– Ой, ну какая же я все-таки бестолковая, – воскликнула я, хлопнув себя ладонью по лбу. – Я же, Ладушка, привезла тебе подарок. Кстати и тебе, Марочка. Я так еще и не удосужилась вручить вам свои сувениры!

Я вскочила со стула и метнулась к дорожной сумке. Выхватив из нее заранее приготовленные пакеты, я с той же скоростью вернулась назад.

Я раздала подарочные пакеты Гольским и удовлетворенно откинулась на спинку стула. Подарок для Лады оказался самым большим по объему, но еще один пакет так и остался лежать на моих коленях.

Гольские не ожидавшие такого сюрприза, тут же начали доставать подарки. Ладе досталась коробка швейцарского шоколада и очаровательное платье от «Марибэль». Мара с восторгом перебирала натуральную французскую косметику, а Пашка перелистывал прекрасное издание Джорджа Харриса «Византия».

Наконец Гольский оторвал глаза от книги и взглянул на меня.

– Спасибо, Женя. Оказывается, ты помнишь…

– Ну как не помнить, Паша? – Я сразу догадалась, о чем он говорит. – Хотя мы же столько лет не виделись и многое изменилось, я была уверена, что тебе мой подарок понравится. И не могла же я приехать к вам в гости с пустыми руками!

Я смотрела на Гольского и только сейчас обратила внимание на его серое изможденное лицо, седые виски, глубокие морщины на лбу и неестественную худобу. Только глаза по-прежнему были яркими, живыми, выразительными.

Младшая же Гольская спокойно отложила шоколад и теперь рассматривала платье. Она казалась равнодушной и бесстрастной. Меня такая реакция подростка по меньшей мере удивила. Ну не могла нормальная девчонка, уже почти девушка, так индифферентно отреагировать на модный мировой бренд! Я только хотела открыть рот и спросить у Лады понравилось ли ей платье, как услышала голос подруги:

– А что за пакет у тебя на коленях?

Я немного замялась, а потом честно сказала:

– Здесь подарок для Игорька. Но…

Я боялась говорить дальше, потому что не знала истинной причины отсутствия мальчика в доме. Я боялась спрашивать о том, что с ним и где он сейчас. И я лихорадочно искала слова, чтобы разрядить обстановку в этой уютной кухне моих друзей. А здесь повеяло холодом и мне казалось, что мы все сейчас превратимся в ледяные статуи.

Мне на выручку пришел Павел:

– Но, если твой подарок для Игоря подойдет Ладе, можешь отдать его ей.

– Ладно, – легко согласилась я и передала пакет Ладе.

Она повесила платье на спинку стула и достала плоскую коробку средних размеров. Открыв ее, девочка удивленно посмотрела на меня и это была первая эмоция, отразившаяся на ее милом лице.

– Доставай то, что в коробке, – улыбнулась я и пояснила: – Это новейший трансформер. Это квантовый сенсорный компьютер последней модели. Ты видела когда-нибудь такой?

Лада отрицательно покачала головой и принялась рассматривать тонкий бесцветный ноутбук.

– Но он просвечивается. Как же…

– Открой. Когда поднимется крышка он заработает и засветится, и ты увидишь привычный для тебя экран и рабочую панель.

– А как он заряжается? – удивленно спросил Гольский.

– От солнца и его зарядки хватает почти на месяц, – пояснила я.

– Не может быть! – восхитилась Мара и добавила: – Мы еще таких не видели. У нас все компьютеры и планшеты наши, элитарские. Но как же ты его провезла через таможню?

– А вот это большой секрет, – ответила я.

– А можно я пойду к себе и там буду разбираться с компом? – обратилась Лада к отцу. Лицо девочки порозовело, а умненькие глазки засветились радостью и любопытством.

– Нет! – отрезал Павел. – Сначала ужин, а потом игрушки.

– Но мне не позднее одиннадцати в постель…

– Но, Паша, ради бога, в такой день давай сделаем исключение. Иди, доченька, а еду я принесу в твою комнату.

– Спасибо, мамочка!

– Если тебе понадобится помощь, обращайся, – вставила я.

– Нет, тетя Женя, я хочу разобраться сама!

Мы остались втроем. Гольский потер руки и весело спросил:

– Ну что, дамы, начнем ужин? Кому налить?

– Всем, – в один голос ответили мы.

Атмосфера за столом разрядилась, и я наконец почувствовала, что вернулась в юность. Мы пили, ели и с ностальгией вспоминали старые добрые времена. Но мы ни словом ни обмолвились о дне сегодняшнем. Я не задавала неудобных вопросов. Я не хотела портить праздник ни себе, ни Гольским. У нас еще будет возможность поговорить о настоящем. Всему свое время.

После вкусного и сытного ужина мы как-то рано, чуть за полночь, улеглись спать. Оказавшись в спальне Гольских (а место мне выделили именно здесь) и с удовольствием растянувшись на их широкой супружеской кровати, я позвонила Олафу. Бодреньким голоском, но слегка заплетающимся языком, я доложила, что доехала прекрасно, что Гольские очень рады мне и что я уже лежу в постели. Свенсон строго наказал мне никуда не лезть, свое мнение не высказывать и держаться подальше от неприятностей. Я обещала мужу быть примерной девочкой и отключилась. В эту ночь я спала как убитая. Крепко и без сновидений. Утром я не слышала, как Ладушка ушла в школу, а Пашка отправился на работу. Оказывается, уже давно Гольский трудился в троллейбусном парке. Теперь он простой водитель и своей работой доволен. Естественно, я удивилась, но не спросила почему он оставил любимое занятие археологией и как долго он водит троллейбус.

День второй.

5.

Завтракали мы с Марой поздно. Мы сидели в кухне и беззаботно болтали.

– Да, подруга, порадовала ты нас вчера. Ладка даже заснула в обнимку с компом.

– Здорово! Я рада, – откликнулась я, прожевав бутерброд с отвратительной колбасой. – Но мне показалось, что платье не очень понравилось девочке.

– Что ты, что ты! – запротестовала Мара. – Очень даже понравилось! Только…

Гольская стушевалась и замолчала.

– Только что?

– Понимаешь… Ты не обижайся, Женечка, но ей нельзя носить такое дорогое платье и… И тем более привезенное из-за границы.

Я поперхнулась кофе и ошеломленно уставилась на подругу. Придя в себя, спросила:

– П-почему?

– Да потому, что это платье для богатых. Для Высших. А мы Средние! – С каким-то надрывом громко вскричала Гольская и в сердцах бросила на стол нож, которым намазывала масло на горбушку батона.

Я молчала. Я просто ничего не понимала. Я не просто не понимала подругу – я была потрясена. Этот неожиданный эмоциональный всплеск Мары показался мне не просто странным, а очень странным.

– Так. Твоей дочери нельзя носить приличное платье, потому что вы средние. Это в каком смысле средние? – Спросила я, стараясь говорить ровно и призывая в помощь свой здравый смысл.

– Понимаешь… как бы тебе объяснить? – Мара на секунду задумалась и сделав глубокий вдох, решилась: – Мы… наша семья принадлежит к средней социальной группе…

– К среднему классу что ли? – беспардонно перебила я подругу.

– Вот, вот. К среднему классу. – Мара говорила, тщательно подбирая выражения и делая паузы между словами. Я чувствовала, что говорить ей нелегко, что она мучается и что ей отчего-то стыдно. – Но у нас не принято произносить слова типа «класс», «слой» или «сословие». Мы просто говорим: Высшие, Средние и Низшие.

– Понятно, – отозвалась я, хотя мне было по-прежнему совершенно ничего не понятно. В голове завертелась куча вопросов. Когда люди стали причислять себя к классам? Как произошло это разделение? Закреплено ли оно законодательно на государственном уровне? И если да, то, когда это произошло? Почему расслоение общества тщательно скрывается или дезавуируется руководством страны? Разделение на классы в современном обществе – это нонсенс какой-то. И кто такие послушники? И если сейчас Мара говорит об этом как о свершившемся факте и ее дочери нельзя носить платье, предназначавшееся Высшим, то чего я не знаю еще? И о чем я даже не догадываюсь?

Я собрала нервы в кулак и спросила:

– И кто же относится к Средним и Низшим? С Высшими-то все ясно.

Подруга непроизвольно, словно по привычке, крепко сжала левой рукой правое запястье.

– Средние – это учителя, врачи, рабочие высокой квалификации, районные чиновники, рядовые моповцы…

– Ты хотела сказать менты, омоновцы?

– Нет. Именно моповцы. У нас теперь не МВД, а МОП – Министерство Общественного Порядка.

– Ясно. А Низшие?

– Это простые работяги. Ну… бедные… все те, кто занят неквалифицированным трудом и сельское население. А еще люди, которые живут в районных городках. Не так давно к Низшим причислили уголовников. Ведь надо устраивать шоу из судебных процессов над ними и смаковать смертную казнь, чтобы другие боялись. Раньше-то они ходили в Лишних и расстреливали смертников по-тихому.

– Что, казни показывают по телевизору?

– Нет, но о них много пишут в газетах и сообщают в новостях.

– А кто такие Лишние?

– Лишние? – переспросила Мара, а потом серьезно сама же и ответила: – Лишние – это безработные, которые не платят налог на бедность. В разряд Лишних сразу причисляются те, кто в течение трех месяцев не нашел себе рабочего места. С трудоустройством было трудно, потому что увольняли больше, чем принимали на работу. Вот и придумал кто-то этот разряд или категорию, называй как хочешь, чтобы люди более активно искали работу и начинали платить государству налоги. А еще могли платить за обучение детей в школах и вузах, и за медицинское обслуживание конечно. У нас уже давно за все надо платить, – Мара грустно вздохнула и продолжила: – Спустя некоторое время к ним стали причислять асоциальных личностей: бомжей, алкоголиков, наркоманов, а еще больных СПИДом, некоторые категории пенсионеров, тяжело больных людей…

– Все понятно… Можешь не продолжать.

– Нет, дай мне договорить! Я уже много лет молчу и у меня нет сил держать все это внутри, – быстро и решительно заговорила Мара. В ее больших глазах стояли слезы, но голос не дрожал. Лицо подруги излучало такую решимость, что я вынужденно отступила.

– Хорошо. Я слушаю.

      Гольская набрала воздуха в легкие и продолжила:

– А еще у нас есть Послушники. И по сути – это рабы. Это они следят за порядком на улицах и в подъездах. Это они прислуживают Высшим и выполняют в их домах всю грязную работу. Это они таскают камни на полях и моют деревья и траву. И совсем скоро их можно будет официально покупать и продавать. И выкупать. Уже готовится Указ. – Мара провела ладонями по бледному лицу, словно стирая какое-то страшное воспоминание и очень тихо, едва слышно, добавила: – Правда выкупать уже можно и сейчас, только негласно и за очень большие деньги. Но как правило, чиновники идут на это неохотно и крайне редко… Да и выкупать Послушников бывает просто некому и не за что…

Мара замолчала, словно выдохлась. Теперь ее глаза были сухи, но в них читалась такая ненависть, что у меня похолодело внутри. Она освободила свое правое запястье и лицо ее немного расслабилось.

– Впрочем, – сухо сказала она: – Ты все увидишь и поймешь, когда мы выберемся в город. Мы же на сегодня запланировали прогулку по городу. И мы обязательно прошвырнемся по центру и заглянем и в магазинчики, и в кафеюшку. Ведь так?

– Да.

Мы заканчивали завтрак в полном молчании. Мне было необходимо время, чтобы переварить услышанное. Привезенный мною кофе приобрел странный привкус – привкус сильной горечи, а бутерброд с отвратительной колбасой стал безвкусным. Я бросила его на тарелку и закурила.

– Тебе уже лучше? – заботливо спросила я, прерывая затянувшееся молчание.

– Да. Спасибо, Женя. Ты меня простишь?

– За что? – я удивленно приподняла брови.

– За то, что испортила тебе настроение. Я не должна была рассказывать все это.

– Нет, Марочка, ты поступила правильно. И с кем ты еще можешь поделиться, как ни со мной? Мы ведь подруги и всегда все друг дружке рассказывали честно и откровенно. А помнишь, – резко сменила тему я, – как в институте мы напугали Бельскую, подкинув в ее сумку дохлую мышь?

Тогда эта примитивная детская выходка казалась нам чем-то из ряда вон выходящим и веселым. Доцента Бельскую не любили и побаивались. На моем факультете она читала социальную психологию и поговаривали, стучала. Бельская быстро вычислила кто совершил в отношении ее такой, как она выразилась, отвратительный акт издевательства над уважаемым преподавателем, и я на третьем курсе чуть не вылетела из университета. Мара же отделалась легким испугом, ведь она всего-навсего нашла ту самую дохлую мышь. Я не сдала ее и вскоре мы забыли об этом инциденте. Но я подозревала, что сама Бельская об этом не забыла и наблюдала за мной пристальнее, чем за другими студентами, чтобы в один прекрасный день отыграться за мою невинную шалость.

Припоминая ту историю, мы рассмеялись.

– А где сейчас Бельская? Чем занимается? – спросила я, когда мы успокоились.

– О! Она большая шишка сейчас. Она – Главный Идеолог Государства.

– Да ты что? Эта баянная кнопочка?

Перед моими глазами предстала маленькая полная женщина. Ее лицо действительно чем-то напоминало баянную кнопочку. Оно было плоским и бледным. Глаза на выкате, маленький приплюснутый носик, тонкие губы, вечно растянутые в брезгливой мерзкой улыбочке и коротко стриженные, выкрашенные в белый цвет волосы, постоянно подвергающиеся химической завивке. В общем, весьма неприятная особа. И высокий визгливый голос не добавлял прелести этой одинокой даме, державшей в ежовых рукавицах весь факультет. Я поначалу сочувствовала ей, но столкнувшись с ней поближе поняла, насколько она страшный человек и общения с ней надо избегать всеми доступными способами. На мое счастье в моей группе на четвертом курсе она уже не читала лекций и не проводила семинарских занятий. А на пятом, я и вовсе старалась не замечать ее.

– Тише ты! – в который раз одернула меня подруга. – Имя Анны Станиславовны Бельской следует произносить с подчением, тихо и с придыханием.

Мара улыбалась, а в глазах заметались веселые искорки. Мне казалось, что ёрничание над бедной женщиной доставляет подруге удовольствие.

– Она вышла замуж? – поинтересовалась я, скорее удовлетворяя свое любопытство, чем искреннее желание узнать о судьбе доцентши.

– Нет. Так и проходила в девках всю жизнь.

– Жаль…

– Да ничего ее не жаль! – воскликнула Мара. – Она редкостная…

Но Гольская не договорила и зажала рот рукой. Я сделала вид, что ничего не заметила и бодро сказала:

– Ну что, пойдем гулять?

– А давай прошвырнемся по нашему старому маршруту, – предложила подруга и я с радостью констатировала, что она немного повеселела и не уже выглядит такой изможденной и страдающей, как полчаса тому назад.

– Легко! – согласилась я и тут же вспомнила, что мы любили дефилировать по Центральному проспекту, не пропуская ни одного встречающегося на нашем пути магазинчика. В каком-нибудь из них мы оставляли сущие копейки, приобретая совершенно не нужные нам вещи. А потом усаживались на террасе любимого кафе и долго сидели за одной чашкой кофе, разглядывая прохожих или болтая о чем-то важном, сокровенном. Иногда мы рассказывали друг другу о том, о чем можно было поведать только поистине самому близкому другу. И таким другом была для меня одна Мара.

6.

      Спустя полчаса, мы уже неторопливо шли по Центральному проспекту. Я узнавала главную улицу города, его дома, детскую библиотеку и ЦУМ. Правда теперь он назывался Торговый Дом Петровский, в честь имени старшего сына ГГ. Сам проспект был расширен и закатан в свежий асфальт, но фонарные столбы чередовались на таком же расстоянии друг от друга как и прежде. Только они почему-то казались выше. Мое прирожденное любопытство взяло верх, и я остановилась у ближайшего столба. Задрав голову, я попыталась рассмотреть какое-то странное замысловатое устройство, расположившееся на самой верхушке столба. Неизвестный мне прибор отдаленно напоминал то ли старинный плоский микрофон, то ли экран, обрамленный по периметру переплетением одетых в металл проводов. Конструкция была установлена на штырь, позволявший ей легко разворачиваться вокруг своей оси.

– Идем. Не останавливайся. Не стоит привлекать к себе внимание, – зашептала Мара и взяв меня под руку, повела вперед. Но я сделала удивленные глаза, и подруга неохотно пояснила: – Это камеры слежения. Но они не только следят за нами, но еще и слушают. При надобности они легко вычленят тебя из толпы благодаря твоему чипу.

Мы прошли еще метров двести, как Мара мотнула головой в сторону большого современного торгового центра, где когда-то располагался Дом быта.

– А на крыше этого здания, натыканы такие же камеры, только помощнее в сотни раз. Они способны просматривать все без исключения помещения вглубь здания, включая подвальные. И смотри, как много там всяких антенн.

– Они прослушивают всех? – заговорщицким тоном спросила я, подыгрывая подруге. Меня уже начала забавлять эта игра в шпионов. Говорить шепотом, не останавливаться, не вертеть головой по сторонам, не смотреть на лица проходящих мимо людей… Ну прямо как в дрянном шпионском боевике.

      Я даже не стала уточнять кто эти «они». По сюжету боевика, разворачивающегося на моих глазах, это было ясно и так. Но Мара на удивление была серьезна и совсем не шутила. Укоризненно взглянув на меня, она ответила:

– Да. И при желании они могут отслеживать передвижение любого человека, если на это будет отдан приказ. Могут даже следить только за тобой одной.

– Да ну? – рассмеялась я. – Это же чушь какая-то.

– Напрасно смеешься, – строго сказала Гольская. – Я не вру.

– А за нами вчера следили? – спросила я и непроизвольно огляделась по сторонам, уж слишком озабоченной выглядела моя подруга. Но ничего опасного и сверхъестественного вокруг нас не происходило. Люди равнодушно шли по проспекту, совершенно не обращая на нас внимания.

– Да, – так же серьезно подтвердила Гольская.

– Почему?

– Потому что ты приехала из-за границы. Вот почему. И за тобой начали наблюдать, как только ты сошла с трапа самолета.

И вдруг я поверила Маре. Да и трудно было не поверить, после эпизода на вокзале. Я вмиг почувствовала себя голой, беззащитной и беспомощной. И одинокой. Я тоскливо взглянула на подругу и сказала:

– Давай минуточку посидим в скверике. Что-то нехорошо мне.

– Я согласна. Помнишь нашу скамейку у фонтана?

– Да.

Мы приблизились к пешеходному переходу и остановились в ожидании зеленого огонька светофора. Но вместо старого привычного красного огонька, сейчас высвечивалась надпись: «Стойте!». Затем быстро промелькнуло предупреждающее: «Ждите!» и наконец – «Идите!» Гольская потянула меня за рукав блузки, и мы вместе с остальными пешеходами, как солдатики, прошагали по привычной «зебре».

– Но как вы тут живете? – спросила я, когда мы присели на нашей скамейке (и как я надеялась подальше от вездесущих камер). Меня немного успокоило еще и то, что мы сидим совсем близко от весело журчащего фонтана и звук льющейся воды все же заглушает наши слова.