– Товарищи солдаты, останавливаемся ровно на сорок минут. Обед заказан на каждого. Прошу за расчётное время справить свои личные дела! – и снова откинулся ровно до того места, где притормозил автобус.

По-быстрому отобедали в кафешке, расположенной на стыке двух невзрачных улиц.

Солдат, из-за которого задержались возле госпиталя, сыто поглаживал впалый живот.

– Н-да, жаль! Это последняя наша халява, – посмотрел на соседа с недоуменным взглядом и добавил, – имеется в виду гражданская пища… И чепок, товарищи бойцы, останется для вас легким воспоминанием.

Большинство знало, что «чепок» – это обычная солдатская кафешка на территории воинской части, а «заправка», например, – ларёк за пределами территории. Люди по части покушать здесь были в какой-то мере бывалые, сполна хлебнувшие солдатской каши.

… В Луганск прибыли почти в семь вечера. Ткаченок побежал оформлять документы. Через несколько минут вернулся злой-презлой. Не обращаясь ни к кому конкретно, отвел душу:

– Ну блин, порядки! Уже позабыли, что такое война! Через час только доставят кладовщика. Загрузимся и дальше. К темноте будем на месте. Иначе куковать здесь до самого утра…

Напоследок сплюнул и нематерно ругнулся:

– Безголовые!

– Товарищ старший лейтенант! – из заднего ряда обратил на себя внимание парень с рыжими усиками. – Мы вообще-то сегодня до места доберёмся? Или будем спать в автобусе?

– Рядовой… Как тебя?

– Пёрышкин.

– Рядовой Пёрышкин, ты должен знать, где находишься. Здесь спят, где придётся… Люли у тебя теперь долго не будет. Вот так, пехота!

Глазырин про себя слабо улыбнулся, ещё во времена, когда он тянул солдатскую лямку, так называли обычную кровать для спанья. Поспать – вообще постоянная мечта служивого человека. Не зря столько слов и выражений связано у солдат с этим святым делом: отбиться, вырубиться, задохнуть и даже придавить массу…

Часа через полтора появился долгожданный прапорщик. Вылез из помятой легковушки. Осветил приезжих улыбчивым взором.

– Чё так рано севодня? Додумались бы еще прикатить в час ночи. Дело, конешно, важное делаете. Но и, надо понимать, я при хозяйстве один нынче. Мой напарник доброволкой на передок подался… Короче, забирайте товар, только побыстрей.

Старлей дал команду своим хлопцам вытаскивать ящики с патронами, строго предупредил:

– Очень и очень осторожно! Тут вам не турецкие помидоры!

Спросил у прапорщика, указывая взглядом на груз:

– С собой можно взять? Малость не успеваем. На месте разберёмся…

– Нее… Теперь упаковка у нас на учёте, – показал лукавые глаза, потом вроде как подумал, добавил, – я тебя помню. Половину забирай целиком, а другую пускай ребятишки укладывают в магазины. Ящики на обратном пути забросишь.

Ткаченок дал команду, автобус прошел через охраняемые ворота, подъехал к обшарпанному кирпичному зданию.

Терлеев сообразил, что упускать момент нельзя. Протолкнулся с автоматом вперёд, попутно шепнул Глазырину:

– Тащи свои рожки. Здесь с открытым ртом ходить не положено. Фронт рядышком, Володя.

Сам тем временем пробился к двум патронным ящикам, которые солдаты вынесли и положили на бетонный парапет. Ткаченку не терпелось побыстрее отвалить и ехать дальше. Терлеев глянул в его сторону:

– Значит, эти можно всковыривать?

– Давай! – порубил ладошкой Ткаченок. Только по- быстрому! Знаешь, как?

Терлеев отработанным движением рук откинул крышку ближайшего ящика. Крикнул носатому парню, разглядывающему маркировку на другом ящике:

– Чё стоим? Делай, как я!

Парень начал повторять движения Терлеева.

Под крышкой каждого ящика находилась пара герметически закрытых коробок – цинков, в которых в свою очередь были уложены картонные коробки, в каждой по двадцать патронов.

– Теперь, кто забыл, совершаем следующий манёвр. Внимательно и осторожно, – Терлеев потянул конец белой ленты, предназначенной для удобного извлечения цинков. – И еще, ребят, заряжаем магазины «маслятами» вот таким макаром.

Он взял магазин в левую руку таким образом, чтобы его выпуклая сторона оказалась направленной в сторону от тела. Четырьмя пальцами плотно прижал рожок к ладони, одновременно большой палец расположил так, чтобы он свободно перемещался над магазином. Понятное дело, его дальнейшая роль – проталкивать патроны на свое место. Правая рука хватко брала патроны и по очереди надставляла их над магазином. Пока большой палец пихал патрон в магазин, правая рука уже летела за следующим «маслёнком».

– Намного удобней и экономит время.

Глазырин тоже раскупоривал картонные пачки и набивал патронами свои магазины. Ткаченок, широко разведя руки, потянулся. Ему нравилось, как умело орудует с боеприпасами рядовой Терлеев. Троица говорливых солдат, те, что ехали в самом заду автобуса, отошла подальше, решила покурить. Прапорщик оказался зорким, по-хозяйски прикрикнул:

– Чё, мужики, совсем оборзели? В школе не учились или близорукие? По-русски ж написано, что здесь смолить запрещено!

Парни, сминая в ладошках сигаретки, посрамлённо попытались отхлынуть в сторону КПП. Но Ткаченок знал своё дело, всем троим дал команду занести два ящика с патронами в автобус. Водитель, увидев деревянные ящики, в сердцах заметил:

– Опять мусор возить по стране? Не иначе, как кто-то на дерьме сливки снимает! – и плюнул себе под ноги.

Когда все оказались внутри автобуса, Ткаченок неожиданно нахмурился и приказал всем надеть бронежилеты и каски.

– Товарищ старший лейтенант, жарко же! – пробурчал парень с подбитым носом, – и так вспотели…

– Разговорчики прекратить! – оборвал Ткаченок, – вы на войне, а не у Проньки за столом! Помните: только мёртвые не потеют!..

Выехали, наконец, на главную дорогу. Через десяток километров стало ясно, что начинается по-настоящему прифронтовая зона. Дорога во многих местах покрыта свежими латками из асфальта. Но не вся. Отдельные выбоины и царапины от осколков снарядов дорожники не успели заделать. По «встречке» в основном шёл порожняк. Промелькнуло несколько «скорых», пронесся «Икарус», натужно гудели грузовики с зачехлёнными кузовами. Обогнала заляпанная грязью иномарка с нарисованной буквой «Z». Позади маячили две легковушки и «шишарик» – ГАЗ-66. Начинало смеркаться. Встречные фары заметно убавлялись. Проскочили одно селенье, потом другое, третье. Глазырину они показались похожими на разграбленные садовые участки, которые на склоне горы возле Новокузнецка стояли до начала нулевых. В стороне остался городок с редкими огнями в окнах. Дорога обогнула разбитый вдрызг посёлок – будто по нему прошёлся великан с огромным плугом, всё перепахано снарядами.

Километров через восемьдесят водитель повернул голову к Ткаченку:

– Идём прямо или сократим пару десятков километров?

– А сам как думаешь? – насторожился Ткаченок.

– Мне думать не положено. Не по моему окладу. Главное, чтобы поскорее отсюда убраться.

– Ну, тогда смотри.

Ещё проехали километров пятнадцать. Остановились у развилки. На обочине главной дороги стоял знак, обозначающий примыкание второстепенной дороги справа. Возле него торчал мятый щит с намалёванным объявлением. Водитель остановил автобус, вылез, закурил и пошёл почитать текст на оранжевом листе. Не успел он приблизиться к обочине, как между ним и передком автобуса громыхнул взрыв. Огромное лобовое стекло, иссечённое осколками железа, брызнуло внутрь автобуса.

Ткаченок выхватил у сидящего рядом солдата автомат, бросился к двери:

– Все из автобуса! Оружие, патроны с собой! К бою!

С левой стороны дороги послышалась приближающаяся стрельба. Терлеев ухватил одной рукой свой рюкзак, другой – руку Глазырина:

– Граник бьёт! Скатываемся в кювет!

Глазырин не сразу уловил, что произошло. Но догадался, что речь идёт о стрельбе из гранатомета. И почувствовал, что это уже не игрище, а настоящая война. Выпрыгивая из распахнутого проёма, успел заметить, как на земле, широко раскинув руки и запрокинув голову, бездвижно распластался старший лейтенант Ткаченок. В доли секунд Глазырин зафиксировал, что из шеи старлея, чуть выше плеча, прерывистыми толчками выбивается кровь… Случай, когда помогать совсем бесполезно.

– Все, ложись! – крича изо всех сил, дал команду Терлеев, он понял, что теперь тут за старшего.

Кто-то мгновенно припал к земле, кто-то ещё выскакивал из автобуса и старался убежать дальше от места начавшегося боя. Парень из тех, что пытались покурить возле складских помещений, прижимая к телу пустой автомат, низко пригнувшись, побежал влево.

Глазырин не знал, что делать дальше. Над ним, взвизгивая, проносились не разгневанные осы, а боевые пули, внутри каждой находилась туго спрессованная смерть. Он лежал на земле, чуть приподняв голову. Потом торопливо вытащил из патронной сумки три магазина, запихал их за ворот куртки под бронежилетом. Металлические углы готовых к бою рожков больно вдавились в тело. Но Глазырин не обращал на это внимание. Рядом часто и с хрипотцой дышал Терлеев.

– «Дээргэ», Володя. Диверсионно-разведывательная группа укров. Не меньше, как человек семь-десять. Сейчас начнут зажимать нас. Я ухожу подальше вправо, чтобы псы не обошли нас с фланга. А ты, – он обратился к большеносому парню, – ползёшь за мной. Только без палева! Иначе мамка увидит тебя потом только на фотке.

Глазырин вдруг почувствовал особую ответственность в этом первом для него бою. Понял, что другого выхода нет, тут ни за кого не спрячешься, ни у кого не попросишь совета…

– Володя, попробуй удержать оборону на этом рубеже, – тараторил Терлеев, словно прощался, одновременно пытаясь скрыть свой взгляд. – Надо продержаться не более получаса. Понял? У них на нас большего времени нет. Надеюсь, кто-то из тех, что шурует позади нас, уже сообщил, куда надо…

Терлеев по-кошачьи пополз вдоль насыпи, напарник – за ним, стараясь не обнаружить свое перемещение. Глазырин заметил, что в нескольких метрах от него из-под полотна дороги выпирает железобетонный оголовок водопропускного канала. Подобрался к нему вплотную и увидел, что сюда укры могут свободно проникнуть с той стороны.

«А зачем ждать гадов?» – подумал он и решил действовать на опережение. Осмотрел оголовок и убедился, что по узкому тоннелю можно не только проползти, но и, низко пригнувшись, одолеть весь путь.

Глазырин посмотрел в глубину подземного перехода. Где- то далеко на другой стороне дороги маячило мутное пятно.

«Метров пятнадцать» – определил Глазырин, представив ширину проезжей части. Прислушался. С той стороны по- другому, более глухо, слышались приближающиеся редкие выстрелы. Дых… дых…

– Ты что, туда? – спросил с некоторым страхом в голосе парень в очках с металлической оправой. Он угадал намерения Глазырина.

– Ухожу на ту сторону. Теперь ты остаёшься за старшего. Понял?

– Так точно! Буду за старшего!

– Тут, друг, по факту получается два стрелковых отделения. Почти взвод. Обязаны не допустить, чтобы вас повязали голыми руками. Не сбивайтесь в кучу. Растянитесь цепью по всему фронту. Ты лично наблюдай за этим проходом. Если буду возвращаться, запомни мой пароль «Кузня». Если не отвечу или назову другой, стреляй без промедленья. Усёк? И Глазырин полез, низко сгибая ноги в коленках. Когда оказался на противоположной обочине дороги, отметил, что одиночные выстрелы из автоматов не прекращаются. Более того, даже усиливаются, значит, приближаются и, казалось, раздаются почти рядом.

«Вот гады… Наступают, экономя боеприпас» – отметил Глазырин.

Неожиданно его охватила глубокая, безысходная одинокость. На этой стороне дороги опереться было совсем не на кого. Мелькнула мысль, что он – Глазырин – приближается к последним минутам своей жизни. В какой-то миг вражеская пуля отыщет в нем слабое место. Не поможет ни каска, ни «броник». И все. В черном полиэтиленовом мешке свезут его этой же ночью до ближайшего морга, а там путь в Сибирь – «двухсотым» в багажном отделении попутного самолета…

Но тут Глазырин как бы стряхнул с себя тяжесть сволочных мыслей, костяшками пальцев протер глаза, поправил сбитую на глаза каску, внимательно осмотрелся. До него дошло, что он находится под защитой – на дне водоспускной канавы, которая тянется сюда откуда-то сверху. Лежать удобно, но ждать, что появится кто-то сверху и прикончит одним выстрелом, Глазырин не мог. Нахлынувший до этого страх и мысли о смерти внезапно отступили.

Почему-то вспомнился боец Александр Матросов – человек из совершенно другой эпохи. Тот парень точно так же вышел на верную смерть, не надеясь на чью-то подмогу и команду. Знал своё дело и целенаправленно шел вперед до последнего своего вздоха. Глазырин понял, что проклятая «дээргэшка» – это дот на его личном счету, и он, во что бы то ни стало, обязан выйти на него и уничтожить. Ни второго, ни третьего не дано.

Глазырин почувствовал накатившуюся волну мести за старлея Ткаченка, захлебнувшегося в собственной крови, и за недокурившего сигарету водителя автобуса в камуфляжной форме.

Автоматные выстрелы приблизились вплотную. Только приподними голову – и увидишь скребущегося к дороге противника. Глазырина даже передёрнуло от мысли, что бандеровцы уже сумели обойти его, и кто-то из них хозяйничает в подбитом автобусе. Нет, такого оборота его ребята допустить не могли!

И в это мгновение левее, почти рядом с краем сточной канавы раздался взрыв, жахнуло намного сильнее, чем был хлопок на дороге возле автобуса. Глазырин еще плохо отличал взрыв пушечного снаряда от взрыва мины, но понимал, что в эту минуту никакое орудие не могло прийти ему на помощь. Значит, рванула мина. До него долетели мелкие комки земли и грунтовой гальки – они противно ударили по каске, бронежилету на спине и по икрам ног. Вскоре в свежем полевом воздухе докатился кисло-приторный запах тротила от взорвавшегося снаряда.

И вдруг почти перед собой он услышал голос. Глазырин замер. Но не от страха перед чужими людьми, а от того, какое слово произнёс тот голос.

– Вовчик, осторожней!

Всё перемешалось в душе Глазырина. Когда из темноты кто-то назвал его Вовчиком, он чуть не ответил: «Я всё делаю, как надо». Но Глазырин вовремя сумел разобрать последующие слова:

– Тут натыканы мины. Слыхал, как Мыкола полёг на одной из них?..

Теперь он понял, что перед ним настоящий враг. Через несколько мгновений обозначился не только силуэт головы приближающегося человека, но и докатилось его тяжёлое дыхание. Кто-то полз навстречу ему.

Глазырин понимал: сейчас его обнаружат. Он машинально прилип скулой к металлической рамке приклада. Целиться бесполезно. Мушка на конце ствола утопала в сгустившейся темноте.

Из глубины ложбины, видимо, тот самый Вовчик подал скрипучий голос. Глазырин разобрал и эти слова. «Как там у тебя, Корень?»

Вместо ответа Корень, вероятно, тоже прицелил глаз возле своего автомата, стараясь разглядеть, что это темнеет в нескольких шагах впереди него. Стрелять Корень не мог, обнаруживать себя раньше времени было не с руки. У русни за дорогой могли быть ручные гранаты. Не хотелось нарываться на дурацкую смерть, как это произошло с Мыколой. Корень был обязан уничтожить всех, кто скрывался сейчас возле москальского автобуса…

В это время, не доезжая до места, где разгорался бой, с одной стороны – от Луганска, с другой – со стороны фронта скапливался транспорт. Видно было, как на расстоянии каких-то двух сотен метров прибывали одиночные машины, останавливались и мгновенно тушили фары. Но там, наверняка, не было никакой силы, которая могла бы помочь, вступив в завязавшуюся перестрелку. Это понимали приблизившиеся почти к самой дороге диверсанты. У них был свой расчет – за оставшиеся несколько минут уничтожить представляющий интерес транспорт, забрать ценные вещи, документы, вооружение и отступить в недосягаемые места.

Глазырин старался угадать план наступающего врага. Он слился с землей и с автоматом. И краем уха уловил короткий звук, похожий на металлический щелчок, а, может, это был просто хруст сухой ветки. Глазырин медленно потянул на себя указательный палец, лежавший на курке. Он даже не осознал, что нажал на спусковой крючок.

Казалось, прошла вечность, как он безотчётливо поливал и поливал перед собой тёмное пространство пулями. И очнулся только тогда, когда понял, что у автомата опустел магазин. А ведь не прошло и одной минуты. Глазырин боялся, что не успеет перезарядить оружие, дрожащая рука нащупывала, но никак не могла ухватить новый магазин из тех, что находились у его груди. Еле успев вставить новую обойму, безрассудно кинулся в сторону, где находились бандеровцы. И неожиданно увидел, как безжизненно замер, заломив руку, Корень. Его автомат лежал на земле, а голова в каске уперлась в деревянный приклад. Метрах в трёх за Корнем, раскорячившись, сидел парень по имени Вовчик. Его лицо скрывала чёрная балаклава с тисненой челюстью человеческого черепа. Вовчик обхватил руками низ живота. При появлении Глазырина попытался поднять руки – мол, сдаюсь. На обеих кистях и на рукавах были видны черные пятна крови.

– Не добивай, братишка! – простонал Вовчик писклявым голосом.

А недалеко справа, в сторону убегающих к лесу, но отстреливающихся на ходу людей, летел заячьим скоком Терлеев. Он орал, охваченный радостью, словно больной, вырвавшийся из психлечебницы.

– За Родину! За Сталина! – кричал обезумевшим голосом Терлеев. – Бьем и гоним сучьё поганое до самого Берлина! Урр-ра!

Вслед за Терлеевым вприпрыжку бежал его большеносый напарник и тоже выкрикивал «ура, ура!», притормаживал, стрелял короткой очередью вслед убегающим диверсантам и снова с диким криком летел, стараясь не отстать от Терлеева. Глазырин остановился. Понял, что дальше соваться некуда, более того, опасно. В эту минуту он увидел, как, рассекая возникшую напряжённость, со стороны фронта к их автобусу подкатила «бэха» – боевая машина пехоты. Из неё выскочили солдаты и в темпе перемахнули на эту сторону дороги.

Глазырин даже не сообразил, как быстро первые из них оказались возле него.

– Ты чей? – спросил худой скуластый лейтенант, когда увидел возле ног Глазырина двух поверженных диверсантов.

– Я наш! Мы наши, товарищ лейтенант! – то ли от радости, то ли от неожиданности выпалил невпопад Глазырин и, поняв свою оплошку, добавил. – Рядовой Глазырин, направляюсь из учебки к месту будущей службы!

– Молодец Глазырин! Считай, что службу уже начал. Хорошая обкатка, – и уже своему подразделению, – стоп, ребята, теперь они рассеются. Наверняка, в лесу расставили растяжки. С утра сапёры займутся этим районом.

Подошёл, прихрамывая, Терлеев. Увидев его, лейтенант вскинул брови:

– А тебя какой леший занёс в эти края? Ты ж вроде как по ранению…

– Вроде как да. Только пришёл срок возвращаться к своим ребятам. Как там, товарищ лейтенант, наши пацаны? Все целы?

– Задавай вопросы по моему званию. Я тебе не генерал Конашенков. Доберёшься – узнаешь из самых первых источников.

Постоял, подумал, добавил:

– Ваших парней сейчас наш транспорт заберёт, а у нас на «бумере» найдётся три свободных места. Не возражаете прокатиться?

Терлеев с теплотой посмотрел на Глазырина, потом глянул на носатого напарника с лейкопластырем на переносице и вроде как приказал ему:

– Гена, ты тоже поедешь с нами!

Вышли на дорогу. В кузове грузовика лежали тела Ткаченка, водителя автобуса и ещё двух солдат, которых ни Терлеев, ни Глазырин не знали. Старшего лейтенанта положили у самого борта. Лицо его было неестественно белым, веки плотно сомкнуты. Зато в губах появилось странное выражение, похожее на улыбку. Казалось, старлей был рад, что теперь у него никто на свете не перебьёт его долгий сон.

Женщина в форме сержанта медслужбы перевязывала ногу парня с рыжеватыми усиками. Попутно приговаривала:

– Потерпи, миленький! Потерпи! Скажи боженьке спасибо, что так отделался. Через неделю забудешь, в какую ножку ранило.

– А что делать с патронами в ящиках? – раздался чей-то знакомый голос.

– Этот товар, считайте, мы экспроприировали! – заявил лейтенант с «бэхи». – Зарубин, организуй мероприятие!

Мимо в двух направлениях пошли редкие потоки машин. Протарахтел невесть откуда оказавшийся в этих краях строительный кран. Торопливо проскочили отставшие от «Авроры» машинёшки во главе с забрызганным вдрызг «шишариком». Водители и редкие пассажиры пялились через стекло – хотели получше разглядеть, какой сыр-бор здесь только что разгорелся.

Все спешили по своим делам. Из-за дурацкой стрельбы и заварухи им несколько минут пришлось проторчать на перекрытой дороге.