– Похоже, наш Илья наделён сверхчувствительностью – слышит «песню» северного сияния. Ненцы называют её «зовом предков». На такой сверхчувствительности, кстати, основан и шаманизм – во время камлания от издаваемых бубном низких, басовитых звуков у человека возникает неосознанное стремление повиноваться. Я это на себе испытал в чукотском стойбище. Необычное, надо сказать, состояние.

ВНОВЬ АНКОРИДЖ

В Анкоридж вернулись на самолёте. Путь, который на снегоходах героически преодолевали шесть дней, на самолёте занял меньше двух часов. Чтобы не тратиться на гостиницу, вновь воспользовались гостеприимством наших соотечественников. У Ильи Иванова поселились Костя, Алексей, Николай и наш Илья. А у обладателя редкой фамилии Кердей, прекрасного баяниста, бесконечно щедрого человека – дяди Димы – мы с Андреем.

Сегодня, 6 марта, с заснеженного озера Уиллоу тридцать девятый раз стартуют знаменитые собачьи гонки «Айдитарод Трэйл». Они считаются самыми экстремальными и протяжёнными в мире. Поскольку Костя с ребятами заняты поиском машины (я в этом деле не помощник: в автомобиле знаю лишь руль и две педали), командор разрешил мне поехать с Виктором посмотреть это экзотическое представление.

Уже за два километра до озера вся обочина дороги и все стоянки забиты автомобилями. Пока искали, где притулиться, и продирались сквозь толпу на лёд, первые упряжки уже стартовали. Их выпускали с интервалом в 3–5 минут. В каждой упряжке по 12–14 собак. В основном голубоглазые хаски, но были и неказистые дворняги. (Хаски, благодаря густому, пушистому меху и невероятной выносливости, в большой цене на Аляске.) Запряжены собаки в сани-нарты парами.

В Европе обычно запрягают три, максимум четыре пары, а здесь из-за протяжённости маршрута их в два раза больше: иначе собаки не выдержат двухнедельную гонку до Нома. По обе стороны дороги за сетчатым ограждением тысячи зрителей, большинство с детьми. Подбадривают, кричат. Всем весело. Много телекамер. Судя по бейджикам, кроме местных, телевизионщики из Японии, Норвегии и даже Новой Зеландии. А фотоаппараты у каждого второго зрителя. Вокруг на белоснежной глади озера палатки, вигвамы, рядом столики с термосами, раскладные стульчики, снегоходы.

Как только звучит в динамике команда «Старт!», погонщик поднимает воткнутый в снег остол (тормоз) с железным наконечником и собаки с неистовым лаем уносятся вслед предыдущей упряжке. Некоторые, правда, поначалу бегут с ленцой, без азарта, но, размявшись и войдя во вкус, начинают слаженно наращивать темп. Всего при нас стартовало 32 упряжки. Бежать им до Нома кому полторы, а кому две недели! Да и не все добегут! Среди гонщиков, одетых в арктические куртки на меху, разглядел несколько женщин. Одна совсем молоденькая, с толстыми русыми косами и до того красивая, что мелькнула мысль: «Не из русских ли?»

Обратно сорок километров до Василлы ползли три часа! Все автомобили послушно выстроились друг за другом в одну многокилометровую колонну, хотя ширина дороги позволяла ехать в два ряда в обоих направлениях. Но нет – никто никого не обгоняет. Не творческие всё же люди американцы! Когда уже въехали в город и пробка рассосалась по улицам, нас тормознул пристроившийся сзади и долго сидевший на хвосте полицейский. Ему показалось, что мы превысили скорость, но Виктор твёрдо и уверенно стоял на своём: «Я ничего не нарушал, ехал чётко в соответствии с требованиями знаков». Поскольку у полицейского не было радара, подтверждавшего обвинение, ему пришлось отпустить нас.

Ульяна Фонова и Епифан Реутов в прошлом году на олимпиаде по русскому языку в США были отмечены золотой и серебряной медалями.

10 марта при активном содействии Ильи Иванова удачно, всего за 2000 долларов, купили у наркомана семиместный заднеприводный автомобиль «Сафари», выпущенный компанией «Дженерал Моторс» в 1997 году. Ребята из автосервиса провели ревизию и определили, какие запчасти потребуются для восстановительного ремонта. Они же взялись доставить их за сутки.

Чтобы сэкономить финансы, ремонт решено было делать своими силами в любезно предоставленном Ильёй Ивановым тёплом гараже. Поскольку драндулету уже 14 лет, гайки проржавели и прикипели так, что ребятам то и дело приходилось прибегать к помощи зубила и кувалды. Я, чтобы не мешаться, ещё с вечера сговорился с Сергеем Натёкиным ехать на поиски староверской деревни Берёзово, затаившейся в тайге вдали от основных дорог. Мне очень хотелось посмотреть, как живут на Аляске последователи огнепального протопопа Аввакума, хранящие на чужбине верность не только древнему православию, но и русской культуре.

Где находится их поселение, Сергей знал приблизительно, и мы долго безуспешно плутали по глухим просёлкам. И проплутали бы ещё, не заметь на лесной дороге бабусю в белом платке, рассекавшую на тойота РАВ-4 свежевыпавший снег. Коль в платке – стало быть, староверка, решил я. Дабы не смущать женщину, дождались, когда машина скроется за деревьями, и поехали, придерживаясь рассыпчатой колеи.

Через полчаса, миновав буреломный лес, увидели среди атласных берёз строения. У въезда в деревушку стояло длинное здание с табличкой на русском: «Школа». Тут же у крыльца стоял и РАВ-4. Осторожно постучали в дверь. Открыла та самая «бабуся» в длиннополой юбке с множеством оборок. И вовсе не бабуся оказывается, а молодая, улыбчивая женщина – местная учительница Антонида. Узнав, что я из России, обрадовалась, пригласила нас в кабинет. Усадив за отдельный столик, достала разовые бумажные стаканчики, налила брусничного морсу, нарезала ломти свежеиспечённого, с хрустящей корочкой, хлеба:

– Отведайте нашего кушанья! Токмо испечён.

Мы из вежливости пытались отказаться, но Антонида мягко настаивала:

– Что ж вы такие стеснительные. Откушайте, а то я плохо думать буду!

На вкус хлеб отличался от привычного нам. Заметив наше удивление, она с улыбкой пояснила:

– Я в опару молотый перец добавляю.

Когда мы собрали со стола в ладошку даже крошки, Антонида провела нас в класс, общий для всех двадцати двух учеников. Вторая учительница, постарше, как раз что-то объясняла им.

Большинство детей с чисто славянской внешностью: русоволосые, со смышлёными, живыми, серо-голубыми глазами. У всех старинные имена: Дарья, Нил, Лукьян, Прокоп. Каждый сидит за отдельным столом, отгороженным от соседних невысокими перегородками. Учебная программа построена так, что с первого класса прививаются навыки самостоятельной работы. Учитель подключается, лишь когда ребёнку что-то непонятно. Физику, химию дают поверхностно. Основной упор делается на математику, геометрию, историю, литературу, русский, правоведение. Уровень получаемых знаний у детей высок, например, Ульяна Фонова и Епифан Реутов в прошлом году на олимпиаде по русскому языку в США были отмечены золотой и серебряной медалями. В этой школе, наряду с обычными каникулами, не учатся ещё семь дней на Пасху.

Чтобы не отвлекать детей, я попросил учительницу познакомить меня с кем-нибудь из знатоков истории общины. Антонида вздохнула: «Ноне все мужики в море» – и предложила пообщаться с дедом Ермилом, единственным из глав семейств, кто сейчас дома.

– У нас нельзя чужим в избу, ежели хозяин в отлучке. А он радый будет. Оба сына, что с ним живут, в море. Сноха с бабой Марфой к внучке поутру уехали.

К дому Ермила шли по натоптанной снежной тропке, вьющейся между стоящих вразброд среди леса аккуратных домов. Деревня оказалась небольшой – девять, как сказала Антонида, «дымов». Вид изб несколько озадачил – построены не из брёвен, а из дощаных щитов, между которых проложена теплоизоляция. Во дворах образцовый порядок, почти во всех по три-четыре пуховые козы: для молока и пряжи.

Дед Ермил сидел в сенях на оленьей шкуре и, склонив посеребрённую голову с окладистой бородой, тесал из берёзовой заготовки топорище. Природа, похоже, кроила его по особому заказу: крупная, несколько тяжеловатая медвежья фигура, покатые плечи, узловатые пальцы натруженных рук.

– Здравствуй, радость моя, – сипло пробасил он учительнице.

На меня же, худосочного очкарика, только настороженно покосился. Антонида низко поклонилась и пояснила цель визита. Узнав, что я писатель, участник российской кругосветной экспедиции, да ещё автор двух романов о староверах, удостоенных нескольких всероссийских премий, и собираю материал для третьего, старик заметно помягчел. Испытующий взор стал доброжелательным. Он, не торопясь, снял фартук, разгладил сивую, похожую на лопату бороду и пригласил в дом. Сам прошёл вперёд твёрдым, во всю ступню, шагом.

Как известно, технология добычи золота основана на свойстве драгоценных крупинок, вымываемых речными струями из горных пород, «погружаться», благодаря высокому удельному весу (золото в 19 раз тяжелее воды), сквозь рыхлый песок до непроницаемой «кровати» – плотной глины и образовывать на ней с течением времени залежи. Задача старателя – найти такое место, а затем, черпая песчано-гравийную смесь, промывать её в лотке (или с помощью плавающей на воде драги^[4]) до тех пор, пока на его рифлёном дне не останутся одни мерцающие крупинки золота, а если повезёт – и самородки.

Здесь уже чувствовался русский дух: три стены чисто выскоблены, глухая разрисована охрой – пышные цветы на фоне затейливого орнамента; неокрашенный, плотно сбитый пол оттёрт песком добела, на нём тканые дорожки; в углу над столом божница, заставленная иконами, рядом, на деревянном гвозде, лестовки^[5]. У окна ткацкий станок, прялка, тут же в берестяном коробе клубки пряжи.

Пока я оглядывал внутреннее убранство, дед Ермил надел за перегородкой белую рубаху, расшитую по краю красными нитками, затянул поясок с кистями и приставил самовар к трубе, выведенной в печной дымоход. Вскоре мы, прихлёбывая заваренный из толчёных плодов шиповника чай (мне, как я успел заметить, хозяин достал отдельно стоящую гостевую кружку), беседовали об их житье-бытье на Аляске.

– Ну, коль имеешь интерес, слушай. В этих краях мы недавно, с 83 года. Наши корни, вообще-то, в Тамбовской губернии, но как послабление вышло, так вся обчина на Дальний Восток перебралась – землю щедро давали, до ста десятин^[6] на семью. Мой дед со всей оравой под Владивостоком надел получил. При большевиках им пришлось всё бросить и в Китай податься. Там я и родился.

– Фантастика! Я ж, дядя Ермил, тоже в тех краях 20 лет прожил. А вы не помните, из какой деревни ваши?

– Вот это да тебе! Антонида, гляди-кась, гость-то земляк почти!

– Поистине пути Господни неисповедимы!

– Из Смирновки, недалече от Раздольного. Слыхал?

– Про Смирновку не слышал, а вот в Раздольном бывал. Мой однокурсник оттуда – ездили к его родителям в гости… А на Аляске-то как оказались?

– Ну, слушай дале. Из Китая перебрались сперва в Бразилию, опосля в Николаевск – то в штате Орегон. Там много брата с нашего стада и поныне, да простору в нём маловато. Засим сюда и уехали – здесь, на воле, жизнь в радость. Жительствуем по большей части рыбалкой. Промышляем в море-окияне за 150–200 вёрст отсель. Я, правда, ужо не ходок – ноги подводят. Вот столярничаю, пимы из руна, кому потребно, катаю. За выход робята сетями до 600 пудов берут – то, пока море не встанет. А ежели мороз вдарит так, что море льдом покроет, на перемёт начнут. Наживку – на крючья, а лесу сквозь лунки тянут. Рыба, слава Богу, кормит, но всё тяжельче. Сам посуди: цена на горючку за 10 годов выросла с доллара до четырёх, одначе на рыбу без перемен. А ещё за промысловую лицензию заплати, катер и каждого, кто в море ходит, страхуй. В остатке – токмо на хлеб. Но Господь милостив, покуда без скудобы обретаемся.

– Ну что вы, деданя, всё про мужиков. Гость ещё подумает, что бабоньки без дела сидят, – встряла Антонида.

– Так и расскажи. Я, что ль, против?

– Да вы уж сами. Мне к детишкам пора.

Антонида встала, поклонилась и вышла.

– Что правда, то правда, домовитые оне у нас. – Опять заговорил дед после того, как за учительницей закрылась дверь. – Ткут полотна, холстины, сучат пряжу, шьют и вяжут токмо оне. И чадородьем не обижены. Вот у меня три сына, две дщери. Ело готовят тоже оне. Трапезничаем токмо своим. Потому все крепкие, здоровые. Лишь сахар, соль, муку берём у одноверца в лавке. В Василле есть такая. Она чистая. Да и туды мало ездим. Люд-то ноне в городе дичает. Иные просто в безумство впали. Не ведают, что творят! Поганят рот срамословием, табачным зельем. Блуд, как ржа, их души разъедает. Господи, упаси от сих бесовских искушений. Эх, слабнет народ… Знамо, идти вниз легче, чем наверх к Господу. Мы не курим, бражничаем токмо по великим праздникам. Брагу ставим на берёзовом соку. Одеваем всенепременно вот такие рубахи навыпуск с косым воротом и с пояском.

Дед Ермил, в подтверждение своих слов, встал на некоторое время во весь рост.

– Бород не бреем: Христос же с бородой!.. Бабы ходят в сарафанах, запонах. Замужние в платках, чтоб волос не казать. Девицы с косами и непокрытой головой. Американцы нас уважают за трудолюбие и честность. Но мы чужаков – людей не отеческой веры – в свою обчину не допускаем.

– А если человек не вашей веры, но добрый христианин, он, что, не может посвататься?

– Отчего же нет. Может, но прежде должен пройти обряд переправы, и ежели есть серьёзные намерения, испытуем три года по всей строгости. А до того молодые просто «дружат», как мы говорим – «играют».

– Я, пока шёл к вам, церкви что-то не видел.

– Оно и неудивительно. Наша церква в сосняке, отсюда не видать. Мы, мужики, ходим в неё каждый день, женский пол токмо по седьмицам. Тогда воссоединяемся в общей молитве и молимся с двух часов ночи до восьми-девяти утра, покуда все шесть слав не прочтём.

Ночная-то молитва доступнее Богу. По правде сказать, часть канонов первоисточного православия размылась временем, но основу блюдём крепко, без перемен. С этим у нас строго.

Тут дед замолчал.

– Дядя Ермил, может, ещё что расскажете? – обратился я с надеждой.

– Погодь, – промычал он сквозь зубы. – Чтой-то колено опять ломит, мочи нет… Тепла, видать, недостаёт. Вот ведь оно, паря, студёно море как откликается…

Старик встал, прихрамывая, подошёл к большой белёной печи, отодвинул заслонку. Набил чрево берёзовыми поленьями, подсунул завиток бересты и запалил огонь.

Вернувшись на место, продолжил свою неторопливую, обстоятельную речь, иногда всё же морщась от боли.

Из нашей дальнейшей беседы я с удивлением узнал, что старательство на Аляске живо и им по-прежнему занимаются тысячи людей, но в их общине этот промысел не прижился. Как признался дед: «Пытал и я фарт, однакось бросил – понял, угарное то дело. Пьяным становишься. А вот в соседствующей с нами деревне баптистов половина мужиков каждый год с июня по август с лотками по ручьям шатается – золотарят».

Оказывается, золотоносные земли, а это широкая полоса, охватывающая долину и притоки Юкона, разбиты на участки площадью 40 акров (16 га) и любой американец, решивший испытать судьбу, может, заплатив 250 долларов, взять такой участок в аренду и мыть золото. На нём разрешается даже ставить лёгкие постройки, но по окончании договора старатель обязан вернуть его в исходном виде (отвалы по берегам выровнять, постройки убрать, лес, срубленный для хозяйственных нужд, восстановить посадкой саженцев).

Берёзовский старец, видя, с каким интересом я слушаю и заношу в блокнот его сказы, настолько воодушевился, что поведал мне об одном, малоизвестном, способе добычи: «Опосля паводка, токмо спадёт и посветлеет вода, ходи по речке в броднях с трубой. Труба та не простая – с одного конца закрыта стеклом. Держишь тот конец в воде и высматриваешь жёлтые блёстки, а как узреешь, не зевай – греби ковшом. В уловистом месте случается достать с четверть фунта^[7] шлихового золота. Иной раз и самородки попадаются – невеликие, с ноготь. Главное – на верное место выйти. Самые уловистые обычно в затишке у водоворотов. Однакось сей способ годится токмо с неделю – покуда рыжуха в песок не ушла. Ещё одна верная наводка на злато – чёрно-жёлтый, искристый песок, его пиритом кличут. Коль увидишь, не сумлевайся – рыжуха рядом».

Ещё от деда я узнал, что старательский сезон на Аляске скоротечен – три месяца. За это время лоточник в среднем намывает на 25 тысяч долларов (это приблизительно 3/4 килограмма золота). Работа каторжная: впроголодь, в ледяной воде, в окружении беспощадных туч гнуса, обычно с ночёвками в тесной палатке, но увлечённых, вернее сказать, больных этим занятием на Аляске, как и 100 лет назад, тысячи.

Чтобы вы, уважаемый читатель, могли оценить, сколь образны и мудры услышанные мной высказывания старца, позволю себе привести ещё несколько его дословно записанных суждений: «В семье не должно быть ”Я”. Должно быть “Мы”»; «Живём, а не видим, что солнце светит»; «Наг родился, наг уйдёшь»; «Господь любит всех»; «Стыденье – главная девичья краса»; «Чем больше радеешь, тем ближе к Богу»…

Заметив, что старик заговорил медленнее, с остановками, я понял, что пора завершать беседу. Тем более что Сергей уже заждался меня. Прежде чем проститься, достал из сумки дилогию о староверах «Золото Алдана», подписал её и вручил деду. Прочитав аннотацию к книге, тот подивился:

– Как так? Татарин, а об нас написал!

– Жизнь подвигла к этой теме. Ваши одноверцы в 1971 году на Сихотэ-Алине спасли меня с другом с Юрой Сотниковым от голодной смерти. Даже пожив у них всего три дня, я понял, насколько искажено в миру представление о старообрядцах. Потом судьба подарила ещё несколько встреч с вашим братом. Многовековая преданность отеческим идеалам, трудолюбие, сметливость, терпение, позволяющие жить в достатке даже на бесплодных землях, не могли не вызвать искреннего восхищения. Со временем вызрело желание поделиться своими наблюдениями и мыслями.