Достаточно было всего двух правильно подобранных цветов, сплетенных в орнамент на листе белой бумаги, чтобы избавить человека от патологической жадности или излечить от хронического пьянства.

Учёные называют это кодировкой, но мне больше нравится слово цветотерапия. Я лечу людей, исправляя повреждения в их природе моим искусством цветосочетаний.

До меня только Кандинскому приходила идея соединить чистые цвета и формы, чтобы выйти на новый уровень искусства, но у него это не получилось, а я сумел добиться просто поразительных результатов. Это оценил даже мой шаман, решив отправить меня для дальнейшей учебы за границу.

К счастью для меня, шаман Костя в обычной жизни оказался весьма известным скульптором в эзотерических кругах Запада, имеющим свою собственную мастерскую-галерею в Лондоне, где он продавал своих бронзовых демонов за умопомрачительные деньги.

Для него не составило особого труда выправить для меня нужные документы для заграничной поездки и вместе с ним я оказался в Лондоне, где был представлен приорату ордена света. Для приоров я составил индивидуальные цветограммы, в которых отразил настолько точно эмоциональное состояние каждого из них, насколько это позволяло мне моё шаманское зрение.

Эффект от моих цветограмм превзошёл все их ожидания: приоры были и потрясены, и испуганы. Посоветовавшись, они решили отправить меня на другой конец света – в Мексику, к другому шаману. Так я оказался в пустыне Чиуауа, а моим учителем на целый год стал старый индеец Хуан Карлос.

Пустыня удивительное место, в пустыне перестаёшь замечать время. Здесь нет завтра или вчера. Здесь всё время сегодня. У индейцев нет слова время, им его заменяет слово сейчас.

И для них нет смерти: мёртвые для них всё ещё живые, они с ними общаются, просят у них советов, делятся новостями. Обо всём этом поведал мне Хуан Карлос, начав меня учить искусству сновидений. Ведь сон вовсе не подобие смерти, как утверждали древние греки, а возможность оказаться на родине всего живого.

Во сне мы покидаем наши тела и можем оказаться в любом из 13 небесных и 9 подземных миров. В одном из этих миров, утверждал Хуан Карлос, зародились первые люди и населили наш мир, переместившись в него во сне и здесь, проснулись, положили начало всего живому. От первых людей произошли звери, птицы, рыбы, растения и даже горы.

В сон Хуан Карлос погружал меня с помощью специального напитка из растения айяуско. И время для меня переставало существовать, а вместе с ним исчезала и материя: ведь одного без другого просто не бывает.

Оставалось лишь моё Я как чистая энергия, как луч света, вливающийся в общий поток мириадов таких же лучей, из которых состояла наша Вселенная. Во сне я был неотделимой частью того сияющего всеми цветами мира, который впервые увидел на Байкале: я был одновременно и Богом и маленьким камушком на краю пустыни; я был и рыбой, и утопленником, которого она пожирала, лежащего с камнем на шее на дне Рио-Гранде; я был и палачом и жертвой; я был роженицей и тем младенцем, которого исторгали её чресла; я был всем и я был никем.

Безграничность и причудливость внематериального бытия поражала как проказа мой ум, выедая из него здравый смысл начисто и заменяя его духовной интуицией, интуицией откровения духа, явленного во всей его сияющей внеземной красоте и силе.

Ты не поверишь, но я нашёл в первом же моём сне жену и дочерей, который теперь обитают в одном из небесных миров. Они ждали меня и радость от встречи с ними убедила меня в том, что и правда ничто живое не умирает, а лишь меняет форму своего существования.

Жизнь неуничтожима, как неуничтожима и энергия, лежащая в основе нашего мира. Собственно, уроки Хуана Карлоса и должны были это мне продемонстрировать.

Но конечно не только это: в уроках индейского шамана присутствовал неизменно и элемент ужаса, с помощью которого весьма эффективно и даже с некоторым изяществом индейцы достигали эффекта изгнания разума.

Во время ужаса ты начисто забывал о разуме. И он тут же бесследно исчезал, а ты выпадал из скорлупы словесно бытия в мир духа и становился снова тем, кем был до возникновения разума – неотделимой частью всего живого.

Это внеразумное существование сопровождалось такими эмоциональными потрясениями, что полностью очищало природу твоей души от каких-либо греховных страстей и заблуждений. Ты словно оказывался в Божьей бане, где с тебя смывали всё наносное и ты вновь оказывался невинным и безупречным, светясь своей первородной чистотой: ты становился младенцам духа, явленным в этот мир радоваться жизни.

Особое внимание Хуан Карлос уделил цветным мирам, где обитают жар-птицы с человеческими лицами: птицы-девы, которых у нас принято называть Сиринами, Алконистами и Гамаюнами.

Миры, в которых они обитают, называются одним словом Ирий, а пение этих птиц-дев может утешить даже святых, а в мою душу вселяло веселие и радость. Это даже нельзя было назвать словом эйфория, потому-что и эйфория связана с эмоциями твоего тела, а здесь счастье излучало моё Я под воздействием их пения.

Я был эпицентром счастья и дарил им весь мир и этих птиц. И чем больше из меня выходила этого счастья, тем больше во мне его образовывалась. По мере того, как они пели, их пение заставляло меня быть счастливым, а моё счастье заставляла их петь. Я убеждён, что Ирий и есть Рай, который мы когда-то потеряли.

Хуан Карлос показал мне и Ад, чтобы я понимал, против чего готовят меня бороться. Это мир, лишенный света и полный мировой скорби, ведь в нем пребывает невероятной мощи разум, именуемым Князем Тьмы.

Место смертельной скуки и покоя в плохом смысле этого слова: полная недвижимость и неизменяемость. Пребывая в этой обжигающим холодом равнодушия темноте, ты сразу понимал никчемность своего существования и бессмысленность своих усилий что-либо изменить в своей жизни.

Отчаяние – вот главное чувство, с которым ты возвращался из Ада в наш мир. После этого зло не могло у тебя ни с чем ассоциироваться, кроме разума. Помимо моих упражнений с шаманом в Мексики, я пробовал себя в роли экзорциста, т.е. изгоняющего дьявола, наркокурьера и даже охотника за головами.

– А вот об этом, пожалуйста, поподробнее. Если ты, конечно, не врёшь?

– Зачем мне врать, если я говорю правду. В Мексике, в частности в Пасо-дель-Норте, значение этого слова сильно отличается от общепринятого в остальном цивилизованном мире. Мы, а в Мексике все такие дела делают вместе с местными, так вот, мы похищали семнадцатилетних девственниц. Знаешь зачем? Вижу по глазам, что это тебе интересно! Интересно?

– О, да, рассказывай. Не тяни резину. Наверное, для плотских утех каких-нибудь нарко-баронов?

– Не угадал, совсем не угадал. Мы похищали этих девиц на органы. Привозили в подпольные клиники, где их разбирали на запчасти для богатых американцев и европейцев. Прямо как автомашины. С операционного стола на дно Рио-Гранде отправлялся лишь скелет, обчищенный до костей. Внутренние органы и кожа шли на пересадку, а мясо в рестораны: человечинка до сих пор пользуется устойчивым спросом у определённого типа людей.

– И Тебе не страшно об этом говорить? Ты же их убивал!

– Отнюдь. Убийство – это насильственное лишение жизни человека, а они даже не знали, что покидают этот мир: они просто засыпали и исчезали. В прямом и в переносном смысле. У них у всех была хорошая смерть. Много лучше, чем у большинства, ждущих её в ужасе и не желающих с этим смириться. Если хочешь знать, мы их освобождали от их тел и отправляли обратно мир духов.

– И долго ты пробыл в Мексике, охотник?

– Год и 28 дней. Дату моего отъезда Хуан Карлос очень тщательное вычислял. Для этого он попросил заживо его закопать на 3 дня и 3 ночи. Всё это время под землёй он советовался со своими предками, а затем отправил меня в Рим. Его решение меня изрядно удивило, но я обязан был ему подчиниться. Знаешь куда я должен был явиться в Риме? Ты не поверишь! В Ватикан.

Александр жадно допил содержимое своего стакана и сделал знак официанту повторить заказ. Между нечаянными собеседниками повисло неловкое молчание, которое не прерывалась, пока в руках Александра не оказался снова стакан с виски. Он повертел его в руках, посмотрел сквозь него на свет, отпил и вернул на стол, делая вид, что собеседник ему совсем не интересен.

Наконец устав молчать, собеседник поинтересовался:

– И как в Ватикане, ждали?

– Ты не поверишь, но да. Ждали. Там я встретил последнего своего духовного наставника, падре Христо.

– Какое многозначительное имя.

– Да, это сокращённое от Христофор. Был такой святой, очень почитаемый у католиков. Покровитель всех путешествующих и беглецов. У него, говорят, была песья голова. На православных иконах его так и изображают – человеко-псом.

Чем не египетский Анубис – бог смерти и страж весов в царстве мёртвых. Вот он-то и закончил моё посвящение в тайну ордена света. Христо был хранителем музеев Ватикана. Но не тех, что доступны туристам со всего мира, а закрытых, о существовании которых никто не догадывается.

Ватиканский холм представляет собой многоуровневый лабиринт катакомб, на самом нижнем ярусе которого хранится всё то, что когда-то навсегда исчезло из этого мира: это и копье Лонгина; и Чаша Грааля; и портрет Христа кисти Евангелиста Луки, написанный прямо на столешнице стола, за которым проходила тайная вечеря; это верёвка, на которой повесился Иуда; Ковчег из Иерусалимского храма, вывезенный в Рим императором Титом; сгоревшие Сивиллины книги.

Всего перечислить невозможно, ведь за 1000 лет папы собрали все диковинны мира в одном месте. Но предметом моего изучения в катакомбах были исключительно картины и прах 12 величайших мастеров живописи, начиная с Джотто и заканчивая Пикассо. Все они когда-то состояли в ордене светы и были здесь, в подземельях Ватикана, захоронены.

Я должен был вступить с ними в контакт, используя навыки, полученные в ходе обучения у Хуана Карлоса, чтобы стать одним из них – художников света, несущих в мир красоту и гармонию, не доступную разумному объяснению, а потому губительную для Князя Тьмы, пробуждая в людях чувство прекрасного.

Предвижу вопрос, как я погружался в сон без волшебного напитка индейского шамана? Но для тех, кто учится искусству сна, напиток нужен только в самом начале.

Это как для ныряльщиков, когда их учат нырять: сначала в руки дают тяжелые камни и бросают в воду, благодаря которым они идут ко дну, а через пару погружений камни уже не нужны; тот, кто научился тонуть, научился и нырять.

Я нашел моих учителей-художников в тех мирах, что они изображали ещё при жизни: одни обитали в мире всеобщей любви; другие в мире гармонии; третьи в мире чистого солнечного света, резвясь в нем, словно дети во время купания.

Каждый из них поведал мне свой особый метод, с помощью которого они создавали свои картины. Единым для всех было то, что к своему искусству они относились как к магии, как к волшебству: каждая создаваемая ими картина была всегда визуальным заклинанием, глядя на которое, душа зрителя преображалась и очищалась от всего наносного.

Каждый художник создавал именно свою, особую красоту, ни на что раньше не похожую, и не пользовался уже существующей и открытый до него.

Искусство для моих предшественников было всегда процессом, программой действий, которую они воплощали в своих картинах: визуально-духовным актом творения реальности заново. Этому учили их тени из другого мира, меня, ничтожнейшего из людей.

Общение с миром мертвых было делом невероятно опасным, но я об этом и не подозревал. Хуан Карлос благоразумно не предупредил, что я мог застрять в загробном мире навсегда: человек, который рискует, не должен знать, что он рискует, иначе он точно провалится. Это как художественная гимнастика.

Ею занимаются с детства только лишь потому, что дети просто не понимаю, чем грозит одно неловкое движение на бревне или неудачное падение с брусьев.

Они исполняют умопомрачительные трюки, сосредоточившись исключительно на точности своих движений и наслаждаются свободой владения своим телом; не задаются вопросом, что будет с ними, если что-то пойдёт не так. А тренеры детям благоразумно не говорят о том, что их ждет в случае неудачи.

В таком деле, как игра со смертью, успех сопутствует тебе до первой неудачи. Общаясь с одним из умерших мастеров, я столкнулся с иными, которые попытались забрать меня с собой. И это было страшно.

– Иные? Это как?

– Я использую это слово, потому-что они не похожи ни на что живое, что наполняет наш мир, при всей фантастичности и изменчивости форм, которые это самое живое принимает.

От живого иные отличаются тем, что не испытываю никаких чувств, ничего вовне не излучают. Предвижу вопрос: что это за излучение? Поясню – всё живое словно сочится светом и прямо-таки звенит от восторга и счастья, излучая во вне тепло. А иные это тепло поглощают.

Ты словно завороженный отдаёшь им всего себя и тебе это нравится. Честное слово, потому-что ты чувствуешь их зависимость от тебя. А потом они предлагают пойти с ними в их обездоленный мир, чтобы весь этот мир, откуда они родом, мог стать зависимым лишат тебя одного.

И ты просто не можешь им отказать. Ведь быть источником жизни для целого мира – это же невероятно. Даже лучше, чем оказаться вне тела в мире духов, где всё лучится счастьем.

– И почему же не ушёл вместе с ними? Испугался стать богом?

– Нет, нет. Мне помешали. А точнее спасли. Хуан Карлос спас.

– Но он же остался в Мексике?

– В мире снов расстояния не имеют значения. Я же уже говорил, когда исчезает время, то исчезает и пространство: ты везде и сразу, где пожелаешь. Хуан Карлос следил за мной, но ничем себя не выдавал, чтобы не мешать моим занятиями с ушедшими мастерами.

Вполне возможно, он даже и не понимал, о чём я с ними говорил, хотя слова нам были не нужны, но он охранял меня от иных. И знал, как их изгнать: они не переносят собственных отражений в зеркалах.

Между мной и иными возникло зеркало по мановению руки индейского шамана, и они сжались и превратившись в две точки, сгинувшие в зеркале. А вслед за ними исчезло и само зеркало.

– Сжались? Типа, уменьшились, что ли?

– Нет, сжались. Как если бы чернильное пятно собралось в точку и, бац, исчезло.

– И на что же были похожи эти твои иные?

– На полые полупрозрачной конусы, низ которых состоял из одних ресничек, словно бахрома, а из вершины торчали в разные стороны ярко-красные усики-антенны. Вид омерзительный и завораживающий одновременно. Я пробовал просить Хуан Карлоса рассказать, кто такие иные и откуда они, но он запретил мне об этом даже думать, чтобы не приманивать их к себе: они появляются только тогда, когда о они вспоминают.

Чтобы не рисковать, я решил больше не злоупотреблять гостеприимством мёртвых, занявшись доведением до совершенства моих собственных художественных навыков, используя секреты мастерства, доверенные мне всеми 12 мастерами.

Одновременно падре Христо каждый день рассказывал мне часть тайной истории ордена, приводя примеры того, как орден повлиял на те или иные ключевые события в развитии христианского мира.

Мы совершенно не задумываемся о том, кто именно меняет вектор развития нашей цивилизации: например, Ватто и Фрагонар своими картинами сделали моду на всё французское, включая и Просвещение, а вовсе не Вольтер и Дидро. Всегда покупали красивые платья, а не умные книги, ведь образ всегда сильнее слова.

Красоте никогда не надо было доказывать своё превосходство. В противном случае, все дуры давно бы вымерли и не надо было никого добиваться, чтобы оставить после себя красивое потомство, а не пару умных, но при этом не красивых и горбатых ублюдков.

Наконец, после года напряженной работы в Ватиканских музеях, меня приняли в орден, посвятив в рыцари с титулом «Мастера цветовых сигнатур».

На могильном камне Рафаэля Санти в Пантеоне я дал торжественную клятву служить Красоте до потери Разума. И был отправлен в Москву с миссией преобразить нашу страну.

И знаете, где я начал своё служение? В областной психиатрической больнице. Я туда устроился санитаром, оказавшись в самом эпицентре безумия, охватившего весь этот мир.

В моём отделении лежало целых 20 человек. И у всех были совершенно разные диагнозы. За первый же год я их всех излечил. Я сумел сделать то, что не сумели дипломированные врачи с их горами лекарств и нелепыми теориями о том, как устроен человеческий мозг. Ведь они лечили не болезнь, а лишь её последствия, принимая последствия за болезнь.

Так называемые умственные болезни проистекают от того, что душа человеческая не может справиться со страстями, которые её одолевают. Не случайно таких пациентов все называют душевнобольными. Для таких, как они, я использовал свою цветотерапию. Моё искусство цветовых сигнатур.

– И в чём она заключалась? Показывал им тесты Рошиха, только в цвете? Раскрашенные вручную картинки для душевнобольных?

– Точнее, подправленные мной картинки, нарисованные душевнобольными. А это чертовски большая разница. С помощью тестов Рошиха ставят диагнозы, а я излечивал. Излечивал! Они ведь рисовали собственный страх, бессознательно ассоциируя его с определенными образами. Или даже предметами. Воплощали собственной ужас.