– Да какой же это мальчик! Ты что – не ведаешь этого хлопчика? То ж Лешка Колосов! – всплеснула пухлыми руками тетка Степанида и позвала: – Поди ко мне, дитятка! – ее скуластое лицо сочувственно вытянулось, и Лешка почему-то подумал, что она тоже вспомнила сейчас тот дождливый день похорон мамы.

А тетка Степанида уже вытаскивала из кармана горсть тыквенных семечек:

– На, грызи, Лешенька!

Новый фицерский китель на Степаниде ярко сиял пуговицами. И откуда у нее столько военной одежды? То в полушубке ходит, то плащ-накидкой укроется. На семечки она эту одежду выменивает, что ли?

Лешка высыпает семечки в карман, а они шелушатся, проскальзывают сквозь пальцы. Вот это да! Ну и Степанида! Лешка таких семечек, считай, с осени и в глаза не видел… А о нем вроде уже и забыли совсем. Вот Степанида опять отвернулась к весам, ласково трогает тетю Шуру за пухлую руку.

– Так, говоришь, нет ему резона? Вот и я думаю… Сам ведь рассказывал, что видел моего Степана перед отправкой в госпиталь. Давеча пообещал: «Будет тебе твой Степан, обязательно будет…» Ох, Шурочка! Пускай без ноги, без руки – только бы вернулся…

Полки, на которых обычно лежал хлеб, пустые. Только дочерна затоптанный пол напоминает о недавней очереди. Да еще сытный хлебный запах… Какие-то бутылки, баночки стеклянные, миска с золотистой хамсой. Большущий кусок маргарина возвышался даже над весами. А в углу жестяной бочонок с яблочным джемом. Ну и вкуснятина! Дали бы хоть ложку облизать, которая торчит в нем. И как это тетя Шура спокойно стоит за прилавком, когда вокруг столько всякой еды?! А пряники?

Лешка только теперь заметил: целый мешок пряников, кругленьких и плотных, как шляпки боровиков, стоял у ног тети Шуры. Вот это да! Лешка вдруг вспомнил о Веньке, который притаился где-то за штабелями ящиков, и снова лицу стало жарко, а ноги будто к полу приросли – тронуться боязно.

– Чего тебе, мальчик? Еще не высмотрел? – допытывается тетя Шура и почему-то вытирает руки о край халата. – Давай быстрее, а то я на обед закрываю.

– Мне… мне ничего, – спохватился Лешка и еще более сдавленным голосом солгал, – это бабушка просила узнать, есть ли соль.

– Так бы и сказал. А то стоит, глазеет… Была бы, милый, соль – была бы и очередь. А так ни очереди, ни соли, – тетя Шура тихо засмеялась, довольная своим ответом, и стала развязывать за спиной тесемки халата.

Лешка, с трудом передвигая почти негнущиеся ноги, пошел к дверям. Он приоткрыл их – и прямо перед ним кубарем скатился с крыльца Венька. Кепка на нем была почему-то сдвинута козырьком к затылку. Он, так и не разгибаясь, промчался у стен магазина. Не ожидая, нырнул за угол аптеки.

Лешка испуганно остановился. Нет, никто не гнался за ним. На мостовую выкатилась из переулка подвода с ящиками пустых бутылок. Окованные железными обручами колеса звонко забарабанили по булыжникам, а в ответ, точно перекликаясь, забренчали бутылки. Но вот бородатый возница сердито взмахнул кнутом – лошадь обиженно вскинула голову, рванулась и увлекла за собой дребезжащую телегу. Стало совсем тихо, и от этого особенно слышно звяканье засовок. Тетя Шура замыкала магазин.

Веньку он догнал у аптеки. Тот, как ни в чем не бывало, стоял, прислонившись к стене, засунув руки в оттопыренные карманы.

– Ну ты и даешь, Леха! Продержал меня там, за ящиками. Ты что – раньше уйти не мог? Или думал, что я весь мешок в карманы перегрузить должен? Потом вовсе отстал. Я уж чуть не поверил, что тебя сцапали.

Венька презрительно сплюнул сквозь зубы и лихо сдвинул козырек кепки к глазам, вовсе заслоняя узенькую полоску лба.

Теперь все в нем раздражало Лешку: и то, как стоял, прислонившись к стене, небрежно заложив ногу за ногу, и то, как толкнул к озорным глазам козырек. Но, пожалуй, больше всего голос – властный, прикрикивающий. И чего это он? Никогда раньше Венька с ним так не разговаривал. Тоже командир нашелся! Набил карманы пряниками и решил, что теперь Лешка для него как шелковый. Вот это да! Двинуть ему разок, что ли, чтобы опомнился?

Он почувствовал, что правая рука сама по себе сжалась в кулак и потяжелела, наливаясь силой. Голова наполнилась звоном, как тогда, когда он схватил в школьном подъезде Серегу Шивцева.

– Леха, ты что, Леха! – Венька почувствовал неладное, и всю его независимость будто ветром сдуло. – Кто же тогда дружить станет, если мы с тобой драться будем?

Худенький, в цветастой от заплат рубахе, он суетился вокруг Лешки, точно уклоняясь от ударов.

– Леха, ты что, Леха!

Но Лешка еще и сам не знал, что это бунтовала в нем, требовала выхода ослепляющая месть за недавние минуты унизительного страха, которые Венька заставил его испытать там, в магазине.

– Я ведь по-доброму, Леха, будь спок!

Слова Веньки звучали глухо и отдаленно, но это его «будь спок» как бы напомнило о прежнем, когда Лешка, неделями не встречаясь с ним, отлично знал, помнил, что есть у него преданный бессловесный друг Венька Вишин. Он разжал онемевшие в кулаке пальцы и медленно пошел, мучительно соображая, чего же так испугался Венька. Драки? Ну нет! Он подминал под себя пацанов покрепче его, Лешки. Того же длиннорукого Кольку Свирина – попрошайку, который нисколько не обижался на это свое прозвище, продолжая просить у кого семечек, у кого хлеба, у кого списать домашнее задание.

Однажды попросил что-то у Веньки, а тот прищурился и отчетливо, будто каждое слово уже было оплеухой, произнес:

– Могу дать… по морде!

И дал! А Колька тогда только воздух месил своими длиннющими руками, никак не попадая в юркого Веньку… Чего же он испугался сейчас? Нет, конечно, не драки. Лешка сдерживает шаги и уже рядом с собой слышит виноватый голос Веньки:

– Глянь, Леха, а они все еще стоят!

Но он уже сам видел их – и Борьку Сорокина, и Люську Соловьеву. Чего бы это они? Стоят у школьного подъезда, будто тетя Нюра их и сейчас не пускает. По школе уже соскучились, что ли? Вот это да! Борька снова удивленно заморгал ресницами, а Люська дернула своей выпуклой лопаткой и, повернувшись к нему, умиленно произнесла:

– А теперь ты куда, Леша?

Он чуть не поперхнулся этой ее любезностью. Но Венька был невозмутим:

– Туда, – снова ответил он, неопределенно махнув рукой.

Лешке оставалось только важно кивнуть в знак подтверждения. Они пошли, долго чувствуя на своих спинах недоуменные взгляды. А когда свернули за угол к почтамту, весело посмотрели друг на друга и рассмеялись, и этот неожиданный смех был примирительным…

Гулко хлопали массивные двери почтамта. На столбе празднично гремел черный репродуктор. Дымилась под солнцем еще влажная дорога. И воздух сиял такой яркой прощальной голубизной, которая бывает, наверное, перед самым закатом. Лешка неожиданно подумал, что сегодня – какой-то вместительный день. Бывает, живешь себе и вроде дней не замечаешь. А этот… Как прожектор какой. Столько неясного высветил. Лешка шлепает сандалиями по тротуару и чувствует себя сейчас очень богатым человеком. Ведь у него в запасе еще столько дней, пока станет таким, как дядя Сеня или дед Онуфрий, который здорово подыгрывает на деревянных ложках. Он зачерпнул в кармане шелушащихся семечек и протянул Веньке:

– А что, живем, конопатый!

– Живем, будь спок! – охотно откликнулся Венька и, достав пряник, жадно впился в него зубами. – Ты там, Леха, оказывается, времени не терял. Семечки раздобыл. На, жуй!

Теперь они сидят на разогретом солнцем бревне. Лешка, будто камешками, стучит пряниками, и в ладонь ему осыпается сахаристая пудра.

– Вот этот надо Фроське заныкать! – вслух думает Лешка и заталкивает пряник в карман, окуная его в скользкие семечки.

– Конечно, надо! Была бы у меня сеструха, я бы ей, будь спок, пряников не пожалел! – Венька перестает жевать, и серые, почти бесцветные глаза его смотрят куда-то поверх трухлявой крыши сарая.

Лешка видит, как ветер пробегает по этой крыше, поднимая дощатую труху, и крутит ее, словно ввинчивая в небо. А здесь, у ребристой стены, ничто не поколеблет устоявшихся запахов прели и разогретого солнцем дерева… Венька жует пряники так, что нос ходуном ходит. И еще рассказывать ухитряется:

– Залег я там между ящиками. Прислонился спиной к мешку с пряниками. А другой мешок боком своим прямо надо мной повис. Ну, и дырочка в нем – та, что я еще утром заприметил, когда в магазине очередь за хлебом топталась. Набил карманы. Надо сматываться, а ты двери не раскрываешь. Ну, думаю, влип!

Лешке почему-то неприятно слушать Венькин рассказ. Нехорошо все это, нехорошо… Вон тетя Шура, считай, хозяйка всего магазина, а даже ложку, что в бочонке яблочного джема торчит, и то не оближет. Хлебные крошки только соберет на ладошку – и в рот. А они? Да и пряники эти какие-то деревянные – жуешь, а вкуса почти никакого. Вот первый, которым его Венька угостил, совсем сладкий был. Чуть-чуть откусывал и сосал, словно конфету. А эти… Но Венька жует их, будь здоров! Задорно вздернутый носик так и бегает, так и бегает на его конопатом лице…

– Ну и силен ты пожрать, Венька! – с еще неясной обидой говорит Лешка.

– Ага, силен, будь спок! – пытается улыбнуться Венька, не раскрывая набитого пряником рта. – Нам сейчас хорошо есть надо, чтобы, когда вырастем, не болеть. Мама считает, что потом много больных будет. В голодуху живем.

– Ты-то не очень!.. – Лешка осекся, не зная, как лучше сказать. – Ты приспособился.

– Ага, будь спок, – наконец может улыбнуться Венька. – Я ведь на нашей улице почти в каждом богатом доме обедаю. По очереди. Ну, а за это кому одно спасибо, кому дрова попилить помогу, кому воды притараню. Иногда так наобедаюсь, что пузо, как горшок полнюсенький, еле несу…

Венька снова вонзил зубы в пряник и замолчал. Правда, ненадолго:

– Слушай, Леха! А хочешь, я и тебе эти обеды устрою. Поговорю с тетей Феней. Она ведь вам еще родичка. Враз все уладит. Ну, Леха?

– А, вот вы где! Голоса слышу вроде знакомые, – Толик Щеглов осторожно опустил на землю две ореховые удочки и чуть приоткрытую консервную банку с черной землей, в которой густо копошились дождевые черви. – Я на вечерний клев собрался. Вот и удочку твою захватил. Пойдешь? – Толик зачем-то расстегнул замок вельветовой футболки и громко принюхался: – Ого, тут у вас вкуснятиной пахнет!

Лешка вместо ответа протянул ему горсть белых семечек.

– Вот это улов! Не иначе тетку Степаниду обобрали, – Толик сжал двумя пальцами семечко, и оно хрустнуло.

– Сама угостила, – не удержал Лешка улыбки.

– Да ну?! – недоверчиво переспросил Толик и заговорщицки подмигнул Веньке. – Знаем мы эти угощения. – Пошли, Леша, а то клев прозеваем.

Они уже сворачивали за сарай, когда Венька окликнул его:

– Так я завтра все устрою. Слышь, Леха!

– Валяй, валяй, – буркнул Лешка и споткнулся о какую-то железную скобу. Он нагнулся, опасливо потрогал подошву сандалии. Кажется, выдержала.

– О чем это он? Что он тебе устроить хочет? – поинтересовался Толик, когда они вышли на извилистую тропинку.

– Да так… Ерунда, – Лешка опустил голову, чувствуя, что краснеет. А вдогонку им еще летел веселый Венькин крик:

– Я сделаю-ю! Со мной не пропадешь, Ле-е-ха-а! Будь спо-ок!