Цитаты из книг автора «Иван Миронов»

есте пить пиво после работы в офисе – это не дружба. Дружба – это взаимопонимание. Дружба – это вместе и навсегда. – Я не хочу давать характеристики. Каждый человек делает свой выбор, расставляет свои приоритеты. Значит, мы были не правы, когда делегировали им наше доверие. Не доглядели, так сказать. У каждого человека есть предел возможностей. Нельзя требовать от человека больше того, что он сможет сделать.

Голод – лучший повар, холод – лучший тренер. Огибая друг друга с мозайчатой точностью, мы, чтобы согреться, начинаем пробежку, интенсивность которой определяется морозостойкостью каждого.

таких, как Грабовой, говорят – ни украсть, ни покараулить. Да и цена вопроса явно не натягивает на столь суровый срок

Социальный труп, овощ с человеческой грядки

Если он курит, значит, запущены легкие, если бухает, беда с печенкой. Мешки под глазами – барахлят почки. Желтые белки – опять возвращаемся к печенке. Средневозрастных и старше можно смело лечить от простатита и геморроя…

Попробуй Гюго «Человек, который смеется», – посоветовал я в корыстном расчете на захватывающий пересказ.

Ненормальность психики Грабового проявлялась в его лжи

десятилетия нового века, от легендарных киллеров до олигархов, от «вождей» до «мессий». Но мало было написать, нужно было суметь вывести рукопись на волю из стен почти секретного изолятора. Отрывки книги украдкой от камер слежения удавалось скидывать адвокатам, часть записок я сумел передать маме через клетку в судах за спинами утративших бдительность конвоиров. Однако сохранить удалось не все. Куски рукописи были безвозвратно изъяты во время регулярных обысков камеры. Журналист, попавший в тюрьму, волею судеб и профессии неизбежно становится историком. У писателя, оказавшегося за решеткой, кошмар непредсказуемости рано или поздно сменяется подсознательным азартом первопроходца – поведать миру о том, что еще никому не открыто. Для всякой тоталитарной системы губительно пожирать интеллигенцию тюрьмами. Это лакомство ядовитое… Мое освобождение из плена после двух лет тюремного заключения явилось лишь промежуточной победой общества над политической системой. Впереди предстоял суд присяжных, растянувшийся почти на десять месяцев. Я по-прежнему

– Бог не Тришка, у него своя книжка,

писать. «Держи карман шире, – подумалось мне. – О тебе-то и не писать. Хе-хе». Принесли почту и газеты. С десяток