Территория Латинского Союза, Сьерра-Гранде, асьенда Рош-Нуар. Пятница, 01/03/22 05:12

Несколько раз я прихожу в себя и снова отключаюсь. Кажется, кто-то меня поил. Может, водой. Не уверен. Смутно помнится морда пьяного в дупель Чингачгука, но наяву это было или в кошмарах, без понятия.

Осознаю себя несколько позднее и в другой обстановке. Темно, аки у афролатиноса в известном месте. Руки-ноги свободны, спиной чувствую нечто жесткое и не то чтобы сплошное. Вроде громадного массажера-аппликатора с напрочь выпавшими иголками.

И – запах, причем даже определение «вонь» будет для него слишком мягким. Вокруг много разнообразных немытых тел, не вижу – чувствую. Общий барак для пленных-заключенных? Тогда должны бы храпеть-сопеть, а я ничего похожего не слышу… собственно, я не слышу вообще ничего, у меня слух-то восстановился, ась? После контузии? Вот-вот.

Ладно, примем «барак» за точку отсчета. Продолжаю лежать как лежал, собираюсь с мыслями и осторожно ощупываю себя. Так, одежда вроде на мне, а вот ботинок не осталось, только носки. И еще нет шемаха. Запястье пустое, часы сняли, и – нащупываю безымянный палец на правой руке – содрали и обручальное кольцо; других украшений все равно не ношу… не носил. О таких мелочах, как кошелек-набрюшник, складной нож в одном кармане и короткоствольная «леди таурус» в другом, тоже не позабыли, ну и вместе с разгрузкой забрали и ремень. Пару потайных кармашков скорее всего не обнаружили, то есть две «игральных карты» гибкого пластика с орденской пирамидой на голографической «рубашке» должны сохраниться. Но сей резерв наличности доставать обожду, полтораста экю мне никаких проблем сейчас точно не разрешат…

Есть и положительный момент: ни одной лишней дырки в тушке тоже нету, ура. Врачи, может, и предпочитают внешние травмы внутренним, их-де лечить проще; но докторов рядом не наблюдается, а внутренние повреждения у меня, какими бы они ни были, не смертельны и даже не слишком тяжелы, иначе я бы тихо окочурился по дороге, закрыв эту тему.

Медленно пытаюсь приподнять голову. Под черепом снова начинает шуметь, но меньше, чем раньше. Перетерплю. Рискнуть пошевелиться? Рановато, судя по протестам в районе головного мозга, если даже сумею встать и никто не помешает, далеко не уйти.

Серый свет из прямоугольника открытой двери. Краешек силуэта снаружи.

Обитатели барака – ага, угадал – потихоньку поднимаются и стадом печальных морлоков ползут к выходу. Дюжины две рыл, пожалуй. Мне тоже встать? нет, пока обожду. В тусклом свете изучаю скудную внутреннюю обстановку. Длинное узкое условно-прямоугольное помещение квадратов на семьдесят, высотой чуть больше двух метров, стены из промазанной глиной плетенки, плетеная же крыша из каких-то лоз и веток. Мазанка-переросток, если угодно; в украинском варианте крыша соломенная, но при правильном исполнении вроде как воду не пропускала. Ну а Украина, как известно, родина слонов и вообще первоисточник всех мыслимых ремесел и конструкций, так что вариант, «творчески переработанный под иные условия и материалы», вполне мог встретиться и у других народов… Ладно, что мы тут еще имеем? пол земляной, утоптанный до каменной твердости, однако валяюсь я с относительным комфортом, на деревянном лежаке, один в один совковый пляжный. Мебель, однако. Сколько-то таких же лежаков разбросано по бараку, кому где удобнее дрыхнуть.

Дверь слева, ближе к противоположной (узкой) стене мазанки, а я соответственно в самом углу. Кстати, оказывается, не в одиночестве. Вон слева еще два неподвижных тела, подробностей в полумраке рассмотреть не могу. Живые? А кто ж их знает, энцефалограмму не проверял.

Серый прямоугольник входа на миг темнеет, закрытый парой силуэтов, а затем внутри становится заметно светлее: у одного из вошедших в барак при себе «фонарь» – стеклянная бутыль в веревочной оплетке, а в бутылке, аки в плафоне, горит кривая самодельная свеча.

Прикрываю глаза, наблюдая из-под век. Изобразить «пришел в себя» всегда успею, пока посмотрим, что тут за компания.

Явные латиносы, а то и вовсе чистокровные индейцы. Первый, с бутылочным светильником, тот самый «Чингачгук» – морщинистый, седой, волосы перехвачены пестрой лентой, одет в кожаные штаны и драную джинсовую тенниску; второй пониже, но заметно моложе, в камуфляжных штанах «рваной» тропической расцветки и серо-буром пончо, на плече ружжо, причем не висит, а лежит прикладом назад, придерживаемое рукой за ствол. Странный способ ношения.

Седой индеец подходит к одному из лежащих рядом со мной, привстает на цыпочки и цепляет бутыль-светильник за одну из веток на потолке. Спутник его останавливается примерно посреди барака и одним коротким движением стряхивает оружие себе в руки, отчего у меня челюсть отвисает. Карабин «бертье» образца седьмого дробь пятнадцатого года! Ошибиться невозможно, выступающий магазин под пятизарядную пачку в свете бутылки виден четко. Откуда такой раритет – а главное, откуда к этому раритету боеприпасы, лебелевскую «восьмерку» за ленточкой с вооружения сняли лет восемьдесят как?! Все страньше и страньше…

Седой тем временем опускается на корточки, протирает смоченной из фляги тряпицей лицо лежащего, затем ту же флягу прикладывает к его губам. То ли щупает, то ли простукивает грудь. Проверяет перебинтованную ногу и поливает из волшебной фляги, не удосуживаясь нять бинты; губы шевелятся – может, что-то шепчет, я по-прежнему не слышу ни хрена.

Затем индейский знахарь переходит к лежачему пациенту номер два и повторяет примерно ту же операцию. У этого ноги не трогает, но явно считает пульс на шее, сверяясь с собственными наручными часами. Кивает, легко поднимается, перевешивает бутыль-светильник на другую ветку, прямо надо мной, и протирает физиономию уже мне. Дает и попить – а я что, я не отказываюсь. Не вода, травяной настой вроде слабенького зеленого чая, с непонятным привкусом. Пол-глотка, только язык смочить, но больше и не хочется. Заодно всматриваюсь в электронный циферблат его часов, благо у индейца модель более навороченная, чем была у меня, с автоподсветкой. Время – шестой час утра, а день… а день первый. Ну ни хрена ж себе, то есть я валяюсь безгласной тушкой уже пятые сутки?

Вдруг, щелчком переключателя, возвращается слух: шелест ткани, дыхание.

Пальцы у меня на шее – индеец-знахарь проверяет пульс, потом встает и отходит на пару шагов.

Резкая команда на непонятном наречии, второй индеец вскидывает «бертье» к плечу и целится в меня.

Нет, не боюсь. Хотели бы убить – убили бы еще раньше, а тут вон даже лечат, ну или пытаются, в местной фитотерапии я не спец.

– No comprendo^[36], – отвечаю я.

Седой что-то говорит – вот тут я уже разбираю, что по-испански, ну или на одном из латиноамериканских диалектов такового, только от этого мне не сильно легче.

– Yo no hablo espanol^[37], – не вставая, развожу руками. – English? Русский?

Седой качает головой, и тут индеец с карабином неожиданно выдает:

– Шпрех'н дейч^[38]?

Однако.

– Ja, ich kenne Deutsch, – привстаю на локте, энергично киваю головой, отчего та отзывается вспышкой боли. Ладно, пока терпимо. – Wo bin ich?^[39]

– Асьенда^[40] Рош-Нуар, – отвечает, и на том же примитивном немецком: – Ноги встать?

Обеими руками на земле, привстаю на колено, потихоньку выпрямляюсь, чудом не задев головой бутыль-светильник. Тут таки меньше двух метров, от моей макушки до плетеного потолка чуть больше ладони, индеец с базовыми познаниями в германском наречии достает мне едва до плеча, а лишенный даже таковых седой знахарь – примерно до носа.

– Вперед, дурить нет, стрелять, – предлагает индеец, указывая стволом карабина в сторону выхода.

– Никаких глупостей, – соглашаюсь, бросаю взгляд через плечо на тех, кто остался лежать в бараке. Плосколицый товарищ в джинсовом комбезе – вроде был такой в конвое, если склероз не изменяет, в бежевом «козлике» ехал, из «наших» среднеазиатских человек, звали его, кажись, Рашидом; а рядом с ним не кто иной как Крук, левая нога в лубках. – Как они?

– Живой. Пока, – недвусмысленно отвечает индеец, и дульный срез «бертье» снова дергается. Лады, не будем раздражать человека.

Шаркаю к выходу, у самой двери спотыкаюсь и хватаюсь за косяк. Массаракш, далеко мне так не уковылять… трость бы хоть какую дали, что ли. Ноги как ватные.

Шатаясь, вылезаю наружу. Все так же придерживаясь за стенку барака, оглядываюсь, изучаю окружение. Свежо; светлеющее рассветное небо над головой, солнце уже встало где-то на востоке, но лучи его сюда пока не попадают, перекрытые солидным черным монолитом. Вокруг вижу несколько таких же плетено-глинобитных сараев-ангаров, функциональное назначение сих мазанок-переросток остается скрытым. Чуть поодаль более солидного вида длинный одноэтажный каменный дом, а на крыше у него укреплен знакомый по Европам большой бак водонагревателя. Ну, по крайней мере в сухой сезон горячая вода тут в наличии, какой-никакой, а все признак цивилизации… Трехъярусная деревянная вышка – наблюдательный пост; к ней же прикручена раздвоенная антенна. Навес, под ним коновязь; у перекладины философски переминаются с ноги на ногу три мохнатых лошаденки и несколько ослов, а может, мулов, в скотине не разбираюсь. Под тем же навесом отдыхает пародия на орденский «ди-пи-ви» – облезлый багги, где вместо штатной безоткатки воткнут непонятный пулемет, издалека не могу опознать систему…

Тычок под ребра. Стволом карабина. Хорошо еще, штык этому индейцу не выдали – или к «бертье» он вообще не полагался? вот не помню; к «лебелю» точно был, игольчатый, подлиннее мосинского… ладно, массаракш, вот более насущных вопросов нет, кроме как вспоминать штатное французское вооружение времен империалистической.

Так вот, сопровождаемый убедительным индейцем-конвоиром с антикварным карабином, и добираюсь до большого каменного дома. Индеец-знахарь обгоняет нас и скрывается за дверью, а конвоир еще раз толкает меня карабином в бок:

– Туда, – указывает на расположенный неподалеку колодец.

С одной стороны, разумно, последний раз я принимал нормальный душ, когда конвой Демченко встал на ночевку на заправке в Конфедерации, где-то неделю назад, сейчас мне сия гигиеническая процедура совсем не помешает. С другой стороны, в моем контуженном состоянии да ледяной колодезной водой – шпарило бы солнце, еще куда ни шло, но пока вся эта асьенда с шоколадным французским именем «Рош-Нуар» прячется в тени черного монолита…

Не знаю как там окситанский Каркассон, где стоит неведомая мне шоколадная фабрика, но откуда название «черная скала» здесь, невооруженным глазом видно. Имеем интересный вопрос: это что за индейцы-латиносы такие обитают на северных склонах Сьерра-Гранде, у которых как минимум вторым языком является французский, английского они не знают вовсе, зато попался условный знаток немецкого?

Под эти размышления останавливаюсь у колодезной дыры – опалубки и сруба нет, просто пробитое в скале неровное отверстие и перекладина с воротом, падай сколько пожелаешь. Ворот обычный, почти как у нас в селах; берусь за рукоятку и, сам себе удивляясь – осталась еще кое-какая силушка, – вытягиваю кожаное ведро. Веревка короткая, метра четыре от силы; ведро самодельное, сшито из остатков шкуры неведомого зверя, протекает, но – вода. Ледяная, само собой. С усилием приподнимаю над головой и опрокидываю на себя. Ухххх!

В этот самый миг из-за черной скалы выныривает краешек ослепительного новоземельного солнца. Черт, у меня ведь темных очков тоже нет, и шемах сперли!.. Голову-то пока не напечет, а вот глаза прикрыть толком нечем.

Второе ведро на голову, за ним третье. Стою, медленно поворачиваясь, подставляя под солнечные лучи то один бок, то другой; греюсь. В голове на удивление ясно, боль отхлынула. Испугалась ледяной воды, наверное. Неортодоксальный метод лечения контузии… впрочем, врач из меня еще тот, только и знаю, что базовый курс «первой помощи» из туристского прошлого. Да еще в ПРА «доськам» и резервистам похожий преподают, с упором на укусы местной живности и огнестрельно-осколочные ранения.

Краем глаза ловлю движение, поворачиваюсь. С крыльца каменного особняка спускается небольшая группа – седой индеец-знахарь, уже без бутылки-светильника, а с ним два гринго. Вернее, судя по диспозиции, два гринго, а при них на побегушках старый «Чингачгук». Гринго номер раз: невысокий плотный товарищ южноевропейского вида в оливковой армейской панаме, полосатой гавайке и кожаных индейских штанах с бахромой по шву. Гринго номер два: громила в красной бейсболке и камуфляжных шортах, грудь, массивные окорокообразные руки и солидное брюхо капитально заросли черной шерстью, в такой же черной косматой бороде раза этак в два повнушительнее моей спрятана, словно в бандитской маске, вся нижняя часть физиономии. «Чингачгук» по-прежнему безоружен; у «громилы» за пояс слева заткнут кнут с серебряной оплеткой рукояти, а справа подвешена тактическая кобура с понтовой «десертной иглой»; у «полосатого» на ремне аж два пистолета, но каких именно, непонятно, обе кобуры закрытые, с застегнутыми клапанами.

Кого-то мне эти типажи смутно напоминают… ну да, точно, скрываю я улыбку, «ми Бандитто, Гангстеритто» из мультфильма про капитана Врунгеля. Колоритная парочка, факт; а вот кто из них двоих тутошний босс, «громила» или «полосатый» – так вот сходу определить не могу.

Мой конвоир при приближении этой группы вытягивается во фрунт и изображает с карабином позу армейской камасутры номер не помню какой, «на караул». «Бандитто-Гангстеритто», возможно, и имеют на следующем уровне иерархии некоего «шефа», но его тут скорее всего никогда не видели, для местных более высокого авторитета не существует.

«Бандитто-Гангстеритто» в четыре глаза обозревают стоящего у колодца меня, тихо обмениваются замечаниями на неизвестном наречии – может, и по-французски, плохо слышно и в любом случае непонятно, – затем «полосатый», он же условный «Бандитто», что-то говорит моему конвоиру, а «громила», который «Гангстеритто», обращается ко мне:

– Поздравляю с возвращением к активной жизни, – немецкий ему явно не родной, акцент заметен, но понять нетрудно. – Поговорим после завтрака, Бруно вас проводит. Заодно и обувкой снабдит.

– Спасибо, – наклоняю голову.

«Бандитто-Гангстеритто» удаляются совершать утренний обход территории, «Чингачгук» куда-то исчезает, а меня конвоир-Бруно ведет через двор к глинобитному сооружению с дымящей трубой. Судя по запахам – летняя кухня. Запахи не обманывают, мне вручают свежевыпеченную пресную лепешку и плошку с неким овощным варевом, для рагу жидковато, но и супом не назовешь. Зато горячее. Почти не чувствуя вкуса, высасываю все, дожевываю лепешку и кладу кривобокую плошку из обожженной глины в «посудомойку», каковой тут выступает солидная бадья с не слишком чистой водой.

Бруно тем временем приносит пару не то шлепанцев, не то мокасин – нечто цельнокроенное из куска кожи, с завязками; у него самого примерно такие же. Демонстрирует, как это надо надевать на босу ногу, тем более что мои грязные носки только в тряпье и годятся. Со второй попытки получается. Размер подходящий, если с этой обувкой вообще можно говорить о точном соответствии размера. По ощущению на ноге – ну, ботинки удобнее, однако по здешним камням и каменной твердости глине оно несравненно лучше, чем босиком.

– Мне бы еще трость какую, – прошу я Бруно.

– Трость? – слово «Spazierstock» ему явно незнакомо.

– Палка. Опираться, – изображаю я жестами.

Индеец кивает и спустя буквально пару минут добывает мне черенок то ли от веника, то ли от малярной кисти, в общем, метровая примерно палка толщиной сантиметра два, не то чтобы отполированная, но условно гладкая. И какая-то очень легкая древесина, должен заметить; бальса, что ли? Сроду ее живьем не видел.

Рукоятки сия «трость», разумеется, не имеет, однако как временная опора – сойдет, а мне временная и нужна, кости-то целы, только голова немного кружится.

– Спасибо, Бруно. Теперь куда?

– Туда, – кивок в сторону каменного дома.

С тростью и в мокасинах, да еще подкрепившись – шагать не в пример легче. Голова почти не беспокоит. Конечно, хорошо бы как следует вымыться и переодеться в свежие шмотки, а мои привести в порядок… ну да здешнее начальство меня все равно уже видело, «встретив по одежке». Это не углубляясь в подробности, как я сюда попал и что им от меня нужно…

А то так неясно, иронически замечает моя паранойя. Бабки им нужны, да побольше. Специально киднеппингом местные бандиты не балуются, нет для такой «индустрии» в Новой Земле условий: клиенты, ан масс, слишком бедные, хорошо если сотню экю в месяц откладывают, то есть на десять тысяч им надо копить десять лет. Соответственно исполнители, ан масс же, не обладают достаточной квалификацией, чтобы похищенного клиента сохранить «в товарном виде». И уж последнему доказательств вагон: когда бойцам РА, техасским минитменам, орденским патрульным или другим «представителям сил закона» удавалось взять какое-нибудь бандитское логово и вывести оттуда живых пленников – состояние освобожденных колебалось от «хренового» до «чем лечить, гуманнее пристрелить», и информацию эту от народа не скрывали, отнюдь… Так что если вдруг гипотетического Васю Пупкина похитят, а потом затребуют десять штук за его возвращение в целости и сохранности – положительного ответа друзья-близкие Васи скорее всего не дадут. Нету у похитителей гарантии «качественного товара», и доверия им нету никакого.

С другой стороны, раз уж я все равно оказался в плену у данного контингента – а никем другим, логически рассуждая, «Бандитто-Гангстеритто» быть не могут, и вопрос не в их внешнем облике, мало ли кому какой прикид привычен, а в обстоятельствах моего попадания сюда, ну и барак опять же намекает… – так вот, раз уж я все равно тут, глупо было бы не попытаться извлечь из меня пользу. В рабочих руках на условной кока-плантации вряд ли есть особая нужда, под боком Латинский Союз, где навалом той рабочей силы, более квалифицированной и за гроши. А вот если я смогу дать за себя выкуп, потрудиться стоит. Так должны, по логике вещей, рассуждать здравомыслящие бандитос-плантаторы. Рядовые боевики могут пристрелить забавы ради, им высокие торговые материи до одного места, все равно доход с этих гешефтов упадет не им в карман; атаманы по определению просчитывают на шаг-два вперед, а асендадос^[41] «Бандитто-Гангстеритто» в общей иерархии теневых структур находятся явно повыше, чем главарь обычных работников ножа и топора, соответственно и планировать должны подальше.

Логично, массаракш. И выкуп-то я дать смог бы, деньги на банковских счетах есть. Разумеется, докладывать об этом кому попало я не намерен, и торговаться за свою единственную и горячо любимую шкуру готов с кем угодно – эти экю я для семьи добывал, а не для некоторых жадных до чужого добра; однако если вопрос встанет «кошелек или жизнь» – массаракш, да пошел он куда подальше, тот кошелек, еще заработаю. Как гласит мудрость избранного народа, «проблема, которая решается деньгами, это не проблема, а обычные расходы»… Так вот, настоящая проблема в другом: где гарантия, что романтики с большой дороги и их идейные соратники, взяв кошелек, оставят мне жизнь, то есть обеспечат доставку до безопасного места? Вот-вот, этот вопрос и подлежит самому тщательному обсуждению…

Ну да ладно, чего гадать. Сперва посмотрим, что по данному поводу имеют сказать «Бандитто-Гангстеритто», это я в такой передряге впервые, а у них оно если не постоянный гешефт, то самое малое знакомая халтурка. На жизнь и хлеб с икорочкой зарабатывают они кокой, или что тут по факту производит асьенда Рош-Нуар; «разводить кроликов», в смысле выколачивать бабло с пленников – глубоко побочный приработок. Но коль скоро с таковыми «кроликами» вообще возятся, причем не только с относительно целым мной, а и с раненым Круком, значит, рассчитывают расходы окупить.

Как именно рассчитывают – будем, как говорится, посмотреть.