Глава 2. Детство, прерванное и опаленное войной

Два года прифронтовой жизни. Три фашистские оккупации

«Год 41-й. Начало июня… Все ещё живы… Все ещё живы… Все ещё живы…»

Но… Грянуло 22 июня. Официальную весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз я услышал в полдень из радиорепродуктора, установленного на телеграфном столбе в центре главной городской площади Барвенково: транслировалось выступление Вячеслава Михайловича Молотова.

И хотя все мы знали, что война в любой день может начаться, не хотелось верить услышанному. «Хотелось – не хотелось», – уже невозможно было ничего изменить. Война пришла к нам.

Незадолго до начала войны вышел в свет кинофильм «Если завтра война». Тогда советские люди приняли его оптимистический настрой, несокрушимую веру в неизбежность скорой и лёгкой победы над врагом. Из фильма вышла и песня с одноимённым названием. В ней были такие строки: «Мы врага разобьём малой кровью, могучим ударом».

Теперь, когда война стала жесточайшим фактом и реальность оказалась иной, чем та, которая звучала в фильме и в песне, – начались трудные раздумья: почему произошло иначе, чем мы предполагали, чем нам казалось. Поражал размах первых жесточайших массированных бомбардировок многих советских городов в западных областях страны, включая Минск, Киев, Севастополь и другие. Это никак не вязалось с нашей уверенностью, с нашей убеждённостью, что Красная Армия этого не допустит.

Война в одночасье поставила другие вопросы: как долго она продлится? Начнутся ли занятия в школе в сентябре? Что делать сейчас – сегодня, завтра?

И хотя несколько дней жила надежда на то, что скоро наступит крутой перелом в войне, временные неудачи Красной Армии, ввиду внезапности и вероломства нападения врага, будут преодолены, наша армия выбросит прочь зарвавшихся фашистов и перенесёт военные действия на вражескую территорию. Но суровая реальность, и, прежде всего, тревожные сводки Совинформбюро о положении на фронтах день ото дня меняли настроение. Приходилось, «наступив на горло собственной песне», соглашаться с тем, что жестокая война пришла к нам всерьёз и надолго, что враг имеет явное военно-техническое превосходство, и пока оно не будет преодолено нашими усилиями, – праздника на нашей улице не будет.

…Седьмого августа 1941 года, мне исполнилось 14 лет. Впоследствии, вспоминая себя и своих сверстников военного времени, я пытался сравнить с нами, 14-летними мальчишками 41-го года, 14-летнего сына и его сверстников 1971 года. Несравнимые. Ничего похожего. Война в считанные дни сделала нас взрослыми…

Через несколько дней ушёл на фронт отец. Именно так: не на армейскую службу, а на фронт. Ему было тогда 35 лет. Призывники первых военных лет чаще всего уходили прямо на фронт.

Сейчас, когда пишу эти строки, я уже более чем в два раза старше отца. Мужчинам, юношам, ушедшим на фронт в первый год войны, выпала жесточайшая участь: абсолютное большинство их погибло в смертельных боях, в фашистских концлагерях для военнопленных и лишь очень немногие уцелели, вернувшись домой, чаще всего, инвалидами после тяжёлых ранений и контузий.

Дыхание войны, её суровая реальность очень скоро пришли в наш небольшой степной, глубоко штатский городок. Месяц спустя после начала войны, высокое ясное небо над Барвенково среди белого дня прорезал первый фашистский стервятник. Прошло ещё не больше месяца, и на мирный городишко, утопающий в зелени садов, гитлеровцы сбросили первые бомбы.

Уже в августе-сентябре 1941 года в Барвенково разместились красноармейские части – не резервные, а готовые в любую минуту вступить в бой с врагом. Расквартировались по хатам. Мама всегда содержала избу в полном порядке, в чистоте и опрятности. И потому интенданты, размещавшие красноармейцев, сразу же предупредили: «У Вас будут жить комбат Козлов и батальонный политрук Ерёменко». Это были кадровые командиры Красной Армии. Они на всю жизнь запомнились нам своей высочайшей порядочностью, человечностью, подтянутостью, добротой, душевностью. Это были в идеале те самые краскомы, которых мы множество раз видели на экранах многочисленных советских кинофильмов, которых беззаветно любили, которыми восхищались, на которых непоколебимо надеялись, которые были для нас живым олицетворением нашей родной рабоче-крестьянской Красной Армии, могучей, героической, несокрушимой, всепобеждающей.

Все мы, вся семья наша: мама, сестра и я сразу же полюбили их, как самых близких и родных, как самых дорогих. И это чувство сохранили в своей памяти на всю жизнь. Где-то месяца два жили у нас эти два замечательных человека. Но пришёл день, когда комбат П. Козлов вполголоса сказал: «Сегодня мы уходим. Но недалеко и скоро вернёмся. Спасибо Вам за все Ваши заботы. Нам у Вас было очень хорошо. Мы Вас полюбили…» И по очереди он и политрук обняли всех нас: маму, сестру и меня.

– Мы Вас тоже очень полюбили… Возвращайтесь поскорее. Будем Вас очень ждать, – ответила мама и заплакала. Слёзы градом покатились по нашим щекам. А дней пять спустя, в Барвенково, с редкими выстрелами, скорее, для острастки, на танках, студебеккерах, мотоциклах вкатила фашистская орда.

…Где-то в 1996 году, в один из редких моих приездов в Туапсе, где жила мама со своей дочерью Марусей – моей сестрой, мы посвятили весь вечер и большую часть ночи воспоминаниям о прожитом и пережитом и, прежде всего, о военном лихолетье. Маме в те дни исполнился 91 год, Марусе – 71, мне – 69. А в первом военном году нам было соответственно: маме – 36, сестре – 16, мне – 14. Кстати, это была последняя моя встреча с живой мамой. И проходила она 55 лет спустя после тех дней, о которых с душевным волнением вспоминали мы в ту декабрьскую ночь 1996 года.

…Фактически с первых дней и недель начавшейся войны мы жили по её жесточайшим законам. Барвенково, а значит и всем нам, его жителям, досталась весьма горькая судьба. Мы сполна насытились ужасами войны, со всеми её уродливыми гримасами, бедами, горем и страданиями, которые она принесла. И речь не только о потерях родных и близких. Эту боль войны испытало на себе бесчисленное множество семей, независимо от того, близко или далеко был фронт от их родных мест.

Суть в другом: на протяжении первых двух лет войны Барвенково находилось в прифронтовой или фронтовой полосе. Варварские массированные бомбёжки с одновременным участием нескольких сот фашистских самолётов; непрерывно, а подчас к ряду по несколько дней длившаяся артиллерийская канонада; изнуряющие расстрелы города миномётами, не говоря уже о пулемётном и автоматном обстреле, – всё это являлось органическим содержанием нашей военной жизни. Оно, как далёкое эхо, до сих пор отдаётся ощутимой болью в сердцах и душах наших, в нашем сознании, в нашей памяти.

Чем занимались мы – 14-16-летние подростки с первых дней войны? Всем, чем занимались и взрослые; всем, что требовалось условиями военного времени: работали наравне со взрослыми в колхозах и совхозах, на строительстве и ремонте грунтовых и железных дорог, на сооружении военных аэродромов, оборонительных укреплений; уходом за ранеными в лазаретах и госпиталях, захоронением погибших. Конечно, это был тяжёлый, изнурительный труд, но мы были юными, сильными, одержимыми; неистово жаждали победы и не жалели ни сил, ни здоровья ради неё…

Что ни говори, но война принесла не только неслыханные испытания и утраты. Она многому научила. И, прежде всего, научила любить жизнь, дорожить ею, стараться, чтобы каждый день был прожит не зря. Война научила еще сильнее любить свою Родину и гордиться ею; любить свой народ и его армию.

В войну мы, фактически ещё дети, подростки сразу повзрослели, очень скоро осознали свою ответственность, свой долг. Война закалила нас, куда быстрее и несравнимо сильнее, нежели многие годы и десятилетия мирной жизни.

С помощью красноармейцев и командиров, расквартированных у нас, ознакомился со всеми видами стрелкового оружия (винтовкой, автоматом, пистолетом, ручным и даже станковым пулемётом – известным «Максимом»), научился обращаться с ними. Рытьё окопов, ходов сообщения, противотанковых рвов стало привычным делом. И когда пришло время солдатской службы, её тяготы не казались тяжким бременем.

Барвенково шесть раз переходило из рук в руки: трижды (осенью 1941, 17 мая 1942 и 9 марта 1943 г.) город оказывался под властью оккупантов; трижды Красная Армия изгоняла врага, приносила свободу (в конце января 1942, шестого февраля и десятого сентября 1943 года). Война унесла почти половину жителей города: многие погибли на фронте, во время бомбёжек и артобстрелов, в плену – в гитлеровских концлагерях, были расстреляны, повешены, замучены. Редко можно было найти семью, которую пощадила война: у одних она отняла отцов, у других – сыновей, у третьих – дочерей, у четвёртых – мужей.

После вынужденного оставления нашего города осенью 1941 года, Красная Армия закрепилась на Северном Донце, в 45 километрах от Барвенково… Перегруппировав силы и получив подкрепление, войска Красной Армии в конце января 1942 года перешли в наступление, в два-три дня достигли Барвенково и освободили город.

Какая была непередаваемая радость, когда в первый же день освобождения к нам нагрянули желанные гости – наши любимые краскомы – комбат П. Козлов и политрук Ерёменко. Но теперь мы видели их редко: они часто, порой на несколько дней, уезжали в район боевых действий и возвращались уставшие и обессиленные. Да и мы жили в постоянной тревоге и напряжении: фронт оставался в нескольких десятках километров от Барвенково, и его громобойные раскаты были хорошо слышны днём и ночью. Война висела и над головой: фашистские стервятники ежедневно, а то и по несколько раз за день совершали налёты на город и жесточайше бомбили. А в середине мая Барвенково уже жило в аду бомбёжек и артобстрелов.

Красноармейские части под мощнейшим напором фашистских войск поспешно отходили на восток. Судьба наших дорогих краскомов осталась неизвестной. Но где-то недели две спустя, нам передали соседи горестную весть: «Ваши квартиранты – в лагере военнопленных, в районе железнодорожного вокзала. Просили передать вам. Они за колючей проволокой и под сильной охраной. Но поговорить можно».

Мама быстро собрала кое-что из продуктов, отцовскую одежду и отправилась в лагерь. Но найти их не смогла. Позже выяснилось, что их отпустили, как «мужей» по просьбе местных женщин. И этим спасли от верной смерти. Им удалось благополучно перебраться через линию фронта и вернуться в Красную Армию. Сначала на переформирование и проверку. А потом – снова на фронт.

…Только много лет спустя мы получили скупую весточку от женщины из села Языково, у которой П. Козлов тоже жил несколько дней: «Козлов приезжал на 15-летие Победы, 9 мая 1960 года. Разыскивал Вас. Очень хотел видеть. Но не нашёл. Соседи сказали, что вы все переехали в Туапсе. Оставил Вам фотографию военных лет и на ней – несколько слов. Он живёт с семьёй в городе Чусовой….». Судьба политрука Ерёменко осталась для нас неизвестной…

Шестиразовый переход города из рук в руки, двухлетнее прифронтовое или фронтовое положение, массовое физическое истребление непокорённых или выданных предателями, насильственный угон молодёжи на рабский труд в Германию – всё это принесло неисчислимые потери, неизмеримое горе, ужасную разруху, равную опустошению.

Наиболее трудными были две даты в военной биографии Барвенково: 17 мая 1942 года и 7-10 сентября 1943 года.

В первом случае Барвенково стало жертвой бездарного авантюрного, неподготовленного контрнаступления в районе Харькова, сотворённого по инициативе Хрущёва и Тимошенко в начале мая 1942 года. Контрнаступление было легко остановлено немцами. В результате образовался так называемый «барвенковский выступ» по центру Юго-Западного фронта, на котором были сосредоточены сотни тысяч советских воинов, в основном из молодых призывников и резервистов, не имевших боевого опыта. К тому же фактически отсутствовало единое командование: многие полки и целые дивизии действовали разрозненно, несогласованно, не имели чётких боевых задач и должного знания военной обстановки на всём Юго-Западном фронте.

Гитлеровскому командованию удалось без особого труда, бронетанковой армией Манштейна, ударом из района Краматорска – на Лозовую, отсечь «барвенковский выступ», в силу чего огромное количество войск оказалось в своеобразном котле, окружённом гитлеровскими полчищами. Враг пересёк по Северному Донцу пути отхода наших войск и их постигла жесточайшая судьба. Юго-Западный фронт понёс большие потери, в том числе и среди командного состава. Многие и многие тысячи в эти майские дни погибли; многие десятки тысяч оказались во вражеском плену.

Ликвидировав «барвенковский выступ», гитлеровская армада двинулась на Восток, к Волге, к Сталинграду; правое (южное) крыло фашистских войск устремилось на Северный Кавказ.

День 17 мая 1942 г. в моей памяти на всю жизнь сохранился как один из самых жестоких и кровавых дней войны. В этот день Барвенково было подвержено бесчисленным массированным смертоносным бомбёжкам гитлеровской авиации и артиллерийскому обстрелу. Наступили долгие месяцы второй гитлеровской оккупации города, новых жесточайших испытаний.

…Зимой 1943 года на «крыльях» победоносного завершения Сталинградской битвы фронт двинулся на Запад. Шестого февраля того же года Барвенково было вторично освобождено от фашистских оккупантов. Оказалось, что совсем недалеко от Барвенково, где-то между Славянском и нашим городом участвовал в наступлении со своей ротой и Николай Семёнович Фисенко, мамин родной брат. В разгар боя получил ранение в ногу. Побыв несколько дней в прифронтовом госпитале, он, получив разрешение, приехал к нам и долечивался у нас примерно ещё недели две. Но долечиться не смог. В связи с угрозой новой оккупации Барвенково, он был вывезен в тыловой госпиталь.

Девятого марта 1943 года Барвенково снова было захвачено фашистами.

Нелегко далось городу и последнее освобождение от фашистов – в начале сентября 1943 г. Фронт тогда стоял в 40 километрах восточнее Барвенково, по Северному Донцу. К этому времени, особенно после сокрушительного поражения немцев в районе Белгорода-Курска-Орла летом 1943 г., становилось очевидным, что немцам уже не оправиться, что их ждёт неминуемый разгром. Поэтому враг отчаянно старался закрепиться на естественном рубеже – на Северном Донце. Вместе с немцами на этом участке фронта было немало власовских частей, сформированных из предателей Родины. Им терять было нечего, и они со звериной яростью и жестокостью сражались до последнего, а отходя, – старались оставить после себя опустошённую землю: взрывали железные дороги, школы, уцелевшие дома; выделенные спецкоманды методически поджигали избу за избой, целые кварталы и улицы (абсолютное большинство изб на нашей улице, да и на других улицах города, были под соломенной или камышовой крышей). Мужчин в городе к тому времени фактически не было, оставались только инвалиды и глубокие старики. Отступавшие немцы и власовцы гонялись за каждым юношей и подростком, увозили с собой в качестве «живого прикрытия» и для строительства по пути отступления оборонительных укреплений.

За два года военной биографии Барвенково было много других драматических и трагических дней и для города, и для нашей семьи, и для меня лично. О некоторых из них я ещё расскажу. Но эти две даты, в моём представлении, были особо знаковыми в судьбе города, и потому больше других врезались в мою память. Хотя, конечно же, зарубцевались в памяти и в сердце и другие жутчайшие картины гитлеровского нашествия.

Война с фашистами описана во многих тысячах книг, исторических исследованиях и мемуарах, отражена в десятках художественных и документальных фильмов. В ряде книг упоминается и Барвенково, военные операции, связанные с его судьбой. Но очень скупо и невыразительно. Между тем, в истории Великой Отечественной войны не так уж много городов со столь драматической судьбой.

Я не ставлю здесь цель описать военную биографию моего родного города. Это требует основательного изучения многочисленных документов, обстоятельного анализа всех военных операций. Может быть, если хватит сил и жизни, я смогу хотя бы частично устранить «белые пятна» в военной истории Барвенково.

Но не могу не отразить отдельные эпизоды суровой военной поры, непосредственно затрагивающие судьбу нашей семьи, наиболее глубоко врезавшиеся в мою память.

Одним из самых трагических событий был арест мамы осенью 1941 года, вскоре после начала первой оккупации города. Формальным поводом для ареста явилось то, что мы не выполнили распоряжение оккупационных властей о сдаче имеющегося «личного транспорта»… велосипеда. Но фактически причиной ареста была попытка заполучить сведения об отцовских товарищах, занимавших видное место в советских учреждениях города, об их семьях. Допрашивал маму сам шеф городской полиции, спешно сформированной из разного рода антисоветской мерзости, всплывшей на поверхность в первые же часы прихода немцев.

Свежеиспечённый полицейский начальник, ставший ярым слугой фашистов, был сыном местного попа, в своё время репрессированного за антисоветскую деятельность. Сутки, проведённые мамой в полицейском подвале, жестокие допросы и зверские побои дорого обошлись для неё: вернулась она домой измученной, осунувшейся, поседевшей. Для нас с сестрой эти сутки показались вечностью и первым по-настоящему серьёзным испытанием, первой семейной травмой, нанесённой войной «новым», фашистским режимом…

Маме было всего 36 лет. После этого «урока», преподнесённого ей поповским сыном, мама в церковь больше не ходила…

Не меньшие тревоги были связаны с неоднократными попытками отправить сестру на работу в Германию. Мама пыталась прятать дочь, но куда спрячешь фактически в условиях села, каким оставалась наша «западня» – западная окраина Барвенково. Тогда решили прибегнуть к «самоэкзекуции»: загоняли химические чернила под кожу: рука распухала, становилась фиолетовой, напоминала страшную экзему. Однажды таким способом удалось избежать угона сестры в немецкую неволю. Но вскоре она была «мобилизована» оккупационными властями на дорожные работы и увезена в трудовой лагерь, в соседнюю Лозовую, за 60 километров от Барвенково. Со дня на день ожидалась отправка «мобилизованных» в Германию, но сестре удалось невероятным способом избежать этой участи, сбежать из лагеря и вернуться домой. И на склоне жизни она помнит весь ужас пережитого. Помнит и то, что мама спасала дочь ценой большой опасности для себя.

…Барвенково – степной городок, и естественных условий для партизанских баз, созданных в лесных районах Белоруссии и Украины, не было. Но для работы в подполье в городе была оставлена группа коммунистов и беспартийных советских активистов. Развернуть сколько-нибудь заметную подпольную работу в городе и районе им не удалось: то ли из-за отсутствия надлежащих организаторов, то ли из-за отсутствия её координации в масштабах Харьковской и других соседних областей.

Для диверсионной работы в фашистском тылу и выхода на связь с оставленными подпольщиками советское командование забрасывало в город мобильные боевые группы. Но, к сожалению, их судьба была печальной: их быстро обнаруживали и уничтожали. Для устрашения местного населения один из бойцов ликвидированной диверсионной группы был повешен на площади в районе железнодорожного вокзала, и его труп с табличкой: «Враг Великой Германии» несколько дней оставался на виселице.