Клим стоял перед каменной статуей фараона в Египетском зале Эрмитажа, пытаясь прочитать пояснительную табличку, написанную таким мелким шрифтом, что складная цейсовская лупа, окажись она в его кармане, была бы весьма кстати.

– Это Аменхотеп Третий. Работа относится ко второй половине XIV века до Рождества Христова, – раздался чей-то голос.

Ардашев повернулся. Перед ним стоял человек лет тридцати, с усами подковой, переходившими в аккуратную бородку, одетый в серый летний костюм, белую сорочку и галстук-бабочку. В левой руке он держал открытый альбом, а в правой – карандаш.

– Благодарю, – учтиво склонил голову Клим.

– Как видите, фараон восседает на троне в традиционном царском облачении…

– Головной убор немес^[9] со змеёй и с ритуальным опоясыванием шендит^[10].

– О! А вы, как вижу, неплохо разбираетесь в искусстве Древнего Египта! – провещал незнакомец. – Видимо, зря я помешал вашему созерцанию этой красоты.

– Нет-нет, я очень вам признателен, как раз именно этих сведений мне и не хватало, подзабыл слегка. Память – дама капризная.

– Вы очень любезны, сударь, – тряхнул головой человек, которого Ардашев уже мысленно окрестил художником. – Позвольте представиться: Фауст Иосифович Сарновский, археологический рисовальщик.

– Фауст? – невольно вопросил Клим.

– А что вас удивляет? Великий Гёте прославил имя, которое по-латыни означает всего лишь «счастливый» или «удачливый».

– Ардашев Клим Пантелеевич, только что окончил факультет восточных языков Императорского университета, – рекомендовался Клим и протянул руку.

– Весьма-весьма! – отвечая на рукопожатие, восхищённо выговорил художник и вопросил: – И какими же языками вы владеете?

– Турецкий, арабский, персидский, французский, английский и немецкий – эти я знаю в совершенстве, но есть ещё несколько других языков, на которых я читаю вполне сносно, но изъясняюсь как ребёнок.

– А что вас привело сюда? Ведь наверняка вы уже здесь были, если четыре года посещали Императорский университет?

– Вы правы. Был, и не раз. Но я получил назначение на службу в российское генеральное консульство в Каире и решил освежить знания перед поездкой, чтобы не прослыть невеждой, когда прибуду в эту страну. Человеческая память требует постоянной тренировки… А в университете я учился три года. Два месяца назад меня вызвали телеграммой в столицу и поставили перед дилеммой: либо я за семь недель самостоятельно прохожу программу четвёртого курса и, сдав экстерном государственные экзамены, уезжаю в Каир драгоманом, либо учусь ещё год и дожидаюсь свободного места в дипломатическом представительстве. А ждать, знаете ли, можно годами. Вот я и решил рискнуть. Терять мне было нечего. Но повезло, – Ардашев посветлел лицом и, указывая на всё то же изваяние, добавил: – Отличительной особенностью этого изображения Аменхотепа Третьего является виртуозная техника мастера, передавшая мимику каменного изваяния, – губы, искривлённые в лёгкой, слегка ироничной улыбке.

– Браво! Браво! – воскликнул Сарновский и вдруг погрустнел. – А вот у меня нет никакой определённости. Я торчу здесь уже третий день, делая эскизы всех этих скарабеев^[11], ушебти^[12] и саркофагов с одной лишь целью – убедить господина Батищева взять меня в качестве рисовальщика в археологическую экспедицию в долину Нила. Нас три кандидата, и кого он выберет – неизвестно. А посмотреть эту прекрасную и древнюю страну за казённый счёт – счастье, да вот кому оно улыбнётся – большой вопрос.

– А кто этот Батищев?

– Максимилиан Андреевич – наследник огромного состояния, позволяющего ему путешествовать в Страну фараонов столько раз, сколько заблагорассудится. Он собрал и продолжает пополнять богатейшую личную коллекцию египетских древностей. А почему бы и нет, если средства позволяют? К тому же это отличное вложение денег. Конечно, кое-что он иногда подкидывает Эрмитажу, но это сущие крохи. Как бы там ни было, но за это его и приняли на службу в храм искусств, истории и науки. Здесь он ведёт каталоги, заведует реставрацией и пишет научные статьи по древнеегипетской истории. Да и на поездки ему теперь тратиться не нужно. Его вояжи оплачивает государство, а ему лишь остаётся вести раскопки и скупать у гафиров^[13] и разного рода пронырливых египетских дельцов ценные предметы. Максимилиан Андреевич прекрасно понимает язык пирамид и древних папирусов. Благодаря этому он весьма точно определяет ценность артефактов и потому не стесняется перепродавать втридорога то, что недостойно входить ни в его коллекцию, ни в собрание Эрмитажа.

– Никогда бы не подумал, что в России так много любителей старины.

– В том-то и дело, что богатых пруд пруди, а настоящих знатоков Египта – единицы. Каждый нувориш хочет иметь в своём кабинете какую-нибудь древнеегипетскую диковинку, чтобы похвастаться перед приятелями. Естественно, все обращаются к Максимилиану Андреевичу, и тот неплохо на этом наживается.

– Тут, наверное, целый тайный мир?

– Совершенно верно. Но не буду мешать вашему созерцанию. Продолжайте осмотр, а я примусь за рисунки.

– Желаю вам победить конкурентов и отправиться в Египет, – сказал на прощание Ардашев.

– И вам всего доброго!

Клим обошёл все залы и вскоре покинул Эрмитаж. Уже сидя в конке, он пытался понять, почему именно его, ещё не окончившего четвёртый курс, рекомендовали на вакантное место дипломатического драгомана в Каире. Вероятно, основную роль сыграли письменные благодарности, направленные в университет от полицейских, судебных следователей и прокуроров за раскрытие сложных преступлений. За эти три года ему удалось отыскать злодеев в Лондоне^[14], Ставрополе^[15], в Ростове и Нахичевани-на-Дону^[16], а также в Ораниенбауме и Казани^[17]. «Интересно, неужто и в Египте придётся вновь окунуться в поиски какого-нибудь супостата?» – мысленно спросил себя Ардашев и улыбнулся, вспоминая брошенную однажды им фразу, что охота на злоумышленника не только бодрит и щекочет нервы, но ещё и развивает логическое мышление. «Что ж, собеседование в МИДе я прошёл, назначение, командировочные и подъёмные получил. Мундиры пошиты, шпага куплена, и завтра я сяду на поезд и через два дня доберусь до станции Невинномысская, а уже оттуда на дилижансе – домой, в Ставрополь. До отъезда в Одессу у меня будет семь дней. Целая неделя в родном городе! Что может быть лучше?»

Глава 3
Кража

Николай Христофорович Папасов в свои сорок пять лет достиг в жизни всего, чего только желал. Начало его благополучию положил отец – Христофор Иванович, бежавший когда-то от притеснений турок в Таганрог, обвязанный матерчатым поясом, наполненным золотыми монетами. Но на берегу Азовского моря он задержался недолго и вскоре перебрался в Ставрополь, где и присягнул российскому престолу. Здесь же он начал скупать крупный рогатый скот и отправлять его в столицу. Первые приличные заработки позволили уроженцу острова Санторини купить в Гостином ряду лавку и торговать колониальными товарами. Не прошло и пяти лет, как предприимчивый грек построил дом на углу улиц Большой Черкасской и Хопёрской. Винокуренный завод и разные виды торговли привели к тому, что «его степенство» господин Папасов стал не только купцом первой гильдии, но и почётным гражданином города Ставрополя. Состоятельные греки, как и армяне, заботились об образовании собственных детей. Не был исключением и Христофор Иванович, пославший своих отпрысков в самые престижные заграничные университеты, по окончании которых все пятеро сыновей вернулись в Россию, где и продолжили заниматься коммерцией.

Николай Папасов – второй по возрасту из всех братьев – последние двадцать лет не только много путешествовал по миру, но и скупал полотна известных живописцев. Высокий, но с уже заметным животом, спрятанным под жилетку синего костюма-тройки, с внешностью то ли художника, то ли последнего французского императора Наполеона III: заострённое лицо, внушительный нос, длинные усы стрелами и бородка-эспаньолка. Справедливости ради стоить заметить, что и сам коммерсант увлекался живописью. Вершиной его мастерства стала «Мадонна с младенцем», висевшая в общей зале рядом с творениями К. Айвазовского, О. А. Гофмана, А. И. Шильдера и Ю. Ю. Клевера. Но особой гордостью владельца особняка на Воронцовской улице был эскиз Леонардо да Винчи «Мученичество святого Себастьяна» к одноимённой, но утерянной человечеством картине. На рисунке великого живописца был изображён святой страдалец древнеримского периода, привязанный к дереву и умирающий от попавших в него стрел на фоне пейзажа. Совсем небольшой размер работы (в европейской системе мер: 19 на 12,7 сантиметра), заключённый в паспарту, стекло и конвертированный с оборотной стороны картоном, датировался между 1482 и 1485 годами. И вот теперь этот набросок исчез, и на его месте красовалась подделка.

Папасов сидел в камере судебного следователя по важнейшим делам^[18], нервно глотал сигарный дым и отвечал на вопросы жёлчного и худого, как портняжная линейка, чиновника, имевшего рост без двух вершков три аршина и потому возвышавшегося над собеседником почти на голову. Следователь Славин заполнял протокол так старательно, что вытягивал губы трубочкой. Рядом с ним на самом краю стола лежал пожелтевший лист с каким-то изображением. Тускло коптила лампа, источая запах керосина.

– Николай Христофорович, когда вы обнаружили подмену эскиза?

– Сегодня, часов в семь пополудни.

– Как это случилось?

– Я проходил мимо и почувствовал, что с рисунком что-то не так.

– То есть?

– Линии, выполненные пером и тушью, мне показались слишком чёткими, а бумага, имевшая раньше розово-жёлтый оттенок, отличалась излишней белизной. Я тотчас вскрыл задник картины и вынул эскиз. Стало ясно, что это подделка.

– Как вы это определили?

Купец нервно потёр переносицу и вымолвил:

– На обороте произведения Леонардо да Винчи описал схематические исследования свечей. Но он был левшой, и потому записи шли зеркально – справа налево. Здесь же было наоборот.

– А почему раньше вы не заметили покражу? – поправив очки, осведомился Славин.

– Вчера поздно вечером я вернулся из Казани. Как вы, наверное, знаете, два месяца назад в Ораниенбауме убили моего старшего брата – Ивана Христофоровича Папасова. И мне надлежало настроить работу его фабрик и заводов, перешедших к наследнице, его дочери. Кстати, убийцу отыскал студент Императорского университета Клим Ардашев. Как бы удивительно это ни звучало, но он здешний, ставропольский. Молодой человек случайно оказался в этом курортном городке и раскрутил весь клубок загадочных происшествий, включая и смерть банкира Александрова – тестя первой жены брата.

– Знаю я этого выскочку. Он имеет обыкновение совать свой нос туда, куда не просят, – процедил следователь.

– Помилуйте, Николай Васильевич, – удивлённо поднял брови купец, – а серию позапрошлогодних убийств в Ставрополе разве не он раскрыл?

– А вот что я вам скажу, сударь, – чиновник так затряс от негодования головой, что на его мундир посыпалась перхоть, – Россия, знаете ли, пока ещё не Северо-Американские Соединённые Штаты, и частный сыск у нас недозволен! Следствие – сугубо государственное дело, и всяким там Ардашевым не следует проявлять излишнее любопытство. Нравится ему расследовать преступления – так милости просим в полицию или в судебное следствие! Только сначала, мил человек, придётся покоптить небо в самом глухом уезде, а уж потом, лет этак через пятнадцать-двадцать, если повезёт, глядишь, и в Ставрополь переведут.

– Однако я лично читал в «Северном Кавказе» о том, что именно господин студент разоблачил убийцу врача, магнетизёра и репортёра.

– Ну что вы! – Славин нервно махнул пером, и капельки чернил упали на стол. – Нашли кому верить! Эти борзописцы и не такое выдумают… Однако давайте вернёмся к нашей теме… Где вы купили этот шедевр?

– На аукционе в Санкт-Петербурге. Он проводился в связи со смертью одного богатого коллекционера.

– В каком году?

– В 1871-м.

– Дату не припомните?

– Нет, но она указана в купчей.

– А у вас имеется доказательство, что прежний рисунок – это творение великого флорентийца?

– У меня есть заключение экспертов Эрмитажа о том, что рисунок принадлежит именно ему.

– Не могли бы вы принести эту бумагу? Я изготовлю копию и приобщу к делу.

– Всенепременно.

– Картина была застрахована?

– Да.

– Какова сумма страховки?