– Конечно, – пожал он плечами. – Ведь его светлость просил меня всячески вам содействовать. Он знает, на что я способен. И я тоже знаю себе цену. А на этого надутого старого олуха Грея я просто не обращаю внимания. Он меня терпеть не может, потому что я не привык разводить церемонии. А он слишком много о себе воображает. Считает, что разбирается в делах графа лучше, чем сам граф. Да только в чем он может разбираться, чернильная душа!

Я не дал себя отвлечь и вновь вернулся к занимавшему меня вопросу:

– Итак, ныне вы мой помощник. Однако поначалу вы действовали как соглядатай, ведущий за мной слежку.

Хотя Барак явно не желал продолжать неприятный разговор.

– А что до дела Уэнтвортов, тут с первого взгляда видно, что девчонка не виновата, – заявил он. – Знаете, о ком я вспомнил, глядя на нее в суде? О Джоне Ламберте. Том самом, которого сожгли на костре.

Я слишком хорошо помнил о сожжении Джона Ламберта. То был первый протестантский проповедник, который, по мнению короля, зашел слишком далеко. Полтора года назад он был обвинен в ереси за то, что отвергал возможность превращения хлеба и вина в плоть и кровь Христову. Сам король, в качестве верховного судьи и главы Церкви, вынес ему смертный приговор. То было первым серьезным отступлением с пути Реформации.

– Жестокая казнь, – пробормотал я, вперив в Барака испытующий взгляд.

– Вы на ней присутствовали?

– Нет. Я не охотник до подобных зрелищ.

– Милорд настаивает, чтобы его приближенные присутствовали на казнях еретиков и государственных изменников. Он считает, что таким образом они доказывают свою верность королю.

– Знаю. В свое время он заставил меня присутствовать на казни Анны Болейн.

На мгновение я закрыл глаза, охваченный тягостными воспоминаниями.

– Ламберт умирал медленно. Огонь долго не мог высушить всю его кровь, – донесся до меня голос Барака.

Взглянув на него, я с облегчением убедился, что на лице его мелькнуло выражение ужаса и отвращения. Смерть на костре – одна из самых мучительных, и в дни, когда обвинениям в ереси и государственной измене не было числа, подобного конца опасался каждый. Я вздрогнул и провел рукой по лбу. Голова у меня горела. Как видно, ее напекло солнцем.

– Знаете, почему та девушка напомнила мне Ламберта? – продолжал Барак, опершись локтями о стол. – Он подошел к столбу молча, опустив голову, и ни словом не ответил на насмешки толпы. Она держалась так же. Потом, на костре, он, конечно, кричал во весь голос, – добавил Барак. – Тут любой закричит.

– Вы хотите сказать, что Элизабет держалась как мученица?

– Да, именно мученица, – кивнул Барак. – Это самое подходящее слово.

– Но почему?

– Откуда мне знать? – Он пожал плечами. – Вы правы, что собираетесь поговорить с ее родными. Уверен, побывав у них дома, вы многое поймете.

Мысль о том, что Элизабет ведет себя как мученица, до сих пор не приходила мне в голову, но теперь я понял, насколько она справедлива. Я внимательно посмотрел на Барака. Кем бы ни был этот малый, он отнюдь не глуп.

– Я отправил Саймона с запиской к Джозефу, – сообщил я, поднимаясь из-за стола. – Попросил его зайти сюда завтра к полудню. А до этого мы должны осмотреть место, где вы видели греческий огонь в действии. Так что встать придется рано. Где она расположена, эта пристань?

– Вниз по реке, сразу за Дептфордом.

– А сейчас я должен просмотреть бумаги. Будьте любезны, принесите их.

– Хорошо. – Барак с готовностью вскочил. – Вижу, вы не привыкли терять времени даром. Весь завтрашний день расписали по часам. Милорд в вас не ошибся. Не зря он говорил, что вы сразу сообразите, с какого конца браться за дело.

Солнце уже клонилось к закату, когда я устроился в саду, чтобы ознакомиться с содержимым сумки Барака. За последние два года я немало сделал для украшения собственного сада и часто сидел там, наслаждаясь тишиной и ароматом цветов. Замысел сада был чрезвычайно прост: квадратные клумбы разделялись решетками, увитыми плющом. Мне вовсе не хотелось любоваться всякого рода замысловатыми выдумками, которые порождают лишь недоумение; в саду моем царили простота, покой и порядок. Когда-то я думал, что благодаря реформам покой и порядок воцарятся во всем мире, однако давно уже осознал всю тщетность подобных надежд. В последнее время я все чаще мечтал о том, чтобы оставить Лондон, перебраться в деревню и там предаться безмятежной и тихой жизни. Однако до исполнения этого намерения было слишком далеко. Радуясь, что наконец остался в одиночестве, я устроился на скамье и раскрыл сумку.

Первым делом я взялся за бумаги, привезенные Майклом Гриствудом из монастыря. То были несколько древних рукописей, которые монахи-переписчики замечательно проиллюстрировали. В каждой из этих рукописей давалось подробное описание того, как использовать греческий огонь. Иногда авторы называли его также «летучий огонь», иногда «дьяволовы слезы», иногда «темный огонь».

Последнее название привело меня в замешательство.

«Как может огонь быть темным?» – в недоумении спрашивал я себя.

Странное видение предстало перед моим внутренним взором: черный огонь, извергаемый черными глыбами угля. Но тут речь шла совсем о другом.

В сумке обнаружилась также страница, написанная по-гречески. По всей видимости, она была вырвана из книги, посвященной жизнеописанию византийского императора Алексея Первого, который правил четыре столетия назад. Вот что там говорилось:

«На носу каждой из византийских галер имелась труба, увенчанная головой льва, коя была отлита из позолоченной меди. Грозный вид сей головы наводил ужас, а через разверстую ее пасть извергался огонь, который воины направляли на врага благодаря особому устройству. Пизанцы в страхе бежали, ибо они никогда прежде не видели подобного изобретения и были поражены тем, что огонь, который обычно устремляется вверх, может направляться в любую сторону согласно воле человека».

Я отложил страницу. Любопытно, куда исчез аппарат, при помощи которого метали огонь братья Гриствуд? Скорее всего, неизвестные злоумышленники забрали его из дома на Вулф-лейн. Но подобное устройство, выполненное из металла, должно быть тяжелым и громоздким. На руках его не унесешь. Неужели убийцы подогнали к самому дому повозку? Так и не найдя ответа на этот вопрос, я прочел еще один фрагмент, в котором говорилось о том, как огромная арабская флотилия, в 678 году от Рождества Христова вознамерившаяся захватить Константинополь, была полностью уничтожена летучим огнем. Пламя испепелило вражеские корабли прямо на воде.

Утомленными от чтения глазами я окинул лужайку. Пламя, которое горит на воде, пламя, которое человек может направлять по собственному усмотрению. Все это казалось мне совершенно невозможным. Впрочем, я имел весьма смутные представления об алхимии и о чудесах, которых можно достичь посредством соединения различных элементов.

Среди бумаг оказалась лишь одна, написанная по-английски, неровным, корявым почерком.

«Я, Алан Сент-Джон, в прошлом солдат Константина Палеолога, императора Византийского, – говорилось там, – составляю сие завещание в больнице монастыря Святого Варфоломея, в Смитфилде, в одиннадцатый день марта 1454 года».

«То есть примерно год спустя после того, как Константинополь был захвачен турками», – вспомнил я.

«Мне сказали, что смерть моя близка, и я должен покаяться в своих прегрешениях, коих совершил немало, ибо всю свою жизнь я шел тернистым путем наемного солдата. Добрые монахи этой благословенной обители ухаживают за мной с тех пор, как я вернулся на родину после падения Константинополя. Но несмотря на их попечения, тяжкие раны, полученные мною в битвах, в самом скором времени сведут меня в могилу. В заботе, коей окружили меня мои братья во Христе, я вижу проявление любви, которую Господь питает ко всем своим чадам. Поэтому именно монахам я оставляю все документы, в которых содержится тайна греческого огня, известная лишь византийцам. Тайна эта на протяжении столетий передавалась от императора к императору и наконец была утеряна, так же как и последний бочонок с греческим огнем, который волею судеб оказался в моих руках. Один из константинопольских библиотекарей, разбирая хранилище, дабы спасти книги от наступавших язычников, обнаружил бочонок и бумаги. Он вверил их моему попечению, прежде чем оба мы оставили город на одном из кораблей, присланных венецианцами. Я не обучен читать ни по-гречески, ни по-латыни и намеревался, вернувшись в Англию, показать эти бумаги алхимикам. Однако тяжкая болезнь лишила меня возможности выполнить сие намерение. Надеюсь, Господь простит меня, ибо я собирался извлечь выгоду из доверенной мне тайны. Но теперь, когда я покидаю сей мир, деньги мне более ни к чему. Добрые монахи говорят, что такова Божья воля. Господь помешал мне открыть эту ужасную тайну, ибо она неминуемо принесла бы страждущему человечеству лишь новые несчастья и разрушения. Неудивительно, что элемент, который является главной составляющей греческого огня, называется „слезы дьявола“. Покидая сей мир, я завещаю эту тайну монахам, ибо лишь они способны распорядиться ею согласно воле Господа».

Я отложил исписанный листок. Итак, монахи, сознавая, сколь опасное оружие оказалось в их руках, предпочли спрятать и документы, и бочонок в надежном месте. Откуда им было знать, что девяносто лет спустя король Генрих и Кромвель прогонят их прочь и разрушат обитель. Картины падения Константинополя, величайшей трагедии нашей эры, пронеслись перед моим внутренним взором. Я видел, как солдаты и мирные жители в страхе покидают обреченный город, как они мечутся по пристани, погружаясь на венецианские корабли, а за городскими стенами раздаются громовые залпы орудий и дикие крики турок.

Я собрал все бумаги вместе и понюхал их. От них исходил едва заметный аромат мускуса, легкий и приятный. Взяв оставшиеся документы, я убедился, что они испускают тот же самый запах. Он ничуть не походил на ладан, и вряд ли бумаги пропитались им в монастырском погребе. Никогда прежде я не встречался с подобным запахом.

Я провел за чтением два часа; солнце опускалось все ниже и ниже, в воздухе закружились вечерние мотыльки. Привлеченные светом свечей, которые Саймон зажег в доме, они упорно бились в оконные стекла.

Отложив бумаги в сторону, я некоторое время наблюдал за мотыльками. Последние отблески заходящего солнца золотили верхушки деревьев, издалека доносилось мычание коров, которые возвращались с пастбища. Немного отдохнув, я принялся за книги.

По большей части то были греческие и латинские труды, в которых упоминались вещества и явления, сходные с греческим огнем. Я прочел древнюю афинскую легенду о магическом одеянии, которое, износившись, превращается в огонь, прочел отрывок из труда Плиния, где описывались заводи Евфрата, полные легковоспламеняющейся тины. Вне всякого сомнения, историки лишь повторяли далекие от правдоподобия рассказы неизвестных очевидцев, не имея понятия о том, как производится греческий огонь. Среди книг оказалась также пара алхимических трудов, в которых обсуждались вопросы, связанные с философским камнем, наставления Гермеса Трисмегиста, а также определялись соответствия между металлами, звездами и живыми созданиями. Пробежав глазами несколько страниц, я убедился, что книги эти так же далеки от моего понимания, как и та, что я взял в лаборатории Сепултуса.

В последнюю очередь я рассмотрел пергамент, который Кромвель показал мне в своем кабинете. На рисунке был изображен корабль, извергающий греческий огонь, верхняя часть листка была оторвана. Я провел пальцами по неровному краю. Кусок ветхого пергамента стоил Майклу Гриствуду жизни.

– Уж лучше бы монахи сразу все уничтожили, – прошептал я вслух.

Тут по дорожке раздались шаги, и, вскинув голову, я увидел Барака. Он с любопытством рассматривал клумбы.

– Как приятно пахнут эти цветы, – заявил он и кивнул на бумаги, лежавшие рядом со мной на скамье. – Ну, что вы обо всем этом думаете?

– Пока что мне в голову не пришло никаких толковых соображений. Одно могу сказать – о греческом огне написано немало, но, судя по всему, никто из писавших не представляет, какова природа этого вещества. Что до алхимических трудов, то они являют собой собрание туманных намеков и загадочных терминов.

– Как-то раз я попытался прочитать законоведческий трактат, – с ухмылкой заявил Барак. – И у меня сложилось в точности такое же впечатление.

– Надеюсь, Гай сумеет прояснить для нас смысл этих книг, – сказал я, пропустив мимо ушей его выпад.

– Этот старый черный монах – ваш приятель? В квартале, где я живу, его хорошо знают. Богом клянусь, его наружность способна навести страх на всякого.

– Этот человек обладает большими знаниями.

– Да, у нас, поблизости от Олд-Бардж, многие так говорят.

– Значит, вы живете в Олд-Бардж?

– Да. Местечко не слишком приятное, не то что у вас. Зато оно в самом центре Лондона, а мне частенько приходится бывать по делам в Сити.

Барак опустился на скамью и метнул на меня испытующий взгляд.

– Каким бы знатоком ни был ваш ученый монах, вы должны открыть ему как можно меньше. Смотрите, не пускайтесь в лишние откровенности.

– Я всего лишь попрошу его пояснить мне, о чем говорится в этих книгах. Скажу, что это связано с делом одного моего клиента. Гай не будет допытываться, что к чему. Он прекрасно знает, что я, как адвокат, должен хранить секреты клиентов.

– Гай Малтон, так называет себя этот черный аптекарь, – задумчиво произнес Барак. – Бьюсь об заклад, при рождении он получил совсем другое имя.

– Да, раньше его звали Мохаммед Элакбар. Его родители приняли христианство после падения Гранады. Кстати, если уж речь зашла об именах, ваше собственное тоже звучит довольно странно. Барак похоже на Барух, имя, которое встречается в Ветхом Завете. Теперь сторонники Реформации часто дают своим детям подобные имена. Но ведь вы, насколько я могу судить, родились задолго до того, как они вошли в моду.

Барак расхохотался и вытянул свои длинные ноги.

– Сразу видно, вы большой знаток по части имен. Да, отец мой происходит из еврейской семьи, которая давным-давно приняла христианство. Иначе всех моих предков вышибли бы прочь из Англии. Я вспоминаю об этом всякий раз, когда встречаюсь с графом в Доме обращения. Так что, скорее всего, предки мои и в самом деле носили фамилию Барух. У меня есть талисман, крохотная золотая коробочка, которую мне подарил отец. Он говорил, что в нашей семье она передавалась из поколение в поколение. Это все, что он оставил мне в наследство, бедный старый олух.

В насмешливом взгляде Барака вновь мелькнула печаль.

– А еще что-нибудь вам удалось узнать из этих бумаг? – спросил он.

– Нет. Но я предполагаю, что монахи спрятали формулу и бочонок с греческим огнем в церковном подвале, так как сознавали: использование этого вещества грозит человечеству большими бедствиями. – Я пристально посмотрел на Джека. – И они были совершенно правы. Трудно представить себе все разрушения, на которые способно подобное оружие.

Барак ответил мне столь же пристальным взглядом.

– Новое мощное оружие может спасти Англию от вражеского вторжения. А значит, отыскать его необходимо, – отчеканил он.

– Расскажите подробнее о том, что представляет собой греческий огонь в действии, – решил я сменить тему разговора. – Ведь вы видели это собственными глазами.

– Непременно расскажу. Только завтра, когда мы будем на пристани. А сейчас я ухожу в город. Пришел сюда, чтобы сказать вам об этом. Во-первых, мне надо захватить из дома кое-какие вещи. Во-вторых, я хочу прогуляться по тавернам – может, кто из моих осведомителей знает того рябого, который сегодня нас преследовал. И наконец, я собираюсь встретиться с одной славной пухленькой девчонкой. Так что вернусь поздно. Дадите мне ключ от входной двери?

– Ключ попросите у Джоан, – сказал я, метнув в него неодобрительный взгляд. – И не слишком долго гуляйте. Завтра нам рано вставать.

– Не беспокойтесь, я вовсе не намерен валяться в постели до полудня. Увидите сами, я не имею привычки бездельничать, – с улыбкой заявил Барак, которого мое неодобрение ничуть не смутило.

– Надеюсь, что нет.

– Да и девчонка моя тоже любит вставать спозаранку. Она вообще отличается редким прилежанием.

И, многозначительно подмигнув мне, он повернулся и поспешил прочь.