Цитаты из книги «Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке»

поклонниками новой публикации стали не юристы или академики, как на то уповал Эндтер, а писатели. В частности, мелодраматическую фигуру «средневекового вешателя» — занимательный анахронизм в эпоху механических гильотин и виселиц с люками — взял на вооружение романтизм. В письме 1810 года к фольклористам и ученым Якобу и Вильгельму Гримм поэт Ахим фон Арним с энтузиазмом упоминает о «хорошо известных анналах нюрнбергского свежевателя, казнившего 500 человек» 11

началу XVIII века сыновья палачей уже регулярно принимались в медицинские школы и на обучение другим профессиям. Сами работающие палачи смогли наконец заниматься медициной без ограничений, и Фридрих I Прусский (король Пруссии в 1701–1713 гг.) даже назначил берлинского палача Мартина Кобленца своим придворным врачом, несмотря на энергичные протесты со стороны академических кругов. Позже императрица Мария Терезия (годы правления 1745–1780) признала новый общественный статус палача, издав в 1753 и 1772 годах имперские указы о восстановлении чести потомков палачей и чести самих палачей, как только они уходили в отставку.

притязания. Профессиональные и хладнокровные палачи стали нормой, а не исключением, и ритуал публичного искупления вины на эшафоте прочно укоренился в общественном сознании, так что его не нужно было повторять столь часто. Преступность продолжала процветать, а войны уносили еще больше жертв, но государственный контроль над уголовным правосудием стал неоспоримой реальностью 8

Городские советники Нюрнберга и вся европейская светская власть в XVII веке не меняли своего отношения к преступлениям в сторону большей лояльности, даже наоборот, но они наконец-то почувствовали себя достаточно уверенно в плане легитимности власти, чтобы начать полагаться на публичные проявления милосердия более, чем на тщательно инсценированные ритуалы жестокости. Во многом благодаря работе Майстера Франца и прочих блюстителей закона, авторитет государства и его судей стал общепризнанным, в то время как столетием раньше порой походил на

Уход Майстера Франца также совпал и с окончанием золотого века европейских палачей. Частота публичных казней начала снижаться уже во второй половине карьеры Шмидта, а разорение и другие последствия Тридцатилетней войны только ускорили этот процесс. Повсюду, в том числе в Нюрнберге, смертные приговоры выносились все реже и все чаще смягчались. Повышение роли воспитательных и работных домов в качестве наказания для обычных преступников, не совершивших насилия, сократило число казней за кражу с одной трети до одной десятой всех смертных приговоров. К 1700 году общее количество казней на немецких землях упало до одной пятой от их числа столетием ранее, и это сокращение выглядит еще более резким, если учесть казни XVII века за несуществующие более колдовские преступления. Количество телесных наказаний, особенно случаев порки и членовредительства, тоже заметно снизилось, как и число ужасных казней вроде сожжения заживо, утопления и колесования. В течение XVII века в Нюрнберге состоялось всего шесть казней колесованием — по сравнению с 30 за одну лишь карьеру Майстера Франца, а в XVIII веке и вовсе одна, которой предшествовало обезглавливание. Повешение и обезглавливание стали двумя основными методами казни, причем оба приобрели более гуманные черты благодаря изобретению виселичного люка и гильотины соответственно

Но вызванный этим рост инфляции и безработицы оказался не самым страшным бедствием — его быстро превзошла по своей разрушительной силе Тридцатилетняя война. В течение 15 лет, предшествующих заключению Вестфальского мира в 1648 году, более 50 000 жителей Нюрнберга умерло от эпидемий или голода, долг магистрата достиг 7,5 миллиона флоринов, а сам знаменитый город стал клониться к упадку, который к XVIII веку приведет его в состояние провинциального захолустья. «Никто не выиграл в Тридцатилетней войне

Итак, прежде всего, общество не верит в то, что само провозглашает. Если бы верило, оно и впрямь демонстрировало бы отрубленные головы. Рассуждения о гильотин

Камю А. Рассуждения о гильотине // Камю А. Изнанка и лицо. — М.: Эксмо-пресс, 1998. С.

Вагнер Р. Нюрнбергские мейстерзингеры / Пер. В. Коломийцова. — М.: Государственное музыкальное издательство, 1931. С. 327.

Похороны Майстера Франца Шмидта, которые в более спокойные времена могли бы стать значительным местным событием, были едва заметны на фоне всеобщих страданий в этот год потрясений. О самих похоронах нам неизвестно почти ничего, лишь то, что городской совет единодушно и полностью подтвердил «респектабельность» Майстера Франца «ввиду имперской реституции почтенного рождения». Он был похоронен на следующий день после смерти на семейном участке кладбища Св. Роха, который купил полвека назад, рядом с его давно умершими Марией и четырьмя детьми. Самое главное, что во всех официальных записях о его смерти он значился как «Достопочтенный Франц Шмидт, Целитель, с Обере-Верд [штрассе]», то есть без какого либо упоминания о его бесславной профессии, которой он отдал 45 лет и которая в конце концов обеспечила ему этот статус . Невозможная, казалось бы, мечта, одухотворявшая его жизнь, стала реальностью, высеченной для всех потомков и поныне различимой на могильном камне.