Глава 14

Внезапный отъезд полковника Брэндона, причину которого открыть он так и не пожелал, занимал мысли миссис Дженнингс еще дня два-три. Она продолжала строить всевозможные домыслы, благо фантазии ей на это хватало. Как все любопытные, жаждущие узнать все и вся о своих знакомых, она без конца прикидывала, что могло произойти, но не сомневалась, что он получил плохие новости. Она неустанно перебирала многочисленные беды, которые могли его постигнуть, абсолютно уверенная, что он не мог избежать их всех разом.

– Случилось что-то плохое, я уверена, – говорила она. – Это было видно по его лицу. Бедный! Должно быть, он находится в довольно тяжелом положении. Поместье в Делафорде никогда не приносило более двух тысяч дохода, а его брат оставил все в очень плохом состоянии. Я думаю, он был так срочно вызван из-за денежных проблем. Из-за чего же еще? Интересно, так ли это? Я бы отдала все на свете, только бы узнать правду. Но, возможно, дело касается мисс Уильямс. Я, наверное, могу так говорить, ведь недаром он столь сильно смутился, когда я упомянула ее имя. Может быть, она заболела? Вполне возможно, насколько я знаю, она никогда не обладала крепким здоровьем. Я могу поспорить на что угодно, что что-то произошло с мисс Уильямс. Вряд ли у него проблемы с деньгами: он хороший хозяин и точно уже давно освободил поместье от долгов. Интересно, что же все-таки произошло? Может, его сестре стало хуже, и она послала за ним. Вот почему он так торопился! Ну что ж, я от чистого сердца желаю ему благополучного завершения всех тревог и забот и хорошую жену.

Так думала миссис Дженнингс, меняя свое мнение каждые две минуты, и каждый вариант казался ей правдоподобнее другого. Элинор, несмотря на искреннюю заботу о полковнике Брэндоне, не могла посвящать все свое время мыслям о столь неожиданном его отъезде, как того хотелось бы миссис Дженнингс. По ее мнению, это обстоятельство не требовало столь длительного удивления и уж тем более столь тщательного обсуждения, ее мысли занимало другое. Ее удивляло молчание сестры и Уиллоби по тому поводу, который, они знали, интересовал всех. С каждым днем это молчание становилось все более интригующим и столь непохожим на их обычное поведение. Почему они не объявят открыто о том, что, судя по их поведению друг с другом, уже произошло, Элинор понять не могла.

Она легко могла допустить, что с браком придется повременить, так как, несмотря на независимость, Уиллоби нельзя было назвать богатым. Его поместье, по расчетам сэра Джона, приносило в год примерно шестьсот-семьсот фунтов. И этот доход не позволял ему жить на широкую ногу, хотя так он и делал. Именно поэтому Уиллоби часто жаловался на отсутствие денег. Но Элинор не понимала того покрова тайны, под которым они пытались скрыть факт своей помолвки, ведь этот покров ничего не прятал. Но это было так не похоже на их обычное поведение, что в душу Элинор закрадывались сомнения, произошла ли помолвка на самом деле, и эти сомнения мешали спросить Марианну прямо.

Поведение Уиллоби было лучшим доказательством его привязанности ко всей семье Дэшвуд. Марианну он окружал всей нежностью, на которую способно только любящее сердце, а с ее матерью и сестрами он держался как любящий сын и брат. Коттедж он полюбил и считал его своим вторым домом. Он проводил в нем гораздо больше времени, чем в Алленхейме. И если их не приглашали в Парк, то его утренняя прогулка завершалась там, где он весь оставшийся день проводил с Марианной и любимым пойнтером, который лежал у его ног.

Как-то вечером, когда после отъезда полковника Брэндона прошло около недели, он, казалось, дал волю своему чувству привязанности ко всему, что его окружало. Стоило миссис Дэшвуд упомянуть о своем намерении заняться весной перестройкой коттеджа, как он стал с жаром возражать против любых изменений дома, который ему казался верхом совершенства.

– Что?! – воскликнул он. – Вы собираетесь перестроить этот милый коттедж? Нет, ни за что, на это я никогда не соглашусь. Ни камня не будет добавлено к этим стенам, ни дюйма – к его высоте, если здесь считаются с моими чувствами.

– Не волнуйтесь, – сказала мисс Дэшвуд, – ничего подобного не произойдет, просто потому что у мамы не будет денег на такую перестройку.

– Искренне рад этому! – вскричал он. – Пусть уж она всегда будет бедна, если не может найти другого применения деньгам.

– Спасибо, Уиллоби. Но вы можете быть уверены, что я никогда не пожертвую нежностью и привязанностью, которую вы или кто-то еще, кого я люблю, испытываете к этим стенам, ради каких-либо улучшений. Поверьте, что, какая бы сумма ни оказалась у меня после приведения в порядок счетов весной, я лучше оставлю ее без употребления, чем потрачу на то, что причинит вам боль. Но неужто вам так нравится этот домик, что вы не видите в нем никаких недостатков?

– О да, – сказал он, – для меня он прекрасен. Более того, мне кажется, что счастье возможно только в таком домике. И будь я достаточно богат, непременно снес бы Комбе и построил бы его заново точно по плану вашего коттеджа.

– С темной узкой лестницей и дымящейся плитой на кухне, я полагаю? – заметила Элинор.

– Да, – вскричал он с тем же жаром, – и с ними, и со всем, что здесь есть еще! Со всеми удобствами и неудобствами – он должен быть абсолютно таким же. Тогда и только под такой крышей я смогу быть так же счастлив в Комбе, как в Бартоне.

– Позволю себе предположить, – ответила Элинор, – что даже несмотря на более просторные комнаты и более широкую лестницу, вы найдете свой собственный дом таким же привлекательным, как и наш.

– Разумеется, есть вещи, – сказал Уиллоби, – которые могут сделать его гораздо дороже для меня. Но к вашему коттеджу у меня всегда будет особенная привязанность.

Миссис Дэшвуд с радостью посмотрела на Марианну, которая глаз не сводила с Уиллоби с выражением, которое явно свидетельствовало о том, как хорошо она его понимает.

– Как часто я мечтал, – добавил Уиллоби, – когда год тому назад был в Алленхейме, чтобы бартонский коттедж перестал пустовать. Проезжая мимо, я всегда восхищался его местоположением и очень огорчался, что в нем никто не живет. Я даже и не думал, что, когда приеду в следующий раз, первая новость, которую я услышу от миссис Смит, будет о том, что бартонский коттедж снят. Эта новость пробудила во мне такой живой интерес и острое любопытство, которое сейчас можно объяснить предчувствием счастья, которое меня ждало. Не так ли, Марианна? – спросил он, немного понижая голос. Затем продолжил тем же тоном: – И сейчас вы хотите испортить этот чудесный домик, миссис Дэшвуд. Вы хотите украсть у него простоту ради воображаемых улучшений. Эту чудесную гостиную, где началось наше знакомство, где мы провели столько счастливых часов, вы превратите в обыкновенную переднюю, и каждый сможет пройти через комнату, которая до сих пор была гораздо уютней и удобней, чем самые величественные апартаменты, которые только есть в мире.

Миссис Дэшвуд еще раз уверила его, что о перестройке больше и речи быть не может.

– Вы хорошая женщина, – тепло сказал он. – Ваше обещание меня успокоило. Но добавьте к нему другое, и вы сделаете меня счастливейшим человеком на земле. Пообещайте мне, что не только дом останется прежним, но и вы, ваша семья, что ваше отношение ко мне останется теплым и добрым. Именно ваша доброта делает для меня столь дорогим все, что с вами связано.

Обещание было немедленно дано, и до конца вечера нельзя было усомниться в его счастье и искренних чувствах.

– Вы придете к нам завтра ужинать? – спросила Марианна, когда он начал прощаться. – Я не прошу вас прийти утром, потому что утром мы собираемся нанести визит леди Мидлтон.

Он пообещал быть у них в четыре часа.

Глава 15

Миссис Дэшвуд навестила леди Мидлтон на следующее утро вместе с двумя дочерьми. Марианна отказалась идти с ними под каким-то не слишком благовидным предлогом, а ее мать, которая не сомневалась в том, что дочь пригласила Уиллоби прийти во время их отсутствия, не слишком ее уговаривала.

По возвращении они обнаружили перед коттеджем кабриолет Уиллоби и его слугу, и миссис Дэшвуд убедилась в правильности своей догадки. Именно это она и предвидела. Но в доме она обнаружила то, что меньше всего ожидала увидеть. Едва они вошли в дом, как из гостиной вышла сильно возбужденная Марианна, прижимая платок к глазам, и, не замечая их, взбежала наверх. Удивленные и встревоженные, они вошли в комнату, из которой только что вышла Марианна, и обнаружили там Уиллоби. Он стоял спиной к ним, прислонившись к камину. Он мгновенно обернулся, заслышав их шаги. Весь его вид говорил о том, что он испытывает те же чувства, что и Марианна.

– Что с ней?! – воскликнула миссис Дэшвуд, как только вошла. – Она заболела?

– Надеюсь, нет, – ответил он, стараясь взять себя в руки. И с вымученной улыбкой продолжил: – Заболеть должен я, так как меня постигло жестокое разочарование.

– Разочарование?

– Да. Я вынужден отказаться от вашего любезного предложения. Миссис Смит этим утром воспользовалась властью, данной богатством, над бедными, зависимыми родственниками. Она дала мне срочное поручение в Лондон. Я только что отправился в дорогу, после того как простился с Алленхеймом, а для утешения заехал проститься с вами.

– В Лондон? И вы уезжаете сегодня утром?

– Теперь же.

– Очень жаль. Но миссис Смит вы отказать не можете. Остается надеяться, что ее поручение не разлучит нас надолго.

Он покраснел, отвечая:

– Вы очень добры! Но я не смогу немедленно вернуться в Девоншир. Я навещаю миссис Смит не чаще одного раза в год.

– А разве миссис Смит – ваш единственный друг? Разве в Алленхейме ее дом единственный, где вы сможете остановиться? Постыдились бы, Уиллоби! Неужели вам нужно особое приглашение?

Он покраснел еще сильнее, потупился и только затем ответил:

– Вы слишком добры.

Миссис Дэшвуд удивленно взглянула на Элинор, которая выглядела не менее шокированной. Некоторое время все молчали. Миссис Дэшвуд заговорила первая:

– Могу лишь добавить, милый Уиллоби, что в бартонском коттедже вам всегда будут рады. Я не настаиваю на вашем немедленном возвращении, так как только вы можете судить о том, как отнеслась бы к этому миссис Смит. Я не подвергаю сомнению ни ваши намерения, ни ваши суждения.

– Мои обязательства, – пробормотал Уиллоби, – таковы, что я… боюсь… не могу тешить себя надеждой…

Он замолчал. Миссис Дэшвуд была слишком удивлена, чтобы говорить, поэтому пауза затянулась. На этот раз ее прервал Уиллоби, который сказал с легкой улыбкой:

– Мешкать неразумно. Я не буду более терзать себя, оставаясь среди друзей, общество которых мне не будет более приносить радость.

Затем он попрощался со всеми и торопливо покинул комнату. Они увидели, как он вскочил в кабриолет и спустя минуту скрылся из вида.

Миссис Дэшвуд не могла говорить от изумления и сразу же вышла из гостиной, чтобы в одиночестве предаться тревоге и волнениям, вызванным этим неожиданным отъездом.

Элинор была встревожена не меньше матери. С недоумением и беспокойством она снова и снова вспоминала то, что только что произошло. Поведение Уиллоби, когда он прощался с ними, его смущение, притворная веселость и, главное, абсолютное нежелание принять приглашение ее матери, выслушанное с неохотой, неестественной для влюбленного, неестественной для него, – все это сильно беспокоило ее. Сначала она боялась, что у него никогда не было серьезных намерений; затем, что между ним и Марианной произошла серьезная ссора. Именно поэтому Марианна могла выбежать в таких расстроенных чувствах из комнаты. Но, с другой стороны, любовь Марианны была такова, что ссора между ними казалась невероятной.

Но каковыми бы ни были причины их разлуки, горе ее сестры не вызывало ни малейших сомнений. Элинор сочувственно представляла себе глубокую печаль, которой вынуждена была предаваться Марианна, не ища в ней успокоения, а, наоборот, считая своим долгом усугублять ее.

Примерно через полчаса вернулась миссис Дэшвуд, ее глаза покраснели, но на лице не было печали.

– Наш дорогой Уиллоби сейчас в нескольких милях от Бартона, – сказала она Элинор, беря в руки рукоделие, – а с какой тяжестью на сердце он уехал.

– Так странно! Столь срочно уехать! Будто бы решил сделать это только сейчас. Ведь прошлым вечером он был так счастлив, весел и мил со всеми. А сегодня после десятиминутной беседы уехал без намерения вернуться. Произошло что-то, о чем он умолчал. Он был не похож сам на себя: говорил и вел себя как-то не так. Вы тоже должны были это заметить. Что могло произойти? Может быть, они поссорились? Почему же еще он так уклонялся от вашего приглашения?

– Уж точно не из-за отсутствия желания приехать, Элинор! Это было видно. Просто это было не в его силах. Я все обдумала и, поверь мне, теперь могу объяснить все, что вначале мне, как и тебе, показалось странным.

– Неужели?

– Да. Я нашла вполне убедительные объяснения всему. Но ты, Элинор, любишь сомневаться всегда и во всем, поэтому тебя они не убедят, я уверена. Но меня тебе не переубедить. Я убеждена, что миссис Смит знает о его чувствах к Марианне, не одобряет их (возможно, у нее на его счет были другие планы) и поэтому отсылает его прочь. Дело было придумано как оправдание его отъезда. Именно так, я пред полагаю, все и произошло. Она не одобряет его привязанности, а он не решается признаться, что помолвлен с Марианной, и вынужден из-за своего зависимого положения уехать из Девоншира на некоторое время. Ты, конечно, скажешь, что, может быть, все и так, а может быть, и нет. Но я не буду тебя слушать, если ты не найдешь другого столь же убедительного объяснения. И что же ты теперь скажешь, Элинор?

– Ничего. Ведь вы предвосхитили мой ответ.

– Значит, по-твоему, все могло быть и так и не так. О, Элинор, твои чувства непостижимы. Ты скорее веришь в плохое, чем в хорошее. Ты скорее сделаешь Марианну несчастной, а Уиллоби виноватым, чем найдешь для него оправдание. А думаешь ты о нем так, потому что он вел себя с нами не столь сердечно, как обычно. И не испытываешь к нему никакого сочувствия после такого удара. Попробуй представить его чувства и сразу поймешь, почему он был невнимателен. Неужели все правдоподобные объяснения следует отвергать заранее только потому, что их можно опровергнуть? И разве человек, которого у нас есть множество оснований любить и никаких – думать о нем плохо, не должен в наших глазах стоять выше обидных сомнений? Почему-то сразу забывается, что могут существовать серьезные причины для подобного поведения, которые, вероятно, некоторое время должны оставаться в тайне. И в чем, в конце концов, ты его обвиняешь?

– На этот вопрос трудно ответить. Однако столь поспешная перемена в человеке наводит на серьезные размышления. Но совершенная правда и то, что для него, по вашему настоянию, можно сделать исключение, а я стараюсь судить обо всех справедливо. У Уиллоби, бесспорно, могут быть вполне веские причины вести себя так, но было бы гораздо естественнее для него сразу рассказать о них. Секретность может быть необходима, но в нем такая сдержанность меня удивляет.

– Но все-таки не вини его за столь чуждое ему поведение, если того требовала необходимость. Но ты правда признала справедливость того, что я говорила в его защиту? Я счастлива, а он оправдан.

– Не совсем. Возможно, их помолвку (если они помолвлены) следует скрывать от миссис Смит, а в таком случае Уиллоби действительно благоразумнее всего некоторое время не возвращаться в Девоншир, но зачем это скрывать от нас?

– Скрывать это от нас? Милая моя, ты обвиняешь Уиллоби и Марианну в скрытности? Странно! Ведь практически каждый день твои глаза явно говорили, что ты укоряешь их за неосторожность.

– Мне нужны доказательства не их чувств, – сказала Элинор, – но того, что они помолвлены.

– Я абсолютно уверена и в том и в другом.

– Но ведь ни она, ни он и словом с вами об этом не обмолвились.

– Мне не требуются слова, когда поступки говорят гораздо яснее их. Разве его поведение с Марианной и со всеми нами, во всяком случае последние полмесяца, не доказывало, что он любит ее и видит в ней свою будущую жену, а к нам питает чувства близкого родственника? Разве мы не вполне понимали друг друга? Разве его взоры, его манеры, его внимание и уважение не спрашивали моего согласия ежедневно? Элинор, милая, разве можно сомневаться в том, что они помолвлены? Как могло подобное прийти тебе в голову? Разве можно предположить, что Уиллоби, зная о любви твоей сестры к нему, оставил бы ее на долгие месяцы, не признавшись во взаимной привязанности? Что они расстались, не обменявшись клятвами?

– Признаю, – ответила Элинор, – что все обстоятельства, кроме одного, свидетельствуют об их помолвке. Но это единственное обстоятельство – молчание обоих – перевешивает для меня все остальные.

– Странно! Должно быть, ты очень низкого мнения об Уиллоби, если после того, как они постоянно и, что самое главное, открыто искали способ побыть вместе, ты все еще сомневаешься в их искренности. Или с его стороны, по-твоему, не было ничего, кроме притворства? Ты думаешь, он к ней равнодушен?

– Нет, так я не думаю. Он должен ее любить, я уверена, что он ее любит.

– Но больно странная любовь, если, как ты предполагаешь, он, когда покинул ее, вел себя бесчувственно и абсолютно безразлично к их будущему.

– Не забывайте, милая мама, что я никогда не считала, что все решено. Признаю, сомнения у меня были, но они постепенно исчезают и скоро могут совсем рассеяться. Если же мы узнаем, что они переписываются, то все мои опасения исчезнут навсегда.

– О, какая уступка! Если ты увидишь их в церкви перед священником, то, возможно, согласишься, что они собираются пожениться. Вот упрямая! Но мне такие доказательства не нужны. По-моему, не произошло ничего, что могло бы оправдать подобные сомнения. Ни тени скрытности, наоборот, все было открыто и на виду. Сомневаться в чувствах своей сестры ты не можешь, следовательно, подозреваешь Уиллоби. Но почему? Разве он не благородный человек с чувствительной душой? Разве он совершил что-то такое, что могло вызвать у тебя тревогу? Разве может он быть обманщиком?