Цитаты из книги «Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945»

После неудавшегося путча враги демократии начали прибегать к тактике тайных судилищ – фемгерихта. Эти судилища были организованы членами множества тайных организаций, расплодившихся по всей Германии как грибы после дождя. Этими полувоенными националистическими группами вначале командовал граф фон дер Гольц, а потом другие безработные офицеры. Все они тоже говорили о ноябрьских преступниках, еврейской республике и грезили о реванше за 9 ноября 1918 года. Самой печальной славой пользовались такие организации, как «Консул», бригада Эрхардта, «Оберланд», «Росбах», «Король Фридрих» и «Черный рейхсвер». Когда полиция раскрыла эту последнюю организацию, «предатель» был убит, а члены «Черного рейхсвера» поклялись над его трупом в верности своему вождю.

рейхсвер набирали только надежных офицеров бывшей императорской армии и крестьян, но не брали жителей городов, так как они врожденные левые республиканцы. В 1931 году Сект говорил: «Прусская идея государства отличается от либеральной британской идеи государства, рассматривающей его как страхового агента для ведения дел, но она отличается и от марксистской идеи государства, считающей последнее сообществом пчел. Прусский дух есть результат прусской истории, это воинский дух, и наиболее ярко он воплотился в настоящем шедевре – в прусской армии». Деньги, направленные на содержание и оснащение армии Секта, часто оседали в фондах нелегальных организаций, из которых впоследствии сформировалось ядро СС и СА.

профессор Фёрстер заклеймил привычку немецкой элиты подчинять политику интересам генералов, в то время как Франции удалось – во время дела Дрейфуса – отбить последнюю атаку военной касты. Теперь, предлагал Фёрстер, после проигранной войны, немцам следовало бы полностью отрешиться от милитаристского и автократического прошлого, отказаться от традиций Бисмарка и вернуться к традиции Гумбольдта.

Легенда об «окружении» была вымыслом. Германия сама оставила себя в изоляции, поставив другие страны перед необходимостью готовиться к отражению возможной германской агрессии. Германия, писал мужественный профессор, приступила к изоляции еще в Гааге, во время многосторонних переговоров о заключении мирного соглашения.

аристократы всегда вовремя понимали дух перемен и, проявляя мудрую проницательность, хотя, конечно, не всегда с легким сердцем, добровольно жертвовали частью своих привилегий». Шёнайх противопоставлял это поведение британского правящего класса «демоническому неистовству немецкой аристократии» и правых экстремистов, неспособных понять, что кончилось время прусского полицейского государства, и обвинил немецкие школы и университеты, не допускавшие у молодежи никакого инакомыслия: допускалось только согласие с истеблишментом.

В начале революции, опасаясь расправы, он бежал из Германии, но вскоре вернулся, сказав своей жене: «Революционеры были настолько глупы, что сохранили нам жизнь. Если бы мне удалось захватить власть, то от меня они бы не дождались пощады. Я бы со спокойной совестью вздернул Эберта, Шейдемана и их дружков и с удовольствием смотрел бы, как они болтаются на виселице». Кайзер назвал Людендорфа Зигфридом нашего времени, а Гинденбурга – «нашим Вотаном». Именно Вотан и Зигфрид изобрели легенду об ударе ножом в спину. Бесчестная легенда об ударе в спину все больше и больше отравляла политическую атмосферу, так как ее – легенду – изо всех сил раздували националисты и нацисты. За сто пятьдесят лет до этого Иммануил Кант опубликовал трактат «О вечном мире», где сформулировал свой категорический императив: «Поступать надо так, чтобы поступки могли стать универсальным законом». Легенда об ударе в спину была включена и в «Мою борьбу». Людвиг фон Рудольф, награжденный высшим баварским орденом за мужество, проявленное в Первой мировой войне, в 1924 году публично заявил, что легенда об ударе в спину – ложь от начала до конца.

Поэт и писатель Теодор Фонтане называл пруссачество «низшей формой цивилизации». Он не скрывал своего отрицательного отношения к окружавшим кайзера людям, «к этим узколобым, эгоистичным и безумным аристократам, этим лицемерным и тупым христианам, склонным к крайнему византинизму. Притязания юнкеров, – говорил Фонтане, – становятся все более невыносимыми по мере того, как они осознают, что мир уже принадлежит другим силам; их патриотизм выродился в трескучую болтовню. Чем раньше мы от них избавимся, тем лучше». В 1896 году он писал своему другу Джеймсу Моррису, что мысли рабочих намного превосходят мышление и литературные упражнения правящих классов. «В них куда больше ума и искренности».