2

Щуплый, нервный господин в черном пальто и котелке вышел из дома, пригладил усы-щетку, вороватым движением достал из кармана фляжку, приложился к ней и сунул обратно. Котелок, пальто, костюм под ним – все вроде обычное, но нечто во внешности господина говорило: иностранец.

– Это Вилл Брутман, – поведала Джейн, вместе со мной выглядывавшая в окно кареты.

– Очевидность данного утверждения соперничает только с его банальностью, – пробормотал я, поправляя белую перчатку, которая все норовила сползти с запястья.

– Некоторых людей еще называют: язвы, – сообщила мама в пространство.

Корсет, надетый под платьем, давил на ребра, с непривычки было трудно дышать. То есть снизу он давил, а сверху был как-то излишне свободен. Женские панталоны, кто бы мог подумать, жали между ног… а чулки с подвязками? Ощущение подвязок на бедрах – это просто чертова адская пытка, как женщины носят такое, зачем согласились связать свои судьбы с этими орудиями мучения и страдания?! И еще у меня чесались щеки под легким слоем пудры, наложенным мамой.

А вот родителям моим было хорошо: они, конечно, приоделись, но ничего такого необычного. На Джейн было дорожное платье и шляпка с торчащим в небо, как антенна, пером; на Генри – костюм тонкой английской шерсти и кепи. Одежда дорогая, пошитая с год назад в Европе, в известном лондонском Доме Изящества и Моды. Эти наряды они берегли именно для таких случаев, то есть когда нужно было изобразить зажиточных иностранцев. Генри еще и нацепил пенсне, очень потешно смотревшееся на его крупном лице. Револьвер он держал в кобуре, надежно укрытой под свободным сюртуком, а на коленях мамы стоял ридикюль, куда она положила свой. У меня, кстати, была сумочка – маленькая, беленькая и совершенно бессмысленная. Просто крошечный гимн бестолковости. Внутри пудреница и зеркальце, положенные туда мамой, и расческа-ножик, который в сумочку сунул я.

Генри остановил «федота» у поворота улицы, подальше от дома инженера Брутмана, потому что у входа маячила карета модели «доброконева», с гербом российских железных дорог на двери. Шофер – судя по внешности, приезжий с Кавказа – курил, поставив ногу на колесо. При виде инженера он встрепенулся и щелчком отправил окурок на мостовую.

За Виллом Брутманом из подъезда появился слуга с чемоданом, сразу же приковавший мое внимание. Лет пятидесяти, коренастый, смуглый, с длинными усами, широкоплечий. Жесткие складки у рта, тяжелое невыразительное лицо. В движениях его чувствовалась сила, причем сила мрачная, опасная.

Есть у меня привычка – давать новым знакомым, ну и вообще людям, которые встретились на жизненном пути и хотя бы мимолетно там задержались, прозвища. Они могут касаться или внешности, или черты характера, наиболее ярко проявившейся при первом знакомстве. Это помогает, во-первых, лучше запоминать людей, а во-вторых, – понимать их. При взгляде на этого господина в голове сами собой возникли слова: человек-кулак. Твердый, крепкий – угрюмая мощь, старое закаленное железо, побывавшее в десятках боев, драк, потасовок. Вот каким был слуга инженера Брутмана.

– Заметили? – спросила Джейн.

– Ага. – Я поднял упавшую с края шляпки на лицо вуалетку, а потом просто стащил шляпку с головы. – Следовало бы этому слуге пошить свой костюм у портного поумелее: пиджак топорщится.

Генри на переднем сиденье пробормотал:

– Но зачем слуге инженера пистолет? Собственно, насколько я вижу, у него там две кобуры. Да к тому же неприлично огромные.

– А зачем пистолеты простым обывателям МакГринам? Кстати, ты уверен, что это пистолеты? Какие-то они очень уж большие. Сейчас поедут, приготовьтесь.

Пока человек-кулак и шофер укладывали чемодан в багажник, Брутман снова достал фляжку, и Генри заметил:

– Нервничает.

Шофер полез в кабину. На крышке доброконевского багажника можно стоять, ухватившись за поручни, слуга Брутмана запрыгнул туда, но заметил, что хозяин приник к фляжке, спустился обратно и забрал ее у инженера.

– Ого! – повысил я голос. – Вы видели?

Джейн что-то пробормотала. Казалось бы, внешность у Вилла Брутмана была самая невыразительная, но какая гамма чувств отразилась на его лице! Тут тебе и презрение, и злость, и страх едва ли не панический…

– Испугался, – сказала мама.

– Что там испугался – он же дернулся так, будто решил, что человек-кулак собирается его ударить.

– Как-как ты его назвал? Человек-кулак? Гм… А знаешь, – похож.

– Конечно, похож, – согласился я.

Каковы бы ни были отношения Вилла Брутмана и сопровождающего его смуглого усача, инженер решился проявить строптивость: вцепился в флягу и потянул на себя. И вдобавок что-то гневно проговорил. Завладев фляжкой, Брутман сунул ее в карман и полез в карету. Дверь закрылась, человек-кулак забрался на багажник и оглянулся. Стоящая под парами «доброконева» поехала.

– Нет, погоди, – сказал я папе, который собрался тронуться с места. – Не нравится мне, как он разглядывает улицу. Вроде так исподтишка, но внимательно. Он будто… обученный, что ли. Понимаете, о чем я?

– Выждем, – согласился Генри.

Я подвигал ногами, безуспешно пытаясь привыкнуть к узким белым туфелькам. Ох уж туфельки! Как ходить? Это пока я в карете сижу – ладно, а потом? Выдам же себя. Джейн несколько раз за этот день повторяла, что я артистичный – чтобы подбодрить меня. Хорошо, может, и так, но барышень мне играть не приходилось, и неизвестно, насколько получится, пусть даже дома я потренировался ходить на каблуках.

Прохожих на улице было немного, в основном всякий служивый люд. Пока «доброконева» катила к повороту, папа выжидал, а когда служебная паровозка исчезла из виду, передвинул рукоять; под днищем лязгнуло, и мы поехали. Свернули – и сразу вокруг стало люднее. По тротуарам шли прохожие, впереди ехала телега с мешками, рядом двуколка с молодой дамой, запряженная гнедой лошадью, а дальше – аж три паровозки, включая «доброконеву».

– Алек, будь очень внимателен, – попросила Джейн. – Ты у нас иногда замечаешь такое, чего другие не видят.

– Затем вы меня на дело и взяли, – согласился я. – Скажете, нет?

Я был все еще недоволен скрытностью родителей, но уже не так сильно. Придет время – все расскажут, никуда не денутся, а особенно в купе «Самодержца», там места мало. Припру обоих к стенке. Или к вагонной перегородке, вот так.

Мы снова повернули. Служебная карета катила впереди, человек-кулак стоял на багажнике и глядел поверх крыши. Вдруг от булочной справа донесся крик, и прямо под колеса «федота» бросилось нечто в лохмотьях. Генри так вдавил тормоз, что карета протестующе скрипнула всем своим механическим естеством. Я еще не успел толком опомниться, когда понял, что дело совсем плохо: по улице к нам спешил Павел Глупов, местный околоточный. Он друг Игната Сметанина, старшего брата Петьки, они часто бывают вместе, а я бываю у них дома, где Павел неоднократно видел меня… Да и моих родителей, кажется, видел, когда они однажды заезжали за мной.

Я съежился внутри корсета, тот даже стал меньше давить. Родители тоже растерялись. Генри полез было наружу, проверить, что сталось с тем, кто угодил под колеса, но подскочивший Глупов уже извлек из-под кареты немытое создание лет десяти, в обносках и непонятного пола. В руках у создания была булка; невзирая на хватку Павла, оно вцепилось в нее зубами и рвало, терзало, заглатывало – спеша превратить булку в ничто, пока не отобрали.

– Живой! – выдохнула привставшая Джейн. – То есть живая… живое.

На багажнике уезжающей «доброконевой» человек-кулак, обернувшись, внимательно наблюдал за происходящим.

Павел сощурился, вглядываясь сквозь переднее стекло «федота», узнал отца, улыбнулся и поднял в приветствии руку, другой удерживая рвущееся на волю существо.

– Генри, инженер уезжает, – указала Джейн.

– Так что мне сделать? – возмутился родитель. Голос был сдавленный, потому что он при этом улыбался околоточному. Существо, умявшее булку без остатка, извивалось и дергалось, но освободиться не могло.

– Не о том думаете! – зашипел я, так вжавшись в спинку сиденья, что корсет аж заскрипел, грозя лопнуть. – Он же меня узнает! Джейн, прикрой!

Она мигом вытащила из кармана на спинке переднего сиденья веер, подалась вбок и замахала им как бы перед своим лицом, а на самом деле – заслоняя меня.

От магазина мчался продавец в фартуке. Существо дергалось и подскакивало, как лягушка на противне, но уйти от длани закона не могло. Подбежавший лавочник закатил воришке оплеуху.

– Спокойно! – донесся голос Павла.

Служебная «доброконева» укатила далеко; вокруг шумели, сзади гудели, непрерывно ржала какая-то беспокойная лошадь, и Генри решил действовать. Он приоткрыв дверцу, сунулся наружу и позвал Павла, пытавшегося утихомирить оскорбленного потерей булки лавочника и разбушевавшееся после оплеухи, яростно дергающееся существо.

– Любезный! – позвал отец. – Павел, э… Мсье! Эй!!! – гаркнул он наконец во всю глотку, и Глупов поднял взгляд.

– Здравию желаю, господин МакГрин!

Ну вот, он даже помнит нашу фамилию…

– Здравствуйте, Паша. Послушайте, не могли бы вы освободить дорогу? Понимаете, мы сильно спешим. Я везу, – отец, поправив пенсне, кинул на меня взгляд через плечо, – везу этих дам на вокзал, и если мы опоздаем на поезд, их тетушка, добрейшая женщина, которая перепоручила их моим заботам на три дня, сделает меня несчастнейшим из людей.

Завершив экспромт таким пассажем, Генри решительно кивнул, будто ставя жирную точку.

– Ну, ты загнул, – пробормотала Джейн, продолжая так энергично обмахивать меня веером, что в карете поднялся сквозняк.

Павел пошевелил бровями, пытаясь вникнуть в речь отца. Тут существо, которое он все еще держал за одно плечо, в то время как лавочник сжимал за другое, присело, вынырнуло из просторной фуфайки, служившей верхней частью его облачения, и бросилось прочь. При этом оно исхитрилось лягнуть в пухлое колено лавочника, каковой заорал и запрыгал на одной ноге.

– Стой! – Павел рванул следом.

Отец прыгнул обратно на сиденье. Захлопнулась дверь, и мы покатили. Он вдавил грушу клаксона, огласив улицу свистком. Стоящий на нашем пути лавочник с руганью отскочил, позабыв о поврежденном колене. Мы быстро набрали ход.

– Надеюсь, планы Брутмана не изменились, – Джейн с громким стуком сложила веер. – По-моему, он таки едет на вокзал.

– Судя по направлению, так и есть, – согласился Генри. – Ничего, сейчас догоним.

И мы действительно догнали. Уже возле самой Вокзальной площади я заприметил впереди карету с гербом российских железных дорог и коренастым усачом на багажнике.

Перед вокзалом была выделена площадка для паровозок, где стояли по большей части так называемые таксо, паровые извозчики, выкрашенные желтыми и черными квадратами. Прежде чем выбраться из кареты, я несколько раз глубоко вдохнул и попытался представить себе, что я – молодая ирландская барышня, скромная и тихая, впервые приехавшая в Санкт-Петербург. Надел шляпку, накинул вуалетку на лицо, взял сумочку. То есть «надела», «накинула», «взяла»… будем последовательны, если я теперь женского рода, то так и следует думать о себе самом. То есть самой.

Генри, спустившись на мостовую, подал руку сначала маме, потом мне. Пришлось вложить свою слабую девичью кисть в его сильные мужские пальцы, и при этом он так ухмыльнулся… Мне, как воспитанной барышне, захотелось врезать ему сумочкой по голове.

Появились двое носильщиков, услышали от отца на ломаном русском, что нам нужно в «Пьять вагон! Файф вагон самодержец!» и, подхватив багаж, направились в сторону первого пути.

С самого начала мы договорились, что родители в основном станут говорить на английском, используя иногда простейшие русские фразы, но что у дочери семейства Уолшей была хорошая русская учительница, которая и выучила ее языку, имевшему распространение на просторах Российской империи. По этой причине мне полагалось говорить более бегло.

Носильщики с нашими вещами шагали впереди, а дальше в толпе я заметил Вилла Брутмана и усача с чемоданом, пробирающихся к первому перрону. «Самодержец» виднелся слева от здания вокзала – огромный, сверкающий в лучах солнца паровоз и несколько вагонов за ним – но пока что я намеренно не разглядывал чудо-поезд, решив приберечь это зрелище на десерт.

Вечерело. Кофр из желтой кожи идущий впереди Генри нашим носильщикам не доверил, и я заметил, что от металлической рукояти к его запястью под рукав сюртука уходит железная цепочка.

Вокзал шумел вокруг нас. Гул, стук, гам, гудки… Ржание лошадей, пыхтение паровозок, крики и ругань… Я шел осторожно – каблуки же! – и чувствовал себя как не знаю кто. Как мужчина в женской одежде, вот как я себя чувствовал. Платье шуршало, корсет давил, панталоны жали, и почему-то мне все время казалось, что чулки сейчас соскользнут, расставшись с подвязками. Разум молчал, а воображение вопило: мы трое изображаем других людей, еще и чужестранцев, а я к тому же – барышню, у нас поддельные документы, поддельные пригласительные билеты, и вот со всем этим мы собираемся проникнуть на «Самодержец»! Поезд, на котором, между прочим, должен был ехать на Всемирную Выставку сам император, только его задержали какие-то сверхважные переговоры, что-то там не так в делах России и Британии. Как мы хотим обмануть людей, которые увидят нас, уже видят по пути к составу?! Да ведь все понимают, что я – юнец, а никакая не барышня!

Так стенало мое воображение и подсовывало картины того, как вынырнувшие будто из-под земли агенты охранки хватают нас и волокут в подвалы своего управления, и там допрашивают, причем меня – прямо в этом платье, чулках и кружевных панталонах, не позволив даже снять корсета… А ноги между тем исправно шагали, и руки сжимали маленькую и такую бестолковую дамскую сумочку, и шляпка плотно сидела на голове, и свисающая с нее вуалетка покачивалась, щекоча кончик носа. А вокруг шумел вокзал, и спешащий мимо мальчишка-газетчик выкрикивал, размахивая свежим номером «Петербургских новостей»:

– Страшное преступление! Париж потрясен! Зловещий мистер Фантомас снова в деле!

Надо же! Фантомас, наш именитый соратник по ремеслу, опять вынырнул из небытия, в котором пребывал последний год. Я шагнул было к мальчишке, но вспомнил, кем являюсь, и только рукой махнул. Странно для ирландской барышни покупать русскую газету. Потом узнаю, что еще натворила эта зловещая персона, отличающаяся явно садистскими наклонностями и страстью к эпатажным убийствам.

– Новый труп на берегу Сены! – кричал мальчишка, удаляясь от нас сквозь толпу. – Небывалое оружие, «винтовка дальнего боя», поразившая известного коммерсанта прямо в голову! Тень Фантомаса нависла над Парижем! Биржу штормит! Новый пароход спущен со стапелей Марселя! Гигантская ветровая башня будет питать энергией Флориду! Таинственный румынский граф завершил строительство первой в мире частной железной дороги, прямо от своего горного замка!