поспешности, не вызывая подозрений, сесть в карету напротив.

Медленно оборачиваясь, Войнаровський увидел более десятка

случайных людей, которые, судя по одежде, отнюдь не походили на

извозчиков и прислугу гостей графини Кенигсмарк. «Шестнадцать, – насчитал. -

Самому не справиться».

– Это разбой. Мы в свободном городе. По какому праву меня арестовали

и кто вы? – переспросил, садясь в карету с зашторенными окнами.

– Право, сила и воля у русского императора, – услышал в ответ. – Но если

без спротивления – будешь иметь право на жизнь.

Карета долго громыхала гамбургской мостовой и тряслась, будто в

лихорадке, пока не остановилась посреди тесного подворья. По своим

очертаниям здание напоминало Войнаровскому русское посольство, мимо

которого ему приходилось нередко проезжать. Его повели длинными

бесконечными коридорами, и наконец Войнаровский оказался в небольшой

сырой комнате с прокисшим до тошноты запахом плесени. Громко лязгнула

металлическая задвижка, лязгнула хищно и злорадно, будто волчьи зубы

перед близкой и беспомощной жертвой.

И потянулись длинные дни и ночи заключения, перелистывания страниц

прожитого и пережитого, разгадывания хитросплетений грядущего.

Воспитание при гетманском дворе родного дяди Ивана Мазепы и возможность

наблюдать за обычаями многочисленных гостей изо всех европейских

королевских дворов, штудирование наук (опять же за гетманский счет) в

немецких университетах, твердая и неусыпная поддержка Мазепой природных

задатков Войнаровского, помогали ему в стремительной карьере. Гетман

верил племяннику и относился к нему, не имея собственных детей, как к

родному сыну, и таки, вероятно, готовился когда-то именно ему передать

гетманскую булаву. Войнаровскому Иван Мазепа первому среди старшин

доверился, открыв намерение поддержать шведского короля против

захватчика-московита.

– Будет иметь волю Украина или ныне, или никогда, – положив руку на

плечо племяннику, говорил в тот вечер Иван Мазепа, говорил тихо, не столько

19

из-за боязни чужих ушей, сколько остерегаясь показаться высокопарным. -

Один Бог знает, во что нам обойдется это победоносное дело против

варварства, но я иду до конца. Верю, что и ты не отступишься.

Андрей Войнаровский не отступился. Не одна бессонная ночь перед

полтавским столкновением, не выдерживали кони, и он менял их одного за

другим – именно Войнаровскому гетман поручил контролировать перемещение

русских войск вдоль украинских границ. Английский посол в Москве Чарльз

Витворт в это время пишет в Лондон обстоятельный доклад: «Здесь все

считают, что главным помощником и советником гетмана является фактически

его племянник Войнаровский, человек молодого возраста, весьма

просвещенный и способный».

Вихрь боя под Веприком, смертельная вьюга под Гадячем… В самой

гуще, где искры сыпались с сабель, где не водой, а кровью оросилось поле,

где смертельная жатва устелила телами, будто снопами, обширные поля, в

самой гуще-сече был Войнаровский.

– Вы – рыцарь в европейском смысле этого слова, вы – рыцарь своей

козацкой нации, – скажет публично Карл ХІІ в присутствии всей старшины -

шведской и украинской. В самые трагические моменты Андрей Войнаровский

выполняет роль связного между штабами шведского короля и украинского

гетмана.

Фатальное невезение под Полтавой, горькая полынь катастрофы и

отступление с гетманом… И скорбный миг, когда именно он, Андрей

Войнаровский, провел ладонью, закрывая глаза Ивану Мазепе, когда гетман

отходил в вечность.

Отнюдь не все безоблачно складывалось у Андрея Войнаровского с

новым гетманом Филиппом Орликом. Значительная часть казацкой старшины

таки хотела его, Андрея, призвать к гетманской булаве, и Карл ХІІ

придерживался той же мысли, но сам Войнаровский наотрез отказывался.

Однако ему, как племяннику Мазепы, досталась в наследство львиная доля

сокровищ и имущества покойного гетмана.

Филипп Орлик несколько по-иному смотрел на унаследованное.

Оставленное Иваном Мазепой добро он считал публичными фондами, и оно

должно было принадлежать всему козачеству. Орлик не стал опротестовывать

решение специально созданной комиссии, удерживал все эмиграционные

дела большей частью за собственный счет, нередко оставляя жену с дочерями

в большой нужде. Мужчина истинно гетманской высоты и безупречной чести,

он не затеял с племянником покойника денежной распри, а сосредоточился на

более важных делах. Лишь в письме к Карлу ХІІ от 13 ноября 1719 года

искренне сознался: «Я молчал, хотя все мое существо воина восставало

против этого молчания». Такая позиция нового гетмана не расколола

эмиграции, и Андрей Войнаровский вместе с другими принимает деятельное

участие в написании первой украинской Конституции. И не только…

…В каменной клетке, сырой и битой плесенью, Андрей на третий день

стал кашлять. Этот кашель начинался мелкими уколами. Будто иглой, он

20

пронизывал грудь изнутри и постепенно доходил до хрипа. Легкие играли

старой истрепанной гармошкой, в конце концов раздувались и вот-вот могли

лопнуть от неимоверно-мучительной натуги. Несколько часов кряду

Войнаровского водили на допрос, и следователь льстиво все интересовался,

что он делает здесь, в Гамбурге.

– Я – полковник украинского войска. И полковник шведской армии Его

Величества Карла ХІІ. Вы не имели права меня арестовывать, – на каждый

вопрос монотонно отвечал Войнаровский.

А дальше снова были сырые позеленевшие стены и кашель, который

разрывал грудь… На девятый день друзья подкупили доблестную неподкупную

московскую охрану, и он передал письма жене.

«Моя дорогая Аня!

Должно быть, тебя уже известили о моем несчастье, а именно как

арестовывал меня в Гамбурге московский резидент, в доме которого я сижу

уже девятый день. По причине интервенции трех министров, а именно

шведского, цесарского и французского, город не позволяет меня вывезти.

Таким образом я надеюсь с Божьей помощью отвоевать еще свободу. Так

что ты этим слишком не огорчайся, так как я хоть и должен был быть

заключен к приезду его царского величества, но однако, смею надеяться,

что он поступит со мной как справедливый господин, зная, что я никогда

не впутывался в какие-либо заговоры с моим дядей. Милая моя жена, ты

имеешь на руках распоряжение, которое я отдал в письме перед моим

отъздом. Так что не теряй надежды, что его величество король шведский,

справедливый и ласковый господин, не позволит, чтобы несправедливость

сия случилась с тобою и моими детьми. Наоборот, поскольку его

величество держал меня под своей высокой опекой, постольку перенесет

эту опеку также и на тебя ,и моих детей. Обязательство его королевского

величества находится в руках Эреншильда, так что ты с детьми, пока я

зажат в московском кулаке, должна приблизиться к нему и достать этот

документ. Моя шкатулка с бумагами также в добрых руках и не пропадет.

Проси лишь Бога, чтобы я вышел из-под ареста, а тогда снова все пойдет

на лад. Прошу передать привет всем, кто ко мне благосклонен, и уверить,

что я остаюсь и т.д.

С. А. Войнаровський»

(Перевод писем семьи Войнаровских здесь и далее подается по книге

Альфреда Иенсена «Семья Войнаровских в Швеции. Дополнение к истории

невзгод соратников Мазепы»).

В последние годы жизнь Андрея Войнаровского казалась сплошным

удовольствием. Красивый и зажиточный шляхтич путешествует себе по

Европе, развлекается, гуляет и волочится за женщинами на баллах при

монаршьих дворах Европы, будучи везде принятым в аристократических

кругах. Между тем он заводит нужные знакомства, ищет и находит союзников

для освобождения Украины. Самые именитые особы королевских дворов

подолгу числятся в его должниках, и зажиточный дворянин деликатно не

21

напоминает отдавать одолженное, в частности и Карлу ХІІ. Шведский король

вообще все более глубже влезает в долги Войнаровскому (это кроме взятого у

украинского войска через посредство Орлика). Лишь в течение 1709–1713

годов монарх набрал у него 57 800 дукатов, 60 000 цесарских талеров, 45 000

талеров Альберта. Весь Гамбург сплетничал по поводу вероятного романа

Андрея с графиней Авророй Кенигсмарк. Неизвестно, бывает ли дым без огня,

однако именно в изысканном салоне графини Войнаровский ближе

познакомился и стал приятелем Матесона, влиятельного английского

дипломата. Британия к тому времени весьма зорко и осторожно посматривала

на восток, на русское нашествие в западном направлении, на экспансию в

Северную Европу и угрозу всей тогдашней европейской цивилизации. Подолгу

речь шла о трагедии козацкой нации. Сожженные села и истребленный люд,

плоты с распятыми украинцами, плывущие в кладбищенской тишине по

тихому Сейму. .

Это была своевременная информация: в британском парламенте как раз

решался вопрос об отношении к России, эскадра адмирала Нориса уже

вошла в Балтийское море. Петр І небезосновательно боялся, что украинцы в

борьбе за волю найдут себе союзников на Западе, как и осенью 1708 года.

Бесстыдно подрывая все тогдашние международные основы, Россия

решилась на арест Войнаровского – в случае вооруженного конфликта

большой культурный европейский центр, свободный город Гамбург, не устоял

бы против русского нашествия. Ибо, воюя со шведами и их польскими

союзниками, русские войска дошли до Макленбурга, что не так уж и далеко от

Гамбурга.

Сидя в каменном мешке, в могильной тишине, где удавалось даже

слышать, как капля воды стекает по стене, Войнаровский тасовал, будто

карты, события последнего времени. Только теперь он понял, какое

тщательное наблюдение было за ним установлено – начиная от горничной,

которой дважды чуть не разбил лоб дверью, списывая все на женское

любопытство, и заканчивая подозрительными извозчиками, которые

сопровождали его, куда бы он ни ехал шумными улицами Гамбурга. Со

временем лишь, во время допросов в Москве, с наглым смехом в лицо

следователи расскажут и распишут ему по часам всю его гамбургскую жизнь:

наняв немца Биттилера и целый штат шпионов, царские ищейки фиксировали

каждый его шаг. Но и этого им показалось мало. В Гамбург прибыл целый штат

офицеров под начальством особо доверенной императору персоны

Александра Румянцева – он войдет в историю тем, как обманом фактически

похитил царевича Алексея, чтобы потом Петр І мог собственноручно вогнать

сына в гроб.

Обо всем этом Андрей Войнаровский узнает погодя. А тем временем в

Гамбург царица Екатерина присылает свою гофмейстрину. Причина для глаза

человеческого пристойная – найти помещение для родов беременной царицы,

решившей разрешиться именно здесь. Гофмейстрина перед тем как искать

хоромы, прежде всего едет к Авроре Кенигсмарк. Речь ведется отнюдь не о

22

родах. Московская гостья убеждает графиню: пускай Войнаровский сдастся на

милость царя, и тот в знак доброй воли разрешит Андрею поселиться где бы

то ни было в Европе.

Озабоченность царского двора была понятна. В Европе назревал

громкий скандал. О диком нарушении Россией международного права

немедленно докладывали своим правительствам и монаршьим дворам

дипломаты Швеции и Голландии, Франции и Британии, Испании и Дании.

Почти все известнейшие газеты тогдашней Европы (французская «Gazettе de

France», испанская «Gaceta de Madrid», английская «The Moderator

Intel igencer», голландская «Gazett de Leyde», международное и чуть ли не

саме популярное тогдашнее издание «La Clef du Cabinet») с удивлением и

негодованием писали о беспардонном азиатском растоптании прав свободного

города.

Резкий протест высказал Стокгольм, требуя освобождения

Войнаровского как полковника шведской гвардии, французская дипломатия

призвала придерживаться христианских ценностей (еще чего захотела…). Вена

говорила о недопустимости нарушения международного права, тем паче, что

цесарь был номинальным владетелем немецких земель.

Ощущая мощную поддержку всех европейских дворов, имевшую для

Андрея куда больший вес, нежели императорское слово, он поступил весьма

неосмотрительно. (Хотя слово давала и беременная царица, не боясь греха в

такое время, и со временем сам Петр І, уверяя графиню Кенигсмарк).

5 декабря 1716 года Андрей Войнаровский соглашается на выдачу его

русским властям. Русский император оказался в самом деле хозяином своего

слова: как дал, так и сломал… Полковника двух армий, воина и дипломата,

знаемого в Европе политэмигранта, семь лет гноили в Петропавловской

крепости, а после этого еще два десятка лет «закаливали» в сибирских снегах,

в Якутии. И никто не имел права даже знать настоящего имени каторжанина -

еще одна азиатская «свинцовая мерзость» русского двора… Лишь случайная

встреча историка и исследователя Миллера последним отголоском дойдет до

цивилизованного мира, и Кондратий Рылеев напишет романтическую поэму

«Войнаровский». Напишет, а через несколько лет свободолюбивейшему

автору «именем императора» хотя и другого, но российского двора палач

накинет веревку на шею, и тело повиснет, вздрогнув, и закачается, как

качались повешенные украинцы, плывя по Сейму мимо пологих его берегов…

Однако трагедия семьи Войнаровских (никто не знает и во веки веков не