– Три с половиной, – кивнул компаньон. – И полмиллиона из них ваши!

* * *

Несмотря на то, что всю ночь шел снег, утро выдалось просто восхитительным. Небо совершенно очистилось и просто поражало своей хрустальной синевой. Не успевший испачкаться от дыма многочисленных печей снежок искрился под лучами встающего солнышка и приятно поскрипывал под ногами. Впрочем, простым людям некогда любоваться красотами. Дворникам надо убрать столь некстати появившиеся сугробы, мальчикам из лавок доставить клиентам продукты, прочим просто добраться до места работы.

Но то простым, а вот, к примеру, Люсии Штиглиц можно было и поспать. Окна в ее маленькой по меркам особняка придворного банкира спаленке были плотно завешаны плотными портьерами, отчего в ней царил полумрак. Застеленная тончайшим бельем кровать была мягкой, а предутренний сон так сладок, что не было ни малейшей возможности открыть глаза, но… к ней уже кралось ужасное чудовище.

Острое обоняние помогало ему ориентироваться в окружающей темноте. Мягкие персидские ковры гасили звук ступающих по ним лап, а непревзойденный слух ясно указывал, где сопит потенциальная жертва.

Клац! – острые клыки сомкнулись на одеяле и потащили его в сторону, раскрывая мирно спящую барышню. Почувствовав холод, та попыталась схватиться за край стремительно исчезавшего полотна, но не тут-то было! Сообразив, что жертва сопротивляется, коварная зверюга удвоила усилия, и одеяло с легким шелестом оказалось на полу.

– Сердар! – простонала девушка. – Как тебе не стыдно!

– Вав, – отвечал ей изрядно подросший щенок, на морде которого не имелось ни малейших признаков раскаяния.

– Ну отчего бы тебе сегодня не дать мне хоть немножечко поспать?

Если бы среднеазиатские алабаи могли пожимать плечами, он, вероятно, так бы и сделал, но поскольку это было за пределами возможностей собачьей породы, да и утро с его точки зрения ничем не отличалось от прочих, поэтому он просто сказал:

– Вав!

– Я знаю, тебе хочется гулять, но почему же ты не можешь сделать это с дворником или камердинером?

– Вав, – последовал ответ, а все, что не смог передать несовершенный голосовой аппарат пса, ярко выразила мимика.

Да-да, не удивляйтесь, на морде Сердара было столь явно написано обожание любимой хозяйки и презрение к лицам, только что ею перечисленным, что Люсия не выдержала и засмеялась.

Погладив щенка, девушка легко поднялась и, подойдя к окну, дернула за шнур. Тяжелая портьера неохотно сдвинулась, и в спальню хлынули потоки утреннего света. Обернувшись к зеркалу, Люсия окинула себя таким требовательным взглядом, каким могут смотреть только юные девицы, способные углядеть любой несуществующий недостаток в своем теле, лице или прическе.

Но положа руку на сердце, можно констатировать, что у юной баронессы не имелось ни малейшего изъяна. Будучи от природы худощавой и гибкой, она обладала весьма пропорциональной и женственной фигурой, достоинства которой нисколько не скрывала тонкая рубашка. Точеным чертам лица могли позавидовать модели Праксителя, а гладкая и свежая кожа придавала своей хозяйке прелесть совершенно неизъяснимую. Разве что волосы после сна немного разлохматились, но это было легко поправить.

– А в самом деле, почему бы нам не погулять? – спросила сама себя довольная осмотром барышня. – Утро-то совершенно чудесное!

– Вав, – отозвался Сердар, всем своим видом показывая, что только об этом и толкует ей битых полчаса.

Увы, собраться девице из высшего общества вовсе не так просто, как их сверстницам из низких сословий. Надобно умыться, одеться, привести себя в порядок, а одной это сделать несколько затруднительно. К счастью, есть прислуга.

В чем в Питере нет недостатка, так это в молодых и не очень людях, желающих наняться в услужение к хорошим хозяевам. Русские, чухонцы, немцы, французы, поляки и представители еще бог знает каких наций жаждут жить в господском доме и выполнять все прихоти своих господ. И дело даже не в жалованье, которое относительно невелико. Нет, их прельщает возможность жить на всем готовом, носить богатое, пусть и форменное платье, какое они в ином случае никогда не смогли бы себе позволить, хорошо питаться с барского стола и не знать тяжелой изнурительной работы.

Прежде у Люсии не было личной горничной. Старая няня ее давно умерла, а в институте благородных девиц отдельная прислуга не полагалась. Когда же барышня добровольно вступила в Красный Крест и отправилась на войну, об этом не могло быть и речи. Все приходилось делать самой, иногда деля тяготы походной жизни вместе с другими сестрами милосердия. Но теперь, когда она вернулась, отец озаботился, и в их доме появилась Маша – смешливая миловидная девушка родом из деревни рядом с Питером, издавна поставлявшей в столицу свежее молоко, зелень и прислугу.

– Ой, барышня, – зевнула Маша, берясь за гребень, – и охота вам вставать в эдакую рань?

– Надо Сердарчика выгулять, – благожелательно улыбнулась Люсия.

– Вот аспид, – всплеснула руками горничная, – никому от него в доме житья нет!

Услышав нелестную характеристику, алабай весьма выразительно посмотрел на девушку, отчего та немного струхнула.

– Он хороший пес, – мягко возразила ей хозяйка, поглаживая своего любимца.

– Конечно, хороший, – охотно согласилась та. – Особливо когда спит зубами к стенке. Вот тогда мимо него даже без палки пройти можно!

Надо сказать, что в словах девушки была определенная доля истины. Сердар, несмотря на молодость, действительно, обладал своенравным характером и всегда был готов его продемонстрировать. Быстро уяснив, кто есть кто, пес решил, что Люсию он по-прежнему обожает, к хорошо знакомому ему Людвигу относится с симпатией, старого барона уважает, а прочих только терпит. И только до тех пор, пока они не вторгаются в его личное пространство. А личное пространство, само собой, разумеется, включало весь особняк Штиглицев и прилегающую к нему территорию.

– Фриштыкать-то будете? – поинтересовалась девушка, покончив с прической^[20].

– Нет, – невольно улыбнулась Люсия. – После прогулки.

Поскольку вся остальная прислуга в доме была выходцами из Германии, говорили в нем зачастую тоже по-немецки. Оказавшаяся таким образом единственной русской среди них Маша, хоть и не освоила наречия алеманов, иногда вставляла в свою речь немецкие словечки, неизменно веселя этим свою молодую хозяйку. Вообще, несмотря на разницу в статусе, девушки быстро сошлись и стали почти подругами.

– Батюшка ругаться будут, – поджала губы горничная, которой вовсе не улыбалось пропустить завтрак и потом давиться на кухне тем, что ей оставят, под презрительным взглядом кухарки.

– Оставь, – слегка поморщилась не подозревающая о таких нюансах барышня. – Он даже не заметит моего отсутствия.

– А братец? – сделала последнюю попытку Маша.

– А он разве дома? – высоко подняла брови Люсия.

– Да куда же ему деваться? – прикинулась дурой девушка, прекрасно знавшая, что записавшийся вольнослушателем в Михайловскую артиллерийскую академию Людвиг усвистал из дома ни свет ни заря. Ему нужно было встретиться с каким-то товарищем и обменяться не то чертежами, не то конспектами.

Как ни старалась Маша, ей так и не удалось убедить свою молодую хозяйку позавтракать, так что волей-неволей пришлось сопровождать ее на прогулку. Но тут уж ничего не поделаешь.

А вот кто действительно был рад оказаться за стенами особняка, так это Сердар! В мгновение ока пронесся он по пустынным аллеям маленького парка. Залез во все сугробы, обнюхал с опаской глядящего на него дворника, обгавкал для порядка редких прохожих за оградой и, не обнаружив нигде исчадий ада, которых люди отчего-то зовут котами, совершенно успокоился.

– Надеюсь, ты рад? – невольно улыбнулась, глядя на довольную морду щенка, Люсия.

– Вав, – степенно отвечал тот.

– Еще бы не рад, оглоед! – пробурчала про себя Маша, но под внимательным взором будущего волкодава осеклась и сочла за благо в дальнейшем помалкивать.

А Люсия тем временем, как и полагается романтичной особе ее лет, предавалась мечтам о том, кто подарил ей Сердара.

– Думает ли он обо мне теперь? – чуть слышно спросила она.

– Конечно, думает, барышня! – убежденно отвечала посвященная в сердечные тайны своей хозяйки горничная. – Разве же может быть иначе?

– Да, может, он и вовсе спит, – больше из духа противоречия возразила юная баронесса, втайне надеясь, что наперсница станет ее разубеждать.

– Может, и спит, – пожала та плечами, – но скорее всего, завтракает. И вам бы пора. Да и песика вашего подкормить не мешало бы. Вон он какой тощий!

* * *

Надо сказать, что говоря о Будищеве, милые девушки заблуждались. Он не ел и тем более не спал, поскольку еще ранним утром отправился на склады, где его ожидали верный Шматов и два почтенных господина, привлеченных в качестве оценщиков. Им сегодня предстояло осмотреть привезенное с войны добро и вынести вердикт о его ценности.

Всю прошедшую неделю Федор практически не покидал складов, готовясь к предстоящей «презентации». Чистил серебро, раскладывал на стеллажах сабли с кинжалами, развешивал наиболее красивые, с его точки зрения, ковры. Наконец, все было готово, и парень с замиранием сердца ждал приговора. Быть ли ему богатым?

Эксперты с важным видом ходили от одной стены к другой, ворошили залежи ковров, морщась при виде пробоин от пуль и потертостей. Потом их внимание привлекло оружие и предметы утвари. В особенности те из них, которые благодаря стараниям Феди радовали глаз нестерпимым блеском.

– Сеньор Шматов, – не выдержал один из них. – Зачем вы натерли это?

– Ну как же, – растерялся будущий купец. – Что бы, значится, красивше было.

– Что-то не так, господин Манчини? – заинтересовался разговором подпоручик.

– Все не так, сеньор Будищев! – всплеснул руками темпераментный итальянец. – Разве же можно старые вещи так чистить?

– И в чем проблема? – не понял Дмитрий.

– Но они выглядят как… ремейке!^[21]

– То есть как новодел, – сообразил моряк.

– Си!^[22]

– Чего это басурманин толкует? – осторожно спросил у компаньона Федя, опасливо поглядывая на отчаянно жестикулирующего итальянца.

– Говорит, что ты сабли попортил, когда чистил.

– Что?!! Врет, антихрист! Как есть поклеп возводит, жидовская морда!

– Он не еврей, – скупо усмехнулся всплеску бытового антисемитизма Дмитрий. – Скажи лучше, много ли начистил?

– Нет. Только эти, что на виду.

– Тогда не страшно, – махнул рукой подпоручик. – У себя в квартире по коврам развешу. Только остальное не тронь.

Специалист по коврам, в отличие от своего напарника, оказался хорошо говорящим по-русски флегматиком, как, впрочем, и подобает коренному петербургскому немцу.

– Что скажете, господин Клопп? – повернулся к нему Будищев.

– Кое-что ценное есть, – с невозмутимым видом отозвался тот.

– Например?

– Вот это, пожалуй, – ткнул пальцем в один из ковров эксперт, – представляет определенный интерес. Очень редкий рисунок и работа весьма искусная. Полагаю, такой ковер может стоить до трехсот рублей или даже больше.

– За такой махонький? – выпучил глаза Шматов, давший какому-то солдату за целую охапку таких же пятерку.

– Это коврик для исламской молитвы, или как его еще называют, намаза, – терпеливо пояснил немец. – Они не бывают больших размеров.

– А тогда за этот сколько? – с замиранием сердца поинтересовался Федор, показывая на большой ковер с вытканными на нем большими медальонами, разделенными на четыре части, с затейливым орнаментом на каждой из них.

– Полагаю, около ста рублей.

– Так он же большой! И пулями не траченный…