КИТОВРАС
Китоврас, я тебя заманил
В неприступную чащу лесную,
Чтобы взмах твоих огненных крыл
Сбил с деревьев листву золотую.
Цепь повесил на выю тебе
И заклятье на обруче выбил.
Вот устроюсь на стареньком пне
Жадно слушать старинные были.
Дам тебе я покой и уют,
Сытый погреб и меды хмельные.
Жаль, рассказов твоих не поймут
Нелюдимые старцы лесные.
Ты напьешься дурного вина,
Захмелеешь от ласки и скуки,
И печаль твоя будет темна,
Роковыми окажутся муки.
С первым снегом поникнет глава,
Не идет, замолкает беседа.
Ты молчишь, забываешь слова,
Бьешь копытом по лунному следу.
Не сердись на меня, китоврас,
Твои сказы я в сердце слагаю.
Только чудится мне в этот час,
Будто вместе с тобой умираю.
ФЕОДОРОВСКАЯ ИКОНА
Возмущалось житейское море,
Нам отрада и помощь Одна:
Ты в часы беспросветного горя
Новгородскому князю дана.
Все смела иноземная сила,
И лежала в развалинах Русь.
И Твой Лик навсегда поразила
Материнская светлая грусть.
Шли века, Ты осталась на страже,
Не покинула нас ни на миг.
Нам печальную правду расскажет
Потемневший от горести Лик.
Льются звуки святого напева:
Мы склоняемся в тихой мольбе.
Помоги нам, Пречистая Дева,
Не прибавить страданий Тебе.
ОЛЬГЕ ШОНИНОЙ, В АВСТРАЛИЮ
С неба капают дождинки,
Туча встала над горой.
Вдоль Большой Алмаатинки
Поднимался я домой.
Подо мной река ревела,
Била пена через край,
А над ней поет корелла,
Австралийский попугай.
И в тревожном ожиданье
Замираю, не дыша:
Это шлет свое прощанье
Ваша бедная душа.
ДРУЗЬЯ-ПИСАТЕЛИ
Я далек от обид —
На Христа и святых клеветали.
Рассмеюсь я в глаза
Доморощенных мелких иуд.
Позабытых грехов
Я изжил роковые печали.
А все стрелы и язвы
Однажды на них упадут!
Но как горько в душе,
И тревожит, печалит без меры
Суета ваших дел,
Муть отравленных ваших затей:
Кто был юности друг
И кому уж потеряна вера,
И кто так незаметно,
Нежданно пропал из друзей.
Вот и нам довелось
Разлететься в пространстве столетий.
Жаль, что память о вас
Не поможет мне душу согреть.
Как же просто, друзья,
Потерять свою честь в интернете,
Позабыть о прощенье
И злобою вечной гореть.
Нам узнать не дано:
Нынче полдень иль дело к закату?
И остынет навек
Наших песен и повестей жар.
Скоро нам отдадут
Там, за гробом, последнюю плату.
На поруганной дружбе
Не сделаем мы гонорар…
НА СМЕРТЬ ПРОТОИЕРЕЯ ВСЕВОЛОДА ЧАПЛИНА
Помню сквер за Бульварным кольцом:
Хипари, гопота, наркота.
Мальчик Сева глубоким баском
Непрерывно гудит про Христа.
Здесь не тешат изысканный слух,
Много пьют, коммунистов бранят.
Тополиный слетается пух
На скамейку, в его дипломат.
Тридцать лет миновало, и вот —
Замыкается круг роковой,
И скамья у Никитских ворот
Вознесёт тебя в вечный покой.
В Троекурово снежный покров
Вновь сошёл – все могилы черны.
На дорожке не видно следов,
И не нужно, чтоб были видны.
И когда его гроб унесли,
Сокрушался знакомый еврей:
Пять квадратов элитной земли —
Всё стяжание жизни твоей!
СОЛДАТСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Меня не сразу в Церкви воспитали,
И многие от Бога отвращали.
Но я взрослел, и в детском рассужденье
Я постепенно находил решенье
Тем трепетным, волнительным вопросам,
Что ведомы задумчивым подросткам.
Я часто утром уходил из дома,
Чтоб побродить по городу родному,
Уставший от туристов и трамваев,
На пустыри, в трущобы забредая.
Теперь не помню, как он назывался,
Тот переулок – кажется, Солдатский?
Но знаю точно, где-то близко, рядом
Моя родня пережила блокаду.
То был невзрачный, тихий переулок,
Где шаг всегда таинственен и гулок.
В нем не видны столичные наряды,
И плачут желтой известью фасады,
Разбита под ногами мостовая,
И сквозь асфальт видна трава живая.
В таком печальном, сером Петрограде
Яснее светит память о блокаде,
Она волнует и стесняет душу,
И с вдохновеньем просится наружу.
И я увидел, будто подо Мгою
Вчера кольцо замкнулось роковое.
Зарделися Бадаевские склады,
Как будто пламя вырвалось из ада,
И старики, подростки, вдовы, дети
Вдруг ощутили сладкий запах смерти.
Вот женщина, подобна бледной тени,
Спускается по каменным ступеням,
И черный ломтик хлебушка у сердца
Несет с собой в собор Преображенский.
Он там ей станет жертвой поминальной,
Весной заменит он кулич пасхальный,
И батюшка, вдруг уронив кропило,
«Христос воскрес!» ей выдохнет без силы.
Еще я видел: лютою зимою,
Когда застыл и воздух над Невою,
По льду на Охту в саночках из ели
Она везет младенца на шинели
Туда, где храм святого Николая
Стена из мертвых тел от глаз скрывает.
А после, под биенье метронома
Качаяся, бредет от дома к дому,
И ночью в мастерской под крысий шорох
В запалы для гранат вбивает порох.
И чем яснее были мне виденья,
Тем глубже открывалось их значенье.
Я понял: лишь Божественная сила
В те дни родных и город мой хранила.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Не нужны благовонные масти,
Отойдите – могила пуста.
Возвращайтесь домой восвояси,
Там встречайте живого Христа.
Он войдет затворенною дверью,
Чтобы дать прикоснуться Фоме
К свежим ранам, и молвит в смиренье:
Детки, будьте послушными Мне!
Не страшитесь мучений и смерти,
Прелесть мира оставьте другим,
Только зову любви Моей верьте
И внимайте глаголам Моим.
Вы очищены крестным страданьем,
И Адама забыта вина,
Поспешите ко Мне с покаяньем —
И спадет с ваших глаз пелена.
Я прощу малодушие Кифы,
Савлу новое сердце подам.
Пусть достигнет германца и скифа
Это слово, реченное вам.
Отлетели пустые сомненья:
Есть ответ на последний вопрос.
И расходится весть по селеньям,
Что явился воскресший Христос.
***
Перебирая вины прошлых лет,
Чего ищу: пощады или чуда?
Чужая всем, я дождь из ниоткуда
И в никуда переходящий свет.
Мне имя – степь. Мой безграничный дом.
И всадников сверкающие лица!
Я чувствую, как рвётся под седлом
За край небес гнедая кобылица,
И крови вкус дрожит на языке,
Солёный воздух рассекают стрелы,
И мёртв мой брат, и конь несёт к реке
Победный вскрик и взгляд оледенелый,
На красные ступая ковыли.
Не стоит приучать таких к неволе
И связывать их узами земли.
Лови, лови влюблённый ветер в поле!
Убей! но повседневностью не мучь.
Я виновата, что моя свобода
Взломала ночь, и чувства, и сургуч,
Закаменевший на устах народа —
Он был со мной, когда я не была,
Он мой навек – я кровь его и тело.
Нам рвали рты и души удила —
Там наша речь на ковылях густела!
Ни смерть, ни бездна не разделят нас.
Но жарче всех горят мои возвраты,
Когда луна прозрачная видна
И движется сквозь дым голубоватый
Далёкий всадник посреди степи,
Протяжно кличет в поднебесье птица,
И ветер налетающий слепит,
И сам слезой кипящей серебрится.
***
Временем это не лечат,
Время всегда на нуле.
Счастье поэта далече,
Правда поэта во мгле.
Вот он, прозрачный и строгий,
Боль холодит на ветру:
– Мама, забыл я о Боге
И потому не умру.
Буду бродить вдоль окраин,
Вечер стоять под окном,
Несынь, не муж, не хозяин,
Тень на ветру временном.
Если б ты, бедная, знала,
Кто в твоём лоне, во тьме,
Пробует крови квартала,
Пьёт и висит на тесьме;
Тело своё обнимает:
Снимет, несёт на кровать.
Если б могла ты, родная,
Чрево своё оторвать!
Выпьет опять, затоскует,
Птицей ночной закричит,
И в мерзоту городскую
Выплеснет пламя свечи.
И побредёт по трущобам
Звёздам рассказывать грусть:
Не было счастья – ещё бы!
Соль обуяла – и пусть!
***
Где взять русскому счастья? Нигде.
Всё тоска, да по Богу, по Богу.
Так бы вечно стоять в борозде
Одному и смотреть
на дорогу.
Или деревом стать на холме
То зелёным, то белым, то голым,
И во тьме над пустыней шуметь
Рассекающим небо
глаголом.
Лучше камнем проснуться и сметь
Закатиться под мёртвую воду,
И молить: «Дай мне, матушка Смерть,
От любви и печали
свободу».
***
День был жарким, слегка ненормальным.
В тень садилась усохшая птица.
Мне казалось – дымится реальность,
И посмертное – тоже дымится.
Люди шли под обломками крика,
Или пепел их двигался строем.
Захотелось подуть и захныкать,
И стихи написать про другое.
Захотелось взлетающих яблок,
Что-нибудь про любовь стеклодува,
У которого осень озябла
И звезду уронила из клюва.
В исступлении яблочно-птичьем
Покатилась звезда по дороге,
И пришёл без лица и без спичек
Человек и стоял на пороге.
***
В городе вечер.
Запах духов, дыма табачного,
Выдох и вдох истины винной.
Тени летучих мышей,
В сумерках дыры прогрызшие.
Во мгле исчезая и времени,
Смеются люди.
О проекте
О подписке