Каждому из джентльменов при входе в гостиную миссис Уэстон было необходимо несколько изменить выражение лица: мистеру Элтону следовало немного умерить радость, а мистеру Джону Найтли – смягчить брюзгливое выражение. Дабы соответствовать обстановке, мистеру Элтону следовало улыбаться меньше, а мистеру Джону Найтли – больше. Одна лишь Эмма могла оставаться такою, как была, как ей подсказывала ее природа, ибо она и так испытывала большую радость от встречи с друзьями. Для нее визит к Уэстонам был истинным наслаждением. Ей очень нравился мистер Уэстон, а что касается его жены, то не было на свете другого человека, с кем она могла бы беседовать столь открыто, кому могла бы поверять все свои мысли. Она была уверена: ни с кем из своих знакомых нельзя ей говорить с полным убеждением, что ее выслушают и поймут. Кто, как не миссис Уэстон, лучше других поймет ее слова, поступки, планы, затруднения и маленькие радости? Все происходящее в Хартфилде вызывало живейший интерес у миссис Уэстон; и обе бывали по-настоящему счастливы, если им удавалось полчаса кряду потолковать обо всех этих незначительных предметах, составляющих ежедневную радость частной жизни.
Это было удовольствие, которое они чаще всего не могли себе позволить во время обычных, ежедневных визитов, и уж конечно, вряд ли они успели бы обменяться новостями в сегодняшние полчаса; однако один вид миссис Уэстон, ее улыбка, прикосновение, голос настолько благотворно повлияли на Эмму, что она решила на время забыть о странном поведении мистера Элтона и о других малоприятных вещах и наслаждаться всем, что только может порадовать ее.
Несчастье Харриет, которая ухитрилась простудиться, уже успели обсудить во всех подробностях еще до приезда Эммы. Мистер Вудхаус, которого покойно усадили в кресло, успел поведать печальную историю во всех подробностях, а кроме того, не упуская ни одной мелочи, он рассказал о том, как они с Изабеллой перенесли дорогу, и о том, что Эмма едет следом и что он преисполнен удовольствия оттого, что Джеймс также может, благодаря их визиту, повидаться с дочерью. В это время появились остальные гости, и миссис Уэстон, которая была почти всецело занята заботой о мистере Вудхаусе, смогла наконец приветить свою милую Эмму.
Так как Эмма планировала на некоторое время выбросить из головы мистера Элтона, она несколько огорчилась, обнаружив, что за столом он оказался ее соседом. Переносить его странную бесчувственность по отношению к Харриет было тем тяжелее, что он не только сидел рядом с ней, но и постоянно раздражал ее своим счастливым видом и без конца обращался к ней по любому поводу. Таким образом, Эмме не только невозможно было забыть о нем, но невольно думалось: «Неужели мой брат прав? Может ли это быть? Неужели возможно, чтобы этот человек переключил свое внимание с Харриет на меня? Бессмысленно и невыносимо!» И тем не менее он так назойливо справлялся, не холодно ли ей, с таким вниманием выслушивал ее отца и так восхищался миссис Уэстон! Наконец он начал так горячо и бездумно превозносить ее рисунки, что стал ужасно походить на пылкого влюбленного, и Эмме стоило большого труда сдержаться и не нагрубить ему. Ради нее самой грубить ему нельзя, а ради Харриет, в надежде, что все еще может обернуться хорошо, она старалась даже быть с ним вежливой. Однако для нее ужин стал испытанием, особенно потому, что болтовня мистера Элтона мешала ей участвовать в общем разговоре, который представлял для нее интерес. Из-за ерунды, которую нес мистер Элтон, ей удалось расслышать лишь обрывки фраз, однако она поняла, что мистер Уэстон получил какие-то сведения о своем сыне: до нее то и дело доносилось: «Мой сын» и «Фрэнк». Из того, что она расслышала, она сделала вывод, что мистер Уэстон извещает гостей о скором приезде сына, но прежде, чем ей удалось призвать мистера Элтона к молчанию, тема была уже обсуждена во всех подробностях, так что задавать наводящие вопросы было уже неудобно.
Так случилось, что, несмотря на решимость Эммы никогда не выходить замуж, было что-то в самом имени, в самой мысли о Фрэнке Черчилле, что неизменно вызывало ее интерес. Она часто думала – особенно с тех пор, как его отец женился на мисс Тейлор, – что уж если ей придется выйти замуж, то Фрэнк Черчилль как раз подходит ей и по возрасту, и по характеру, и по положению. Благодаря же новой связи между их семьями этот союз становился все более желанным. Эмма не могла не предположить, что все, кто их знает, должны считать Фрэнка самой подходящей для нее партией. То, что мистер и миссис Уэстон так считали, было несомненно; и хотя она вовсе не собиралась позволить ни ему, ни кому-либо другому изменить свою жизнь, и без того наполненную и насыщенную всем, чем только можно желать, ей было чрезвычайно любопытно познакомиться с ним, она заранее готова была признать его человеком славным, ей хотелось бы понравиться ему – до определенной степени, – и она находила своего рода удовольствие в самой мысли о том, что друзья в своем воображении уже поженили их.
Любезности, неустанно расточаемые мистером Элтоном, ужасно мешали ей предаваться сладким мечтам, однако она, к счастью, умела притворяться вежливой, хотя на самом деле была очень раздосадована. Она надеялась, что в ходе вечера простодушный мистер Уэстон не сумеет удержаться хотя бы от еще одного упоминания о приезде сына. Так оно и получилось; наконец ей удалось под каким-то предлогом отделаться от мистера Элтона. За ужином она оказалась, к счастью, соседкой мистера Уэстона. Он воспользовался первым же перерывом в своих обязанностях гостеприимного хозяина дома. Закончив распределять между гостями седло барашка, он заявил:
– Нам не хватает всего двоих до нужного числа. Мне бы хотелось видеть здесь еще двух человек: вашу прелестную маленькую подругу, мисс Смит, и моего сына. Тогда я мог бы с чистой совестью заявить, что все в сборе. Кажется, вы не слышали, когда в гостиной я рассказывал остальным, что мы ожидаем приезда Фрэнка? Сегодня утром я получил от него письмо – через две недели он будет у нас.
Эмма постаралась умерить свою радость и подтвердила: да, за столом действительно недостает мистера Фрэнка Черчилля и мисс Смит.
– Он стремится приехать, – продолжал мистер Уэстон, – с самого сентября: все его письма полны уверений в том, как хочет он вырваться к нам. Однако он не властен над собственным временем. Он вынужден угождать своим благодетелям, которые (между нами) бывают довольны лишь в том случае, если ради них идут на жертвы. Но сейчас у меня почти нет сомнений в том, что примерно на второй неделе января мы увидим его здесь.
– Какую огромную радость доставит вам встреча с сыном! И миссис Уэстон так не терпится познакомиться с ним. Она, наверное, счастлива не меньше вашего?
– Совершенно верно, однако она полагает, что его снова задержат. Она не так, как я, верит в то, что ему позволят приехать, но она незнакома, подобно мне, со всеми действующими лицами. Видите ли, дело в том, что… но это строго между нами… в гостиной я ни словом об этом не заикнулся. Вы же знаете, в каждой семье есть свои тайны… Так вот, дело в том, что в январе в Энскуме ждут гостей, и Фрэнк сумеет выбраться к нам, только если гости отложат свой визит. Если гости приедут, его к нам не отпустят. Но я знаю, что они не приедут, потому что это семья, к которой известная дама, пользующаяся определенным влиянием в Энскуме, питает особенное нерасположение. И хотя долг вежливости повелевает приглашать их один раз в два или три года, всякий раз, когда доходит до дела, визит отменяют. Я нимало не сомневаюсь в том, что так произойдет и в этом случае. Я также убежден в том, что увижу Фрэнка здесь еще до середины января, как и в том, что сам здесь нахожусь. Однако ваша старая приятельница (кивок в сторону противоположного конца стола) настолько сама не капризна и настолько не привыкла к причудам, капризам и выходкам в Хартфилде, что и не знает, сколь причудливы могут быть прихоти известной особы, как знаю я исходя из долгого опыта.
– Жаль, что в данном случае не обошлось без сомнений, – отвечала Эмма. – Однако я склонна принять вашу сторону, мистер Уэстон: если вы полагаете, что он приедет, я тоже склонна так считать. Ибо вы знаете Энскум и его обитателей.
– Да, и у меня для такого предположения достаточно оснований, хотя я ни разу в жизни там не был. Ну и странная же она женщина, доложу я вам! Но я никогда не позволяю себе осуждать ее – из-за ее заботы о Фрэнке. Видите ли, я твердо верю в то, что она очень его любит. Раньше я думал, что она вообще неспособна кого-либо любить, кроме себя, однако она всегда была добра к нему (на свой лад – с причудами и вывертами; она требует, чтобы все поступали только так, как угодно ей). И по моему мнению, то, что Фрэнку удалось вызвать в ней такую любовь к себе, говорит в его пользу; ибо, хотя я бы никому другому не признался в том, обыкновенно люди говорят, будто сердце у нее каменное, а характер дьявольский.
О проекте
О подписке