«И как женщины соглашаются на такое? И во имя чего? Чтобы какой-нибудь лох типа меня обратил на нее внимание? Зачем, черт побери, если любой мужик и так всегда мотивирован желанием овладеть красивой женщиной, – постигая азы движения, злился он про себя, пытаясь выучиться новой походке, – Стоило ли превращаться в женщину только для того, чтобы понять, как им неудобно жить. Нет, решительно быть бабой мне не подходит. Может быть, родись я женщиной с самого начала, мне бы все это и нравилось, но заново учиться ходить, садиться, иметь грудь, которую надо поддерживать лифом, нет, все это не по мне. Странные ощущения, будто все это – какая-то психосоматическая аномалия. Скорее в лавку, искать старую мерзавку».

Надев туфли и поправив волосы перед зеркалом, перед тем как выйти, он остался вполне доволен своим видом, только лишь про себя с сожалением отметив, что его сумка не совсем монтируется к его новому внешнему облику. Забрав с собой маску и выйдя из номера, он захлопнул дверь и осторожно, стараясь не шуметь, заспешил вниз, еле сдерживая волнение от предстоящего свидания с действительностью. С трудом сохраняя равновесие на винтообразной лестнице, двигаясь по ней все время бочком, он наконец-то добрался до первого этажа и с облегчением заметил, что портье нет на месте: он куда-то отлучился, то ли по нужде, то ли выпить чашечку кофе, – как это заведено у итальянцев, и выскользнул на вечно людную площадь перед отелем.

***

Аэропорт после Шереметьева поражал своей провинциальной запущенностью и размерами: она словно попала обратно в советское время, в котором все было бестолково и скученно, – в очереди за багажом Тудоси успела убедиться, что вновь обретенные соотечественники не отличаются московским свободомыслием, во всем поддерживая действия правительства по наведению порядка в стране: все их разговоры сводились к однозначной поддержке новогоднего выступления президента, призвавшего все здоровые силы общества и патриотов дать отпор «пятой колонне Запада» и «умереть, но остаться русскими». Получив багаж и выйдя на площадь, она довольно легко нашла водителя, готового ее отвезти в Севастополь: был не сезон и можно было даже поторговаться, – и уже в процессе движения она услышала звуки артиллерийской канонады, выстрелов и серию взрывов, изрядно ее напугавших. Водитель, нисколько на это не обративший внимания, заверил ее, что «это ничего, так наши с бандэровцами воюют, це нормально, у нас тут спокойно», продолжая двигаться через безлюдный город к автостраде, ведущей на Севастополь. Дорога к Севастополю заняла два часа, при этом два раза останавливали на блок-постах, досматривали машину и проверяли документы: каждый раз Тудоси объясняла, что цель ее поездки – отдых и что она остановится на квартире у своей подруги, живущей в Севастополе; и каждый раз молодые лейтенанты недоверчиво осматривали ее, словно она для них представляла угрозу, и лишь волшебные слова «мы же все русские» спасали ее от ареста. Въезжали в город со стороны Малахова кургана, моросил мелкий дождик, а водитель охотно пояснял, что это характерная погода для этого времени года; он высадил Тудоси рядом с гостиницей «Севастополь», прямо напротив дома, в котором располагалась квартира Софочки Гефтер, где предстояло ей жить всю следующую неделю. В Севастополе она была впервые и плохо представляла, как он выглядит, о его существовании она знала лишь из рассказов Толстого и уроков истории, где он именовался исключительно как город-герой. Сейчас перед ее глазами предстоял маленький приморский городок, застроенный псевдо-классическими зданиями сталинской эпохи: проспект Нахимова, на котором она стояла, выглядел как арбатский переулок, но никак не проспект, по которому организуют военные парады, – а в воздухе пахло морем и весной, квартира оказалась на редкость уютной, в холодильнике оказался изрядный запас еды, которую ей оставила заботливая Соня, и записка, в которой подробно излагались правила пользования бытовой техникой и места в городе, которые ей нужно было посетить, чтобы считать себя культурным человеком на отдыхе. Тудоси приготовила себе чай, удобно устроилась на диване и, достав рукопись из сумки с ноутбуком, принялась читать.

-Глава 2-

Мимо валила пестрая разноязычная толпа: немцы, американцы, французы, японцы, китайцы, индусы, русские и украинцы, – в общем все народы мира, явившиеся сюда словно лишь для того, чтобы продемонстрировать себя в великолепных декорациях города Гольдони и Каналетто. Было шумно и весело, уже вечерело и небо подернула золотая дымка умирающего солнечного света, озаряя верхушки кампанил и фасады мраморных дворцов, изъеденных тенями своего пышного архитектурного великолепия. Тьма, испуганно прятавшаяся весь день в тенистых двориках многочисленных палаццо и крытых проходах меж домов, под арками мостов и в проемах окон, начала безбоязненно высачиваться наружу узких многолюдных улиц и вечно пустых проулков, ведущих в никуда. Сумрак покинул интерьеры и переместился наружу, а его место на время занял искусственный свет ламп и свечей, который сам собой умирает далеко за полночь, когда хозяева квартир и постояльцы многочисленных гостиниц смежат свои веки и отправятся путешествовать в царство Морфея. Но пока еще ранний вечер, лучшее время, чтобы делать покупки.

Не успел еще Адам и шагу ступить, как почувствовал на своей ягодице чью-то нескромную руку, по-хозяйски ощупывающую его тело.

– Скузатто, синьора, – услышал он у себя за спиной чей-то глумливый голос, но не обернулся на него, сделав вид, что это его не касается.

«Какое паскудство. Неужели женщины постоянно терпят такое, не побоюсь сказать, свинское отношение с нашей стороны, – ужаснулся Адам, медленно двигаясь в толпе, со всех сторон почти физически ощущая нескромные взгляды встречных мужчин, в каждом из которых он ощущал своего потенциального насильника, – Почти наверняка любой из них уже мысленно раздел меня и представил, как можно мною овладеть. Во всяком случае, я бы так и сделал, если бы увидел сам себя сейчас со стороны. Господи, я же чертовски хорош; я сам себя хочу, а значит, того же хотят и все другие. Как интересно, ты идешь в толпе и почти физически чувствуешь, как тебя хотят. А может, это и есть женское счастье – быть в центре внимания всех окружающих мужчин. В чем наше предназначение – в получении максимального наслаждения в максимально продолжительное время. Это все равно, что нечаянно оказаться героем порнофильма, публично демонстрирующим свой оргазм. Господи, такая буря чувств и мыслей, что это меня заводит. Что-то происходит внутри меня. Какой-то жар разгорается изнутри и волнующе растекается вверх по всему телу. Кровь шумит в ушах. Я весь в огне».

Невероятная полнота чувств, которую испытал Адам, захлестнула все его сознание и смыла куда-то вовне все мысли, оставив в голове звенящую пустоту. Он будто находился внутри сверхчувствительного прибора, – своего нового тела, – который в тысячу раз усиливал впечатления от восприятия окружающего мира. Ощущение ошеломительного счастья, так внезапно накрывшее его с головой, не проходило, продолжая туманить сознание и звенеть в ушах. Не в силах больше бороться со слабостью своего нового тела, он присел за ближайший пустой столик одного из бесчисленных кафе и с трудом перевел дыхание. Ему ничего не хотелось, только бы отдышаться, но на подобострастное «Бонжорно, синьора» он смог только лишь томно процедить:

– Уне минерале акве,– и прикрыл глаза, полные неожиданно подступившей влагой.

В голове гулко шумела кровь, словно он оказался на морском берегу во время прибоя: при этом морем был он сам, сильным и влажным, словно не знающие усталости волны, жадно облизывающие землю, – и это было для него сейчас важнее, чем весь мир со всем его великолепием вокруг.

– Прего, синьора, пре уна аквеминерале», – вывел его из оцепененья услужливый голос официанта и он с облегчением пригубил стакан с ледяной водой, обжигающей его горло мириадами пузырьков с газом.

– Граци-и-и-и-и, – прожурчал он из себя и постарался как можно более соблазнительней улыбнуться. Откуда у него появились эти способности и привычки он не знал, но и не стремился препятствовать новым возможностям своего тела. Официант от его улыбки весь расцвел, будто он ему подарил 100 евро, и, низко поклонившись, молча отошел.

«Какое счастье – уметь влиять на людей одним лишь взглядом. Или лишь модуляциями своего голоса, – подумал про себя Адам и счастливо вздохнул, – Ну все, мир, держись. Теперь я вам покажу, что может сделать один мужик, обладая таким соблазнительным женским телом, как у меня. Черт побери, а зачем, собственно, мне идти сейчас обратно в антикварную лавку и искать там загадочную хозяйку? Ведь я получил такой шанс в жизни, кому никто и никогда из живущих не предлагал – начать новую жизнь в новом качестве. Ведь это же великолепно. Господи, я только сейчас начинаю понимать, как это здорово».

Неожиданно он испытал первый дискомфорт – ему нестерпимо захотелось писать. Он постарался как можно медленней подняться и, стараясь не делать резких движений, отправился вглубь кафе искать туалет. Тело вело себя неподобающе развязно, игриво покачивая бедрами и зачем-то все время поправляя правой рукой челку на голове и грудь. Инстинкты превалировали в новой телесной оболочке Адама, ведя самостоятельную жизнь вне его сознания. К счастью для себя, он сразу понял, что этому не надо сопротивляться, как если бы ты сел сдуру в случайное такси и оно везло тебя по ему одному ведомому маршруту. Раз привычные правила игры отметили, а новых он не знал, проще было следовать естественному ходу вещей, ориентируясь по обстановке. Найдя дверь с женским силуэтом, он заперся изнутри и тут же посмотрелся в зеркало. Снова поправил волосы, а затем принялся аккуратно задирать подол своего платья наверх до тех пор, пока полностью не оголил нижнюю часть тела. Аккуратно опустив колготки вместе с трусиками до колен, он уселся на холодную крышку унитаза и невольно поежился, отметив про себя, что у мужчины этот процесс занимает гораздо меньше времени и не столь трудоемкий.

Он ослабил напряжение мышц таза и тут же из него захлестала горячая влага. Само мочеиспускание уже доставляло ему удовольствие, заставляя вибрировать всю нижнюю часть живота.

– У-у-у-у, здо-ро-во-о-о-о-о, у-а-а-а, класс-с-с-с-с, – тихо выдавил он из себя, продолжая чутко прислушиваться, а точнее причувствоваться к своему телу.

«Господи, что же будет, когда я буду заниматься любовью? Но для этого нужен партнер или на худой конец вибратор», – последняя мысль рассмешила его, так как нельзя лучше подходила к описанию его нынешнего состояния. Закончив мочиться, он тщательно подтерся туалетной бумагой и, встав с унитаза, вновь натянул на свои упругие ягодицы трусики с колготками, спустил вниз подол своего платья и вновь тщательно оглядел себя со всех сторон, лишний раз убедившись, что его внешний вид в порядке. Посмотрелся в зеркало, снова поправил волосы и вернулся обратно к своему столику, развязно уселся на стуле, перекинув ногу на ногу, и принялся разглядывать текущую мимо него разноязычную толпу, чувствуя на себе многочисленные взгляды непрерывно раздевающих его мужчин. Меньше всего ему хотелось в этот момент сопротивляться желанию его тела выставить себя на всеобщее обозрение толпы и испытывать вибрации чужих эротических желаний, жадно общупывающей его взглядами со всех сторон.

При мысли о том, что он самый желаемый на этой улице мужчина, его охватывает ликование сродни умственному экстазу: это похоже на то, как вдруг из простого «запорожца» пересесть в красный «Феррари», обладать которым хотят все, – но самое восхитительное во всем этом было то, что ему ничего не нужно было делать, достаточно было просто существовать в соблазнительном сосуде нового тела.

Он сидит и смотрит на идущих мимо мужчин, подмечая их реакцию на себя: беззастенчиво вглядывается в их лица, каждое из которых как захватанное меню в ресторане с набором невзыскательных блюд по минимальной цене, – ни одно из них не может предложить ничего стоящего, ради чего стоило бы рискнуть познакомиться. В них, как в сотнях зеркал, отражается желание обладать красивой женщиной, которое тело Адама мощно излучает, гипнотизируя самцов, словно питон кроликов. Пребывание за столиком с одним стаканом воды становится все более рискованным, так как напоминает ему поведение путан из кафе «Академия» на Тверской, где они на летней террасе заказывают всего лишь один стакан воды и демонстративно ждут, пока их кто-нибудь снимет: будучи гостем «Академии», когда бывал в столице по делам, он сам неоднократно пользовался их услугами, отмечая неизменно меркантильный прагматизм столичных шлюх, – зачем тратиться, если по минимальной цене можно занять место в кафе в окружении подвыпивших мужчин, страдающих духовной анорексией и половым недержанием. Этакий клуб ревнителей благочестия похоти, входным билетом в который является средневзвешенный чек в 20000 рублей за вечер, не меньше.

Он делает знак рукой официанту, и когда тот оказывается рядом, вручает пять евро, давая понять, что собирается уходить. Провожаемый подобострастным «Граци, синьора, граци» он встает и, развязно виляя бедрами, присоединяется к толпе туристов, направляющихся в сторону площади Сан-Марко, прямо противоположной от места расположения антикварной лавки, куда он изначально собирался.

Толпа в Венеции – это нечто особенное, самостоятельный объект из смеси любопытства и тщеславия, наблюдать за которым одно удовольствие, быть которым не хлопотно: достаточно просто идти. Прогулки по Венеции единственное занятие в городе, за которое не нужно платить. Все вокруг настолько искусственное и фальшивое, – словно макияж на лице старого актера, давно забывшего как он выглядит на самом деле,– но такое привлекательное, манящее своей пронзающей красотой, что хочется длить свое пребывание здесь до бесконечности, до полного растворения себя в атмосфере города-призрака, жадно запоминая каждый его фрагмент.

В плотной толпе «зомби от красоты» тело Адама само знало, как себя вести: оно не шло, оно себя демонстрировало. Выйдя из глубины лабиринта Кампо Сан-Захарии на оживленную Рива-дельи-Скьявони полную энергичных американских стариков и плохо сделанных китайских клонов Дэн Сяопина и Мао Дзедуна вперемежку с различными вариациями Цзян Цинн, – собаки великого кормчего, – и Чжан Цзын, – последней продажной любви опального Бо Силая, – двигающихся невыносимо медленно, словно всем им некуда спешить, Адам влился в их ряды, как еще один из ярких экспонатов ярмарки тщеславия, выставленных здесь на всеобщее обозрение. У каждого в толпе словно бирка с ценой на лбу приклеена, и большинство гордятся этим, так как к этому они шли всю свою жизнь, прежде чем оказаться здесь и сейчас в компании себе подобных. Венеция – это город, куда люди стекаются со всего мира, чтобы узнать себе цену, так как только здесь можно потратить деньги так, что не будет жалко вспомнить потом до гробовой доски.

Под оглушительные крики гондольеров, плеск волн и гомон толпы, громко шаркающей по серым плитам набережной, Адам благополучно добирается до колонн Сан-Марко и Сан-Теодоро, горделиво обозначающих вход на пьяццетту, где попадает в цепкие руки уличных фотографов, двух стариков с жуликоватыми лицами, одетых в одинаковые тельняшки и капитанские фуражки с золотыми кокардами, обступивших его с обеих сторон под одобрительное цоканье языков и бесконечное клокотанье: «Белиссимо, белиссимо, белла, белла, че белла дона».

Адам замер в испуге, не зная, как ему реагировать на их неприкрытую лесть с явно выраженным меркантильным подтекстом: они откровенно хотели развести его на деньги, но как ему было пока непонятно. Неожиданно для самого себя он улыбается, томно вздыхает и игриво воркует в ответ:

– Нихт пароле, скузато, – отчего приводит престарелых альфонсов в сущий восторг.

– Синьора, бенне, бенне, ноу проблема, да дове сиетте ариватти? Да дове? Прего, уна фото? Прего, прего, че белла дона. Гратута-м-е-н-т-т-е-е-е! Прего, прего, прего.

Плохо понимая, что они ему говорят, Адам продолжал улыбаться, недоуменно пожимая плечами. Наконец, ничего не придумав умнее, он признался на русском:

– Ничего не понимаю. Ферштейн, старая обезьяна? Я русский, копире? Облико морале. Но мани фо ю! Копире?

– О, руссе, руссе, – радостно в один унисон взвизгнули фотографы и поменялись местами: сизоносый встал слева, а круглолицый с морщинистым лицом младенца – справа от Адама, – Но палраре ун по ин руссо, копире? Ун по ин руссо! Я говорить руссо, мало-мало. Белла, че белла дона. Ай, калинка-малинка. Тцэ, тцэ, тцэ, ах, малинка! Вы, руссо, очень, очень красиво.

Адам зачем-то поправил грудь, – видимо, это была неподконтрольная ему телесная реакция, – и снова улыбнулся, после чего опять повторил:

– Но мани фо ю, ферштейн?

– Но мани, но мани, долче белла, для вас бесплатно, калинка-малинка. Хочешь фото? Фантастик фото!

– Бесплатно? – снисходительно уточняет Адам, поправляя волосы, – если бесплатно, то можно.

– Можно, можно, – засуетился сизоносый, который и оказался знатоком русского языка, – фантастик фото. Пер долче донна фантастик портфолио. Кописко?

– Кописко, кописко, старый пиписко, – хохотнул Адам и повел плечами, – Давай фотографируй – я не против.

– Уна моменто, белла донна, – встрял в разговор напарник сизоносого, отчего его лицо сложилось в приторно-слащавую гримасу, – Э туйо окьи нери коми дуэ стели пер ме. Очьи черны.

– О, да, – обрадовался сизоносый, – Очьи, очьи черны. Очень красиво. Очень. Нерро окьи. Белла окьи. Очень люблю, белиссимо.

– Соло ин студио фотографико.

– Эсаттаменте, Джузеппе, фантастико фотосессия. Мало-мало фотосессия. Экшн. Хорошо. Хочешь? Будет хорошо, очень к-хорошо. Калинка-малинка, долче витта: водка, икра, – браво.

– Так фотографироваться будем или как? – удивился Адам неожиданному повороту в разговоре.

– Будем, будем, – энергично заверил его сизоносый и даже от возбуждения снял свою капитанскую фуражку и промокнул клетчатым платком вспотевший затылок, – Но не здесь. Можешь подождать нас на пьяцце, в кафе? Всего соло мало-мало диечи – десять минуток. О-кей?

– Ну ладно, а в каком кафе? – согласился Адам.

– В кафе «Флориан», для такая белла донна только там. О-кей?

– О-кей, о-кей, старый лицедей. Только учти, ждать я вас не буду. Если что, то уйду одна.

– Нон, синьора, нон си преоккупи! Мама-бошкой клянуся. Правда, Джузеппе?

– Эсаттаменте, пароло д-оноре!

– Ничего не понял: какие вы экскременты имеете в виду?– но черт с вами, рискну. Посмотрим, что такое долче вита для вас, – с этими словами Адам прошел сквозь расступившихся в почтительном полупоклоне стариков и отправился на площадь Святого Марка.