатые долго водили мордами, всматривались в нечёткие силуэты и, разглядев наконец в пелене дождя людей, пустились наутек иноходью.

Довольно часто поднимали с ягодников дичь: то тетеревов, то глухарей. Шумно ударяя крыльями, они отлетали поглубже в чащу и, рассевшись на ветвях, покачивались, сторожко озираясь.

На следующий день, когда на смену угрюмым, мрачноватым елям появились жизнерадостные сосны, наметилась перемена и в погоде. Тучи, обнажая прозрачную синь, отползли к горизонту. Лес залили снопы солнечных лучей.

Когда путники подъезжали к монастырю, их облаяла косуля.

– Чего это она бранится? – удивился Никодимка.

– Шумим сильно, вот и намекает: потише, мол, надо подле святой обители, – повернулся к нему Варлаам.

Располагалась пустынь в глухом лесу, в удалении от дорог. За стенами из дикого камня блестели свежеумытые луковицы церкви, возвышающиеся над всеми остальными постройками.

Постучали в сколоченные из толстых плах и обитые железом ворота. В ответ предупреждающе залаяли псы, послышалось ржание коней. Через некоторое время глухой голос справился:

– Кого Господь дарует?

– Молви настоятелю: старец Варлаам прибыл.

Ворота отворились. Въехали во двор, покрытый мягкой травой-муравой. Обнюхав чужаков, собаки, чуть покрутившись, позевали, повытягивали спины и забрались каждая в свою конуру. Из приоткрытой двери церкви доносились красивые гласы песнопения.

Маркел, соскочив с повозки, помог слезть старцу и повёл его через двор. Остановились под березами возле крыльца отдельно стоящего здания, соединенного с другими, крытыми переходами. Перекрестившись перед входом, отвесили земные поклоны. Поджидавший их схимник провёл Варлаама в покои настоятеля. Оказавшись в гостевой, старец вновь перекрестился три раза в красный угол, где стояла деревянная божница с образами и висела лампада; сотворил молитву, и только после этого прошел в почивальню.

На кровати полулежал, полусидел, прикрытый огромным медвежьим тулупом, остроносый, изможденный человек, в серой рубахе с воротом, расстегнутым ниже выпиравшего кадыка. Из-под густых бровей на старца внимательно глядели ввалившиеся глаза. Оправив черную, с легкой проседью бороду, больной произнес:

– Прости, отец, что не могу приветствовать тебя должным образом. Благодарствую, что уважил… Молва докатилась, что обладаешь ты даром исцеления от хворей. Покорно прошу, пособи и мне, Христа ради. С весны занедужил. Ломота замучила, да бессонье одолело, а теперь и вовсе сил лишился.

Варлаам, омывши руки и лицо, не торопясь, прощупал, простучал болезного.

– Ваше высокопреподобие, не хворь у вас – то недруги порчу наслали. Вот снимем ее, и силы вернутся.

Старец провел в почивальне несколько часов и вышел оттуда посеревший лицом, еле двигаясь.

– Прошу не входить. Преподобный спит, – прошептал он.

И – диво дивное! – на радость всем игумен со следующего дня пошел на поправку.

Надо заметить, что князь Константин, был весьма многочтим в староверческой среде, и уже немало лет являлся настоятелем монастыря, славившегося особой преданностью первоисточному православию. Не подчинялись здесь ни архиереям⁹ новообрядческой церкви, ни государевым людям.

В стародавние времена, когда после очередного царёва указа «скиты порешить, старообрядцев в новую веру крестить», государевы слуги принялись силой брать непокорных священнослужителей, не желавших признавать «антихристову власть» и, заковав в кандалы, держать их в земляных ямах до покаяния, а упорным резать языки и полосовать тела кнутом, предки князя Константина, не жалея средств, скупали древние святыни, первоисточные рукописи и церковную утварь старой Руси, спасая эти реликвии от поругания. Господь к ним был милостив. Сумели они с верными людьми переправить собранные сокровища в сию глухую пустынь и укрыть в недрах подземных хранилищ.

Выздоравливающего настоятеля после простой снеди, вкушаемой совместно с насельниками монастыря в общей трапезной, Варлаам начал водить на прогулки. Он с первого дня почувствовал в князе родственную душу. А их общая беззаветная преданность идеалам первородного православия и многоначитанность только укрепляли возникшую симпатию.

Побродив по монастырскому двору, они, как правило, уединялись в тихом закутке, в тенистой прохладе берез и чинно перебирая кожаные лестовки¹⁰, подолгу беседовали о жизни святых, их пророчествах и подвигах, изложенных в «Четьи – Минеи¹¹». Особенно дотошно разбирали «Златоструи», «Пролог», услаждая души нескончаемым общением. Иногда и спорили.

Во время одной из таких прогулок разразилась гроза. К ним тут же прибежал Никодим: принес широкую рогожину укрыться от дождя. Под ее защитой собеседники перебрались в келью настоятеля.

– Почтительный у тебя ученик! – заметил игумен. – А то ноне в городе молодые бороды побрили, заветы отцовы да дедовы позабыли.

– Да что бороды… Не в том ересь. Зелье проклятое курить чуть не все принялись. И что хуже всего – за достоинство сей грех выставляют! Срамота!

– Сам-то табак что – такая же божья травка, как и всякая другая, а вот то, для чего её используют это точно, от диавола. И пыхают ведь дымом из уст яко он.

– Вестимо, своеволие и непослушание на Руси от Никона пошло! С той поры народ наш больно слабостям подвержен стал. О будущем не мыслит, страха Божьего не ведает. Что есть – враз пропьет, али в кости проиграет. Иной даже детям родным крошки не оставит. Трудиться своей волей разлюбил. Все из-под палки. Завистливые и вороватые народились. Отступили от догматов истинного православия, и раскололось, растлило наше племя! Встарь на Руси не ведали эдакого воровства да пьянства. Это всё – происки антихриста… До Никона-отступника и церковь была не мятежна, – с болью продолжил настоятель.

– А коснись нас, – живем мы в мире со всеми, зла никому не делаем. Оне сами по себе, мы сами по себе – оставить бы пора в покое наши общины. Так ведь нет, все пуще ярятся щепотники. Теснят, загоняют нашего брата, в глушь трущобную. Кто в лесах непроходимых, кто на островах речных хоронится, кто в пещерах мрачных хоронятся, кто в самые дальние, антихристам не доступные, скиты ушел. А кто и вовсе Рассею-Матушку покинул… Ведь из-за чего в первую очередь воспротивились Никоновым новинам братья наши: это ж надо придумать – кукишем крестное знамение творить! Срам да и только! Как мыслимо такое?! Ведь соединение большого и двух нижних пальцев, символизирует Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа. Прямые указательный и средний пальцы указывают на два естества Христова: божественное и человеческое. И вдруг всё это безосновательно переменили. Запамятовали, что решением Стоглавого Собора 1551 года двуперстие запрещено было изменять под страхом анафемы. Да и сами старые-то обряды были куда праведней¹².

– Что верно, то верно! Самим Христом заповедано двумя перстами крест класть. Щепотью не Богу молишься, а диаволу. Будь ты хоть какой веры, только крестись истинным крестом. Наш народ в делах веры сильно привержен букве и точному соблюдению обряда. Он твёрдо знает, что молитва действует лишь тогда, когда в ней не изменено ни одно слово и прочтена она исстари установленным напевом.

– Справедливо речение твоё. Встарь, до Никона, православие было чисто и непорочно… Эх, всё у нас русских есть для достойной жизни, но не хватает, не достает нам сплочённости и самоуважения. Правители повадились под иноземные порядки подлаживаться, а свои предавать забвению или вовсе запрещать В этом, я полагаю, основная причина происходящих бедствий и несчастий.

– Но вот что интересно, в каком еще народе найдешь такую готовность помочь ближнему, такое радушие, такую силу и неприхотливость. Мы, конечно, сверх меры терпеливы, но ведь именно терпением собиралась и созидалась земля Русская, величаемая в дониконову пору Третьим Римом. Какие возводились храмы, ширились города! Так что терпение, быть может, и есть ценнейшее качество нашего народа! – подытожил игумен.

– Но вместе с тем, пожалуй, и горе, – мягко возразил старец…

Общность интересов всё крепче связывала этих людей. И неудивительно, что вскоре Варлаам стал у настоятеля особо доверенным лицом – духовником. Почтение и симпатия князя к старцу были столь велики, что он, решив открыть ему свой сокровенный схрон, повёл его через потаенный ход в скрадень, где в обитых железом сундуках хранились святыни старой веры: книги с серебрянными наугольниками, кресты, кадила, схима и иконы, в их числе древний образ Святой Троицы в ризе из тонколистового золота, с тиснённым орнаментом, украшенной жемчужной подвеской и самоцветными камнями. Икона та была освящена ещё Сергием Радонежским перед битвой на Куликовом поле.

С благоговением приложившись к ней, Константин обратился к Варлааму:

– Отец, за то, что исцелил меня, благодарен безмерно, но, – тут игумен понизил голос, – душа моя неспокойна, чует гибель близкую. Коли и вправду Царь Небесный приберет до срока, позаботься о святынях наших, не дай сгинуть им. Сдается мне, что здесь их уже не уберечь. Антихристовы прислужники не дремлют. Весть до меня дошла, будто подписано новое указанье: все староверческие обители порешить, как угрозу нонешней церкви. Думаю надобно готовиться к уходу на восток за бугры Уральские, за реки Сибирские, в недоступный Байкальский край. Там по слухам утраченный человечеством Рай, ибо сказано в пророчествах: «с востока свершится второе пришествие Исуса Христа на землю». В тех краях немало уже нашего брата осело. Лишь в тамошней глуши и возможно уберечь сии реликвии до явления Спасителя.

В монастыре у нас разный люд, но в ком я уверен, так это в отце Федоре и его сыне Маркеле. Доподлинно знаю, что Федор семь попов к нам привел. Не убоялся ни закона «О наказаниях», ни ссылки в Сибирь, ни каторжных работ. Ежели что, он меня заменит, а Маркел с людьми особо верными и стойкими в Сибирь пусть отправляется… На Никодима твоего, я думаю, тоже положиться можно. А дабы не угас огонь веры нашей, надобно жить им там не по монастырскому уставу, а по мирскому – семьями, но в жены чтобы брали девиц только из единоверцев. Коли удастся той общине первородную чистоту православия и её святыни бесценные сохранить, то может статься, к ней и явится в свой срок Христос Спаситель. То будет светлый день всеобщего Воскресения и освобождения от тления

Прошла неделя. После полнощной службы, когда иноки читали в своих кельях молитвы и творили неустанно поклоны, Варлаам, проживавший в боковушке подле покоев настоятеля, был разбужен невнятными, но требовательными голосами. Почуяв неладное, старец бросился к выходу, но дверь не отворялась. Он принялся стучать и звать на помощь. Наконец на шум прибежали монахи. Они с удивлением обнаружили, что дверь в келью Варлаама подперта снаружи колом. Еще больше изумились, когда освобожденный старец, ни слова не говоря, бросился прямо в покои игумена. Зайдя следом, монахи при свете свечей увидели преподобного Константина бездыханно лежащим на полу, залитом кровью. Рядом валялся топор. Ящики в столах выдвинуты, повсюду в беспорядке разбросаны вещи, бумаги.

У старца перехватило дыхание. Крестясь, он пал на колени подле убиенного и зарыдал:

– Господи, прости мя, грешного! Не уберег богомудрейшего человека, а ведь он ведал, предупреждал!.. Господи, отправь извергов, сгубивших его, на муки вечные в геенне огненной!

Панихида по усопшему длилась сутки. Положив семипоклонный начал и отпев «вечную память», погребли князя Константина в одном ряду с могилами прежних настоятелей монастыря. На надгробном камне высекли:

«Раб Божий Константин.

Он жил во славу Божию.

Кто добром помянет – того Бог не забудет».

Душегубов князя, скрытно проникших в монастырь, так и не изловили. Обнаружили только верёвку, свисавшую с монастырской стены наружу, в сторону глухого леса.

На следующий после погребения день, Варлаам призвал Никодима. Внимательно вглядываясь в очи воспитанника, он, подчеркивая важностьимомента, положил обе руки на его плечи.

– Сын мой, место здешнее, прежде крепкое, теперича стало ненадёжным. Того и гляди, царевы прислужники заявятся. А в монастырских тайниках хранятся многие реликвии, в их числе одна из самых почитаемых – икона Святой Троицы древлего письма. Их здесь нам не сохранить. Выведают, сожгут либо разграбят. И веру нашу в чистоте здесь не сберечь. Обложили кругом антихристы. Одно спасение – вывезти святыни в безлюдный Забайкальский край, почитателям истинного благочестия давно полюбившийся. Так великомученик Константин перед страшной своей гибелью наказывал. Готов ли ты, чадо мое, сообща с сотоварищами исполнить дело сие многотрудное, аль не зрел ещё? – Варлаам испытующе всматривался в лицо ученика.