Сплав по Алдану

Под утро пала обильная роса. Безоблачное небо обещало ясный, жаркий день. Вот первый солнечный лучик ударил в пенек рядом с Корнеем. На пригретое место выползла из влажной травы сонная стрекоза. Летать пока не может – крылья в мелком бисере росы. Теплое пятнышко медленно перемещается, и стрекоза ползет за ним – сушит крылышки. Вслед за солнцем поднимается от реки легкий, полупрозрачный туман. Морщинистая рябь речного плеса то и дело нарушается дразнящими всплесками крупной рыбы, охотящейся на мелкоту. Захлопали в ладошки листья, разбуженные ветром.

Прочитав «Начала», Корней спустился на покрытый дресвой берег, отстегнул протез, разделся догола, оставив только поясок, и поплыл.

Холодная вода была до того прозрачна, что сквозь двухметровую толщу было видно, как колышутся у дна длинные пряди водорослей.

– Корней Елисеевич, что ж вы поясок не сняли? Промок ведь, – удивился Николай, когда тот на четвереньках выбрался на берег.

– Мы поясок никогда не снимаем. Он, как и крест, защищает от всех напастей.

– Эх, и мне, что ли, подпоясаться, – то ли в шутку, то ли всерьез произнес Географ.

Занимаясь приготовлением завтрака, путники то и дело поглядывали на излучину реки – не появится ли пароход, идущий на север. Теперь, не в пример прежним временам, ходили они по Алдану довольно часто. До полудня прошли три судна, но все на юг.

Наконец из-за мыса показался сухогруз, идущий на север. Судя по тому, что ватерлиния^[16] касалась воды, загружен он был до предела. В ответ на их крики с палубы только рукой помахали. Зато шедший за ним буксир, на носу которого было выведено «Громов», на вопли путников откликнулся – сошел с фарватера. Приблизившись к берегу, седовласый капитан, с бакенбардами на изъеденном оспой лице, зычно крикнул:

– Что случилось?

– На борт возьмете?

– Куда вам?

– К океану.

– Эва! Мы токо до Хандыги…

– И до Хандыги годится.

Когда странники поднялись на палубу, капитан представился с легким поклоном:

– Михаил в квадрате. – Видя, что его не поняли, добавил: – Михаил Михайлович. А вас как величать? – глядя на них небесными глазами большого ребенка, капитан широко улыбнулся.

По первости он показался путникам довольно грузным, но, как потом выяснилось, был подвижным и легким на подъем.

– Меня Корнеем Елисеевичем, а его Николаем Александровичем, – ответил скитник, протягивая капитану глухаря, которого он подстрелил вчера на закате.

– Спасибо! Держи, Егорка, – передал тот петуха конопатому верзиле в тельняшке с непокорным чубом и нежным пушком на верхней губе. – Нынче пируем! А то все рыба да рыба. Хоть и люблю ее, но иногда хочется дичины… А вы к океану куда?

– Для начала в Усть-Янск. Я оттуда, – ответил Географ.

– Вряд ли из Хандыги кто-то будет в те края. На Лену вам надо выбираться, там больше шансов… А у меня, мужики, нынче последний рейс! Отходил свое! – то ли с грустью, то ли с гордостью произнес Михайлыч. – Сдам буксир и – на пенсию. Дальше пущай молодой капитанит.

Не бывавший прежде северней устья Глухоманки Корней, щурясь от слепящих бликов солнца, с интересом всматривался в проплывающие берега. Левый представлял собой лесистую равнину с редкими куполами холмов. Между ними аласы^[17] – плоские, котлообразные понижения с озерцами и тучной луговой растительностью на дне: идеальные пастбища для коров и лошадей. На них любят селиться якуты. Там, где аласы большого размера или расположены кучно, живут сразу несколько семей.

Правый же берег высокий, обрывистый. По его глинистым обнажениям сочатся водой прослойки льда. В ложбинах белеют снежники. Сразу за узкой полосой прибрежной тайги тянутся параллельно руслу цепи нарастающих по высоте горных кряжей, покрытых где темнохвойным лесом, где полями кедрового стланика, разорванные конусами осыпей. Кое-где живописными группами щетинятся зубцы останцев. За ближними, более низкими цепями дыбятся белоснежные пики главного Верхоянского хребта, вытянувшегося вдоль правобережья Алдана и Лены на 1200 километров – почти до самого Ледовитого океана. Из-за резкой цветовой границы кажется, что заснеженные вершины – это облака, зацепившиеся за горы.

Желая блеснуть географическими познаниями, Корней, указывая на ближнюю горную цепь, произнес:

– Хребет Сетте-Дабан. Входит в Большой Верхоянский.

– В переводе с якутского – Шагающая Гора: мы плывем, а она не отстает – идет за нами, – добавил капитан.

– Люблю горы, – не сводя глаз с пиков, признался Корней. – Это особый мир!

Михайлыч оказался заядлым рыбаком, как он сам себя называл – рыбашником. При этом рыбалкой считал только ловлю тайменя. Стоило показаться подходящему для их обитания месту, глушил двигатель и бросал якорь. Чаще всего это были ямы на крутых излучинах, либо устья шумливых притоков: на стыке быстрой и спокойной воды этим речным разбойникам всегда есть чем поживиться.

Ближе к вечеру из-за утеса показалась очередная, манящая черной глубиной ямина, образовавшаяся в месте впадения горной речки. У берега на мелководье, устланном базальтовыми плитами, стояли в два ряда рыбы. По широким, похожим на развернутый веер полупрозрачным плавникам на спине сразу определили – хариусы.

– Чую – и таймешки тут есть. Вон там должны «пастись», – уверенно заявил капитан, указывая на витую полосу сходящихся потоков.

Пристали к террасе, упирающейся в крутой, покрытый разлапистыми кедрами склон, чуть ниже ямы.

Михайлыч вынул из брезентового чехла короткую бамбуковую удочку с катушкой. На конце жилки поблескивала ложка без ручки с прицепленным к ней тройником.

– Безотказная снасть – спиннинг называется. Чешский турист подарил, без блесны, правда. Я их сам из ложек мастерю.

Корней с сомнением покачал головой:

– Чего ради рыба ложку глотать будет? Она ж не слепая.

– Еще как будет! – снисходительно улыбнулся капитан, подкручивая по привычке усы. – Увидишь!

Перейдя на полузатопленный камень, Михайлыч принялся бросать «железку» точь-в-точь в те места, где давали о себе знать расходящимися кругами таймени. Заброс за забросом, а рыба не реагировала.

Корней про себя посмеивался: «Чудак! Где это видано, чтобы таймень железками питался». Сам он срезал длинный тальниковый хлыст и привязал к тонкому концу жилку. Вместо грузила расплющил дробинку и, сложив получившуюся лепешечку пополам, зажал ею леску. На крючок насадил пойманного овода. Пройдя к устью, с подвижными завитками водоворотиков, перекрестился и стал одного за другим выуживать радужных хариусов. Было жарко, настойчиво атаковали оводы, но Корней так увлекся, что не обращал на них внимания.

Капитан тем временем продолжал упорно обстреливать темную ямину. Плечи у него уже ныли от бесчисленных бросков. Наконец спиннинг резко дернулся.

– Есть!!! Взял!.. Здоровый!.. Тяжело идет! – радостно выкрикивал Михайлыч.

Удилище то изгибалось в крутую дугу, то взлетало вверх, то вытягивалось в одну линию с лесой. Тревожно трещала сорванная с тормозов катушка. Жилка, обжигая кожу, рвалась из-под прижимающих ее пальцев. Вытянув метров двадцать, таймень остановился. Капитан тут же возобновил подмотку. Бешеный рывок, и опять визжит катушка.

Минут десять продолжалась эта схватка. Вроде умаялся, выдохся таймень, но у самого берега вновь забился, забушевал красноперый богатырь. Обессилев, в конце концов вытянулся серым бревнышком на траве.

– Кто тут говорил, что на железку не позарится? – победно хмыкнул Михайлыч, сдерживая ликование. Оценивая вес, поднял добычу за жабры: – Килограммов четырнадцать потянет.

Хоть и немало их было на счету капитана, он смотрел на тайменя так, словно видел его впервые. При этом ласково поглаживал дымчатые, с черными крапинками бока и темно-бурую мускулистую спину:

– Красавец, красавец! Недаром красулями зовут. А хвост-то, хвост! Какая яркая кайма! Это ж чудо!

– Да уж! Хорош! – согласился Егорка, облизываясь в предвкушении наваристой ухи.

Пока Корней с Географом разделывали трофей, а Егор «кочегарил», возбужденный капитан ходил кругами:

– Эх, мужики! Вам рыбашника не понять. Хотя я на своем веку не один десяток тайменей взял, радуюсь каждому, словно впервой. А все почему? Потому что по силе, быстроте реакции и уму этой рыбе нет равных. Никто под водой и на воде не уйдет от него: ни зверюшка, ни птица, ни рыба. Потому и жирен, как сом. Только жир у него не под кожей, а равномерно по всему телу. Оттого мясо во рту просто тает и оно не похоже на рыбье. Скорее, что-то среднее между ягнятиной и телятиной. Сам я в таймене больше всего люблю голову. Такая вкуснятина – язык проглотишь!

Жаль, что растут медленно: за год всего десять сантиметров. К пяти годам – полметра. В двенадцать чуть больше метра.

– Выходит, этому годков пятнадцать, – прикинул Николай.

– Не меньше… Пока тут возитесь, пойду малость побросаю.

Минут через пятнадцать подсек еще одного. Вываживал недолго – таймешек оказался средних размеров. Зато скакал по воде, опираясь на мускулистый хвост, с узором красноватых пятен, пытаясь вырваться из невидимой узды, как породистый скакун. Окинув «танцора» критическим взглядом, Михайлыч отправил его на вырост.

– Не понимаю тех, кто мелочь берет. Так ведь и реку обезрыбить можно.

Заметив, как загорелись глаза Корнея, протянул ему спиннинг:

– Спробуй, хлебни хмельку рыбацкого счастья, покуда уха варится.

Опыта у Корнея бросать блесну не было, поэтому, чтобы не зацепить ветви черемухи, он перешел на далеко вклинившийся в русло столообразный камень.

Первый заброс получился неуклюжим, даже с небольшой бородой. Однако уже после третьей попытки Корней метнул блесну точно туда, куда целился. «Обстреляв» всю яму от края до края, прошелся по стремнине – ни одной хватки.

Это еще больше раззадорило его. Он прицепил вместо блесны-ложки свою испытанную наживку – искусственную мышь, представляющую собой слегка вытянутую деревяшку, обтянутую бархатистыми шкурками с беличьих лапок. Внизу кусочек свинца для устойчивости. Сзади мощный тройник на карабине.

От костра донесся голос Егора:

– Уха готова! Разли-ваа-ююю!

– Иду, иду, – откликнулся Корней и торопливо забросил обманку поперек течения.

Плывет она поверх воды, и кажется, будто через реку переправляется то ли крупная мышь, то ли бельчонок. Один заброс, другой. На третий из черной глубины что-то выметнулось. Вода вспучилась. Тугой удар хвоста был столь силен, что от всплеска мужики привстали поглядеть – что там?

– Осторожней, дружок, не пугай людей, – тихо, словно боясь упустить, уговаривал Корней тайменя.

Туго натянутая жилка трепетала, отзываясь на каждое движение рыбины. Подматывая леску, скитник трижды подводил ее к берегу так, что выступала из воды не только голова, но и спина. Однако всякий раз, оказавшись на мелководье, таймень делал мощный рывок и вновь уходил на глубину. Рывки были столь сильными, что Корней едва удерживался на ногах, а при могучем потяге его буквально пригибало к воде.

Катушка визжала, леска жгла кожу на пальцах. Временами натяжение ослабевало. Это таймень, пытаясь освободиться, начинал кувыркаться, делать свечи. Сквозь фонтаны брызг факелами мелькали малиновый хвост и алые плавники.

В четвертый раз подтянуть тайменя к берегу не удалось – обломив крючок, речной гигант все-таки сошел с тройника.

Капитан, сидя на палубе в продавленном кресле, встал и сочувственно развел руками:

– Жаль! Пожалуй, больше моего был. Но ты больно не замичуривайся. Ведь именно такие моменты и запоминаются на всю жизнь. Куражу-то с избытком поимел!

Заправленную черемшой уху есть устроились на толстом слое хвои, нападавшей с кедра за многие годы. Этот исполин живет так долго, что боковые ветви уже сами стали толщиной со взрослое дерево. Ветра скрутили, изогнули их так, что они теперь напоминали перевитые венами руки старика.

Когда от костра остались лишь пышущие жаром головешки, Корней сдвинул их в сторону, а в золу зарыл обмазанных глиной хариусов. Капитан достал из своего сундучка армейскую фляжку. Скитник сразу предупредил «Я не пью».

Михайлыч отреагировал спокойно:

– Дело хозяйское.

А Егорка дурашливо хохотнул:

– Нам больше достанется.

Разложив сваренную рыбу по мискам, выпили. Похлебали наваристой ухи. После чего Михайлыч ударился в воспоминания:

– Я вот, ребята, первую встречу с тайменем помню до мелочей. Случилась она в аккурат в День пионерии. Наш катер забрасывал партию в верховья Зеи^[18]. Пока поднимались, столько историй про него наслушался, что и самому захотелось потягаться с этой царь-рыбой.

Тогда спиннингов не было и в помине – хищную рыбу старым пошибом, как и ты, на мыша ловили. Пристали к берегу, на котором геологи решили полевой лагерь разбить. Чуть ниже зудит шмелем студеный ключ. В таких местах таймень любит промышлять. Начальник партии весь вечер на сливной яме мышью их соблазнял, да без толку. Я загорелся – вот бы первым словить и всех восхитить. Начальник мужик нормальный – разрешил своей закидушкой попользоваться.

Едва начало светать, я уж на каменной гряде посреди русла. Гладь плеса вся в махоньких кружках – рыбья мелкота резвится, а на яме не шелохнет. Но лишь коснулись воды первые лучи, она ожила. Что тут началось! Не вообразишь, как таймени куражились: прыгали свечами, сгибались крутыми дугами и с оглушительным плеском шлепались в воду, водоворотили круги, били хвостами^[19]. Один ловкач вымахнул так высоко, что дважды перевернулся в воздухе. Другой перекусил пополам выскочившего губаря и не стал даже подбирать половинки. Вся рыба в панике под коряжины забилась.