A vè lèdze ze vse.
Po со vè se tu zeszle?
Ve njic nie póviece.
Jo viem, jo poviem.
Jo jem sin karczmarski.
Kavaler dzirski.
Mom trènki dvojàkewo rodè.
Jedne dlo zdrovjo, drege dlo wóchodè.
Chto te trenki zażivo.
Ten bógactwo mievo.
Jo je zażivaję
J bogactwa miévaję.
 

(А вы люди из деревни, зачем вы здесь сошлись? Вы ничего не знаете, ничего не скажете. Я знаю, я скажу. Я сын корчмаря, храбрый кавалер. У меня напитки двоякого рода, одни для здоровья, другие для праздника. Кто употребляет эти напитки, тот бывает богат. Я их употребляю и имею богатства.)

Трогательно это воспоминание о корчме у народа, забывшего не только свою страну, но и свой старый язык! В Богемии и Польше начиная с XI века везде, на площади или рынке, стояла корчма. В иных городах было от двух до четырех корчем: in Bitom targowe duae tabernae, in Siewor novum targowe una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae. Западные корчмы сначала были, как и везде, вольными учреждениями, куда народ спокойно собирался по торговым дням, потом делались княжескими, казенными или вместе с землей переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить libera taberna, или к духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы (taberna occulta), известные с XII века. Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма.

В юго-западной Руси доселе еще удержалась древнеславянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки огромных корчем, превращенных теперь в заездные дома и составляющих как бы кварталы местечка. И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков, то в Виленской губернии еще по-прежнему все общественные дела решаются в корчме, и во всей Белоруссии и Украине корчма служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму. Еще недавно в некоторых уездах Витебской губернии, Динабургском, Режицком и Люценском, среди раскольников парни и девицы на Масленице собирались в корчму на праздник, называемый кирмаш, и парень, выбрав себе девицу, уходил с ней в лес и там венчался около дуба. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собраний парней и дивчат, которые приходят сюда плясать под музыку. «Що Божоi недiлi, чи празника, пiсля обiду, хлопцi та дiвчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяiни и жiнкi збираютця до ix подивитись, та побалакать де очiм, а пiд час и чарку гopiлкi выпить. От зiбралось бiля корчми людей вже чи мало, музики грають, парубок с дiвкою танцюе, а старiиши, люльки запаливши, посидали соби на приспi тай балакають». – «Та не вси ж и пьяницi в шинку, – рассказывает другой, – однi приходять сюда побачитись з добрыми людьми да побалакать, а другi – так, як оце й я, – чтоб послухать розумних людей и почуть щó робитця у свiтi. Бачите, у нас на ceлi нiкуди бiльш и збиратися». В праздник, когда нет дела, чоловiк с утра уже идет в корчму и говорит жене: «Надо схадзиць на часок в карчму». Жена обыкновенно отвечает: «Пайдзешь на часок, а прасядзишь да начи; виць в карчмы смаляныи лавки: как сядзишь, так и паралипнешь».

Итак, кормча южной Руси, корчма вольная, является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клубов – одни мужчины, в корчму входят все: и мужчины, и девушки. «В корчме и в бане уси ровные дворяне». Здесь-то, в корчме, гуляла прекрасная Бондарувна, жертва польских насилий и один из лучших женских образов украинской поэзии:

 
Ой у Луцку, в славнiм мiсти, капелiя грае,
Молодая Бондарувна у корчмi гуляе.
 

Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак, зашедший из Москвы, или шинок (нем. Schenke), занесенный в Украину ляхами, куда теперь и дiвчата частуют. Дiвчата, ночные собрания которых разгоняют для порядка, собираются в корчмы пить. И плачется мать на свою дочь, пьющую в корчме:

 
Моя дочка ледащица, не ночуе дома.
Моя дочка ледащица, не хоче робити,
Да як прiйде недiленька, иде в корчму пити.
 

Так как в корчмах, между прочим, продавались и питья, то отсюда и самое продажное питье получило название корчма (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках Древней Руси. У сербов npodaje на крчму значит продавать по мелочи. Слово крьчьмъница мы находим в древнейшем переводе пророчеств Исайи. В древнеболгарском языке крьчьмница – taberna; кръчьбьник (вместо кръчьмьник) — κάπλος. И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, обратившимся в церковнославянский, во всех древнерусских сочинениях кабаки и питейные дома всегда называются корчемницами и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. «Приключися,– говорит одна легенда,– яко нѣцiи человѣцы по мiрскому въ корчемницѣ пiяху, и глаголюще съ собою о разныхъ вещахъ». Но тот же древнерусский грамотник впоследствии говорил другое. В одном сборнике XVII века корчма толкуется как самое постыдное место: «Корчмы, сирѣчь кабаки, или аптеки, домы суть губительнiи». Слово корчъмствовать в значении мелкой, розничной продажи встречается в списке «Русской Правды» конца XIII века.

На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчемной жизни; напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими осьмью рынками (Адам Бременский, Дитмар Межиборгский), в не менее богатом Новгороде, во Пскове и Смоленске, который в летописи под 863 годом назывался великим и богатым городом, корчмы, должно думать, составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 года упоминаются мыта и корчмити: «В Лучинѣ (княжеской дани)… гривны, а мыта и корчмити невѣдомо на что ся снидеть». – «На Прупои (княжеской дани)… гривен, а на корчмитѣхъ не вѣдити на что ся сойдетъ». – «На Копысѣ (княжеской дани)… гривны… а корчмити невѣдомо, на что ся сойдетъ». То есть: неведомо, сколько сойдет с приезжих торговцев и с содержателей корчем. В Новегороде и Пскове корчмы составляют собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: «А свободъ ти, ни мыть на новгородьской волости не ставити». По псковской грамоте, составленной в 1397 году на псковском вече, запрещалось: «Княжимъ людемъ по дворамъ корчмы не держать, ни во Псковҍ, ни на пригородҍ, ни ведра, ни корецъ, ни бочкою меда не продавати». Купцы немецкие, а может быть, прежде и голландские, имели право на продажу пива на своем дворе. Но в половине XIV века, когда голландский двор находился уже в руках купцов немецких, новгородцы никак не хотели дозволить продажу пива и на дворе святого Олафа. В новгородской скре 1350 года сказано, что в этом году в собрании общинных купцов в Новгороде состоялось постановление, чтобы, пока стоит двор святого Петра, под страхом взыскания десяти марок никто не осмеливался продавать пива на готском дворе. Казимир Великий в 1348 году отдал войту колочинскому Петру город Роги в завислоцкой Руси, придав к нему, между прочим, две корчмы: duas tabernas, similiter duas mensas panum. Корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники «наймитовъ нанята и поставиша костер (башню) на Крому отъ Псковы, а поимаша то серебро на корчмитѣхъ». В 1474 году князь-местер Ризский прислал посла к великому князю воеводе Даниле Дмитриевичу (Холмскому) и к князю псковскому Ярославу Васильевичу и говорил: «Азъ князь великой Илифлямской и Ризской повѣствую, чтобы ми есте миръ дали, и язъ князь местеръ съ воды и съ земли сступаюся дому святыя Троица и всего Пскова, моихъ сусѣдъ, да и за то имаюся, что ми къ вам во Псковъ изъ своей волости корчмы пива и меду не пущати, – а колода отложите по всей моей державѣ, а на том пишу грамоту и кресть цѣлую за всю свою державу и за вси города, а опроче пискупа юрьевского и всехъ юрьевцовъ». В том же году заключен был договор и с юрьевцами (Дерптом) на тридцать лет, по которому они обязались «во Псковъ корчмы не возити, ни торговати, ни колодѣ (заставы) у костра (башня или стрельница) не держати». В самом же договоре мы читаем: «А корчмою пивомъ нҍмецкому гостю во Пскове не торговати, а опричь корчмы и пива всякiй товаръ возити по старинѣ». В одном из списков Псковской летописи добавлено: «И оттолтѣ преста корчма нѣмецкая». То же обязательство помещено в перемирном листе 1482 года между Новгородом и лифляндским магистром: «А пива и корчмы нѣмцомъ не продавати въ Новѣгородѣ, а ни по пригородамъ», и в новом перемирии 1493 года: «А корчомъ нѣмцом въ Новѣгородѣ не продавати ни по пригородомъ».

Не то было по городам, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы и преследуя вольное корчемство, князья вызвали этим появление тайных корчем. Звание корчемника унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века в исчислении запрещенных занятий, за которые отлучают от Церкви, рядом с чародеями и наузотворцами упоминается и корчемник (корчъмитъ). В Никоновской летописи под 1399 годом говорится про Михаила Александровича Тверского: «Во дни убо княженiя его разбойницы и тати и ябедники изчезоша, и мытари и корчемники (в княжеских корчмах), и торговыя злыя тамги истребишась». Кирилл Белозерский около 1408–1413 годов писал можайскому князю Андрею Дмитриевичу: «И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы (княжеской) в твоей отчине не было, занеже, господине, то велика пагуба душам, крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнуть». По словам Иоасафа Барбаро (1436), при Иване III право приготовлять питья принадлежало уже казне: «Он (Иван III) издал указ, воспрещающий кому бы то ни было варить мед и пиво и употреблять хмель». То же подтверждает Амвросий Контарини (1474–1477): «Напиток этот (мед с хмелем) очень не дурен, в особенности когда он стар. Впрочем, великий князь не всем позволяет варить его». Он же упоминает о существовании в Москве корчем, в которых ели и пили: «poi ridursi nelle taverne á mangiare et bere, et passata la detta hora, non si puo haver da lor servitio alcuno». Алберт Кампензе (1523) прибавляет, что жителям Москвы разрешалось употреблять напитки только по праздникам: «Эта народная слабость (пьянство) принудила государя их запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление пива и другого рода хмельных напитков, исключая одни только праздничные дни. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется москвитянами, как и все прочие, с необычайною покорностию». Герберштейн (1517, 1526) оставил известие, что еще Василий Иванович построил для своих слуг за Москвой-рекой какой-то дом или слободу, названные Наливками (теперешнее урочище у Спаса на Наливках), и позволил им пить там пиво и мед, запрещенные остальным жителям города: «Porro non procul a civitate domunculae quaedam apparent, et trans fluvium villae, ubi non multis retroactis annis, Basilius princeps satellitibus suis novam Nali civitatem (quod eorum lingua infunde sonat) exaedificavit, propterea quod cum aliis Ruthenis medonem et cerevisiam bibere, exceptis paucis diebus in anno, prohibitum sit, iis solis bibendi potestas a Principe sit permissa. Atque earn ob rem ne caeteri illorum convictu corrumperentur, ab relinquorum consuetudine sunt sejuncti.» To же известие, с незначительными дополнениями, повторяется у Гваньино, Михалона, Олеария и Флетчера. Гваньино (1560) в своем описании Московии, переделывая Герберштейна, говорил: «Denique trans fluvium, Basilius, pater moderni principis, pro satellitibus suis, caeterisque extraneis, Polonis videlicet, Germanis et Lithuanis (qui a natura Bacchum sequuntur) oppidum Nalevki dictum, quod cognomen ab in-fundentis poculis habet, extruxit. Illic vero omnibus extraneis militibus et advenis, satellitibusque principis, inebriandi vario potus genere facultas concessa est, quod Moscovitis gravi sub poena prohibetur». Место то читается несколько иначе в старинном русском переводе Гваньини: «Есть же в нем (в городе Москве) домов 41 500; к тому ж еще за рекою великий князь Василий, отец царя Иоана, ради Сепачов (?) своих, сиречь поплечников (?) инных людей общих (popleczników – сторонников) слободку, называемую Наливайки, создал». Литвин Михалон (1550) также слышал, что Иван III обратил свой народ к трезвости, запретив везде питейные дома: «Redacto populo ad sobrietatem cauponisque ubique interdictis». «Василий,– продолжал он,– увеличил свою столицу Москву, построив в нее слободу Налевки (Nalewki) руками наших наемных солдат и дав ей это имя в укор нашему племени (иностранцам), склонному к пьянству, от слова налей