Глава IV

Едва Джейн и Элизабет остались наедине, старшая сестра, прежде восхищавшаяся г-ном Бингли сдержанно, поведала, как восторгается им.

– Он таков, каким надлежит быть молодому человеку, – сказала она. – Разумный, мягкий, жизнерадостный; и я никогда не видела столь замечательных манер – такая сердечность и такое совершенство воспитанья!

– И к тому же он красив, – отвечала Элизабет, – каким молодому человеку тоже полагается быть, если он способен. Итак, характер его совершенен.

– Мне сильно польстило, что он пригласил меня во второй раз. Я не ожидала подобного комплимента.

– Правда? А я ожидала. В сем и разница меж нами. Тебя комплименты неизменно застают врасплох, меня же – никогда. Что может быть естественнее, чем пригласить тебя снова? Ты раз в пять красивее любой дамы в зале – он же не слепой. Дабы сие увидеть, ему не нужна галантность. Итак, он очень мил, и я дозволяю тебе питать к нему симпатию. Тебе нравились персоны и поглупее.

– Лиззи, милая!

– Ты, знаешь ли, чересчур уж склонна любить людей вообще. Ни в ком не видишь слабостей. Все мнится тебе добрым и приятным. Я в жизни не слыхала, чтоб ты дурно о ком-нибудь отозвалась.

– Я бы не желала порицать человека опрометчиво; однако я всегда говорю, что у меня на сердце.

– Я знаю; это и удивительно. С твоей здравостью – и столь неподдельная слепота к чужим порокам и вздору! Притворная щедрость души распространена немало – ее встречаешь повсюду. Но быть щедрой без чванства либо умысла, во всяком нраве уметь распознать хорошее, возвысить его, а о дурном умолчать, – к сему способна ты одна. И, кстати, его сестры тебе тоже понравились? Они себя ведут иначе.

– Разумеется, не понравились – вначале. Но они весьма приятные дамы, если с ними поговорить. Госпожа Бингли будет жить с братом и вести хозяйство, и я сильно ошибусь, если она не окажется милейшей соседкой.

Элизабет выслушала молча, однако не поддалась: дамы на балу не желали со всеми быть приветливыми; будучи проницательнее сестры и менее податлива, а равно обладая сужденьями, не затуманенными вниманьем к собственной персоне, Элизабет крайне мало склонна была сих дам одобрять. Да, они были весьма элегантны, не лишены благодушия в минуту удовольствия, не без таланта к обходительности, если такова была их цель, однако горделивы и самодовольны. Они были довольно красивы, учились в одном из первых частных пансионов города, располагали наследством в двадцать тысяч фунтов, имели привычку тратить больше, нежели до́лжно, и вращались в высшем обществе, а стало быть, как ни посмотри, имели право высоко ценить себя и ни в грош не ставить всех прочих. Они были дочерьми уважаемого семейства с севера Англии – обстоятельство, кое запечатлелось в их памяти отчетливее, нежели тот факт, что их собственное наследство, а равно состоянье их брата приобретены торговлею.

От отца, намеревавшегося купить поместье, однако до сего не дожившего, г-н Бингли унаследовал собственность, коя оценивалась почти в сто тысяч фунтов. Г-н Бингли собирался распорядиться деньгами сходным образом и порою выбирал графство; но поскольку ныне он располагал прекрасным домом и правом охоты^[3], многим из тех, кто хорошо г-на Бингли знал, представлялось сомнительным, что он не проведет остаток дней своих в Незерфилде, а покупку не предоставит следующему поколенью.

Сестры его в нетерпеньи дожидались, когда он приобретет собственное поместье; но хотя сейчас г-н Бингли обосновался в Незерфилде лишь съемщиком, юная г-жа Бингли отнюдь не возражала сидеть во главе его стола, а г-жа Хёрст, вышедшая за человека, обладавшего более положением, нежели состоянием, не менее склонна была полагать дом г-на Бингли своим, когда сие мнилось ей удобным. И двух лет не прошло с совершеннолетья г-на Бингли, когда случайная рекомендация соблазнила его взглянуть на Незерфилд. Г-н Бингли глядел на него и в него полчаса, остался доволен окрестностями и хозяйскими комнатами, удовлетворен похвалами дому, расточаемыми владельцем, и снял Незерфилд тотчас же.

Несмотря на великую разницу характеров, Бингли и Дарси связывала очень крепкая дружба. Г-н Бингли полюбился другу за непринужденность, открытость, податливость, хотя невозможен был нрав, более отличный от нрава Дарси, и хотя последний недовольства своим характером не выказывал. Бингли, безусловно, полагался на дружбу Дарси и высоко ценил его мненье. Здравостью Дарси его превосходил. Бингли был отнюдь не бестолков, однако Дарси обладал острым умом. В то же время он был заносчив, холоден и пренебрежителен, а манеры его, хоть и выдавали блестящее воспитанье, к близости не располагали. В этом отношеньи друг его обладал величайшим преимуществом. Бингли нравился всем, где бы ни появлялся, Дарси же неизменно почитался оскорбительным.

Их беседа на балу в Меритоне представляется весьма типической. Бингли в жизни не встречал столь славных людей и миловидных девиц, все к нему крайне добры и внимательны, ни малейшей формальности, ни малейшей чопорности, вскоре он уже познакомился словно бы со всею залою; что же до юной г-жи Беннет, он и вообразить не может ангела прекраснее. Дарси, напротив, созерцал людское сборище, почти совершенно обделенное красотою и начисто лишенное благородства, ни одна персона не представляла для него ни малейшего интереса, и ни одна не подарила его вниманьем или же радостью. Юная г-жа Беннет – красавица, признал Дарси, однако сверх меры улыбается.

Г-жа Хёрст и ее сестра сего не оспорили, однако восторгались новой знакомицей, питали к ней симпатию и провозгласили ее славной девушкой, с коей не прочь познакомиться ближе. Итак, юная г-жа Беннет утвердилась славной девушкою, а брат вышеупомянутых дам счел, что похвала сия наделяет его правом думать о ней, как пожелает.

Глава V

На расстояньи краткой прогулки от Лонгборна проживало семейство, с коим Беннеты были особенно близки. Сэр Уильям Лукас в прошлом держал торговлю в Меритоне, сколотил приличное состоянье и, будучи мэром и обратившись к королю, был возвышен до рыцарства. Пожалуй, почесть сия на него повлияла чрезмерно. Она одарила его омерзеньем к ремеслу и житью в торговом городишке, и сэр Уильям, бросив и то и другое, с семьею удалился на милю от Меритона в дом, кой с тех самых пор был поименован Обителью Лукаса; там сэр Уильям мог блаженно размышлять о собственном величии и, не стесненный делом, занимать себя исключительно любезностью по отношенью ко всему миру. Ибо, хоть титул и возвысил сэра Уильяма, тот не стал надменен – напротив, всех и каждого неустанно дарил вниманьем. По природе своей был он безвреден, дружелюбен и обходителен, а представленье ко двору наделило сего господина учтивостью.

Леди Лукас была славною женщиной, не чересчур умной, а посему ценной для г-жи Беннет соседкою. У четы Лукас имелось несколько детей. Старшая, здравая, умная молодая женщина лет двадцати семи, задушевно дружила с Элизабет.

Встреча и обсужденье бала сестрам Лукас и сестрам Беннет представлялись решительно необходимыми, а потому наутро барышни Лукас явились в Лонгборн, дабы послушать и поболтать.

– Ты замечательно открыла вечер, Шарлотта, – молвила г-жа Беннет со всей любезностью самообладанья. – Тебя господин Бингли выбрал первой.

– Да, но второй выбор ему, очевидно, понравился больше.

– А-а – ты, вероятно, про Джейн, потому что он танцовал с нею дважды. Что ж, сие и впрямь наводило на мысль, будто он ею восхищен… вообще-то я полагаю, так оно и было… что-то я такое слыхала… не припомню… что-то касательно г-на Робинсона.

– Вы, должно быть, о той беседе между ним и господином Робинсоном, что я подслушала, – я вам не рассказывала? Господин Робинсон осведомился у него, как ему нравятся наши меритонские балы и согласен ли он, что в зале находится великое множество красавиц, и которая из них ему видится краше всех, – и на последний вопрос он отвечал тотчас: «О, безусловно, юная госпожа Беннет, здесь двух мнений быть не может».

– Смотрите-ка! – что ж, и в самом деле вполне бесспорно… мнится даже, будто… но тем не менее же, как вы понимаете, сие может обернуться ничем.

– Я подслушивала толковее, чем ты, Элайза, – сказала Шарлотта. – Вряд ли господина Дарси так же стоило слушать. Бедняжка Элайза! – всего лишь недурственна.

– Умоляю вас, не забивайте Лиззи голову, нечего ей беспокоиться из-за его дурного обращенья; он такой противный, понравиться ему – изрядная незадача. Госпожа Лонг сказала мне вчера, что он полчаса просидел с нею рядом и ни разу рта не раскрыл.

– Вы вполне уверены, сударыня? Мне кажется, это ошибка, – заметила Джейн. – Я совершенно точно видела, как господин Дарси с нею разговаривал.

– Да-с – потому что в конце концов она спросила, по душе ли ему Незерфилд, и тут уж ему пришлось ответить – но она говорит, ее обращенье всерьез его раздосадовало.

– Госпожа Бингли мне сказала, – продолжала Джейн, – что он почти ни с кем не беседует – только с близкими знакомцами. С ними он замечательно приятный человек.

– Ни слову не верю, дорогуша. Будь он таким уж приятным, поговорил бы с госпожою Лонг. Но я-то догадываюсь, как такое вышло: все твердят, что он от гордости едва не лопается, и, наверное, он как-то прознал, что у госпожи Лонг нет экипажа и она прибыла на бал в наемной карете.

– Пусть играет в молчанку с госпожой Лонг, сколько ему заблагорассудится, – сказала юная г-жа Лукас, – но лучше бы он потанцовал с Элайзой.

– В следующий раз, Лиззи, – сказала ее мать, – я бы на твоем месте отказалась танцовать с ним.

– Пожалуй, сударыня, я вполне могу обещать вам, что никогда не стану с ним танцовать.

– Гордость его, – молвила юная г-жа Лукас, – не оскорбляет меня, как зачастую имеет свойство оскорблять гордость, ибо для нее имеется повод. Что ж тут удивляться, если благородный человек, с древним родом, состояньем и сплошным благоприятствованьем, собою доволен. Если можно так выразиться, он имеет право гордиться.

– Не поспоришь, – отвечала Элизабет, – и я бы с легкостью простила его гордость, если б он не оскорбил мою.

– На мой взгляд, гордость, – отметила Мэри, кичившаяся солидностью своих суждений, – порок весьма распространенный. Все, что я прочла, убеждает меня, что он распространен очень широко, природа человеческая особенно ему подвержена и очень немногие из нас не лелеют самодовольства из-за того или иного своего качества, подлинного или же воображаемого. Тщеславие и гордость – явленья различные, хотя слова нередко употребляются синонимичным образом. Человек может быть горд, но лишен тщеславья. Гордость более касается нашего мненья о себе, тщеславье же – того, что думают о нас прочие.

– Будь я богат, как господин Дарси, – вскричал юный Лукас, явившийся в гости вместе с сестрами, – мне было бы все равно, сколь я горд. Я бы держал свору паратых гончих и всякий день бы выпивал бутылку вина.

– Стало быть, ты выпивал бы гораздо больше, чем до́лжно, – отметила г-жа Беннет, – и кабы я такое увидала, мне бы у тебя следовало отнять бутылку.

Мальчик возразил, что ничего подобного ей бы не следовало, г-жа Беннет не отступала, и спор сей завершился только с отбытьем визитеров.