6
Странная надпись

На следующий день Клим Пантелеевич отправился в ателье «Мадам Дюклэ». Войдя внутрь, он вновь обратил внимание, что из дальней примерочной комнаты вышла парочка – дама лет тридцати и мужчина, по виду богатый купец. Судя по тому, что незнакомка прятала глаза, а на щеках у нее проступал стыдливый румянец, можно было сделать вывод, что на дне ее сознания еще теплились угольки совести. Прелюбодейство в этих стенах, судя по всему, поощрялось. И томный взгляд приемщицы, и неожиданное появление хозяйки заведения с образцами тканей, и ее сожаления по поводу того, что сегодняшний вечер она «вынуждена опять коротать с Мопассаном», – все говорило о том, что в салоне над всеми властвовал Асмодей – демон сладострастия. Дабы сохранить инкогнито и не выдать супругу, для заполнения формуляра заказчика статский советник представился своим литературным псевдонимом – Побединцев.

Оставив госпоже Вяземской надежду на легкий флирт, Ардашев прошел в примерочную, которая находилась через стенку с той, откуда только что выпорхнула парочка. И сразу же он угодил в руки закройщика Арона Яковлевича. Вежливо и в то же время с полным безразличием он снимал мерки клеенчатым аршином и заносил их в тетрадку. В его бормотании едва различались слова: «милости-с-дарь», «длина рукава», «пожалуйста, развернитесь», «сию минуту-с», «полуокружность груди», «се бьен»^[8] «ширина спинки», «высота полочки», «се шарман»^[9], «пройма», «будет как влитой»…

Когда томительные минуты топтания и поворотов на месте закончились, портной попросил заглянуть к нему через три дня. Условившись об удобном для клиента времени, он тут же исчез.

Стараясь не попасться на глаза навязчивой хозяйке, статский советник покинул ателье. Он нанял таксомотор и отправился на Болотную, надеясь составить собственное представление о свершившемся там злодеянии. Привычка осматривать место происшествия появилась у Клима Пантелеевича давно, еще в 1907 году, когда он впервые взялся за расследование убийства ставропольского негоцианта Соломона Жиха. «А интересно, сколько всего я раскрыл преступлений? – невольно задумался статский советник. – Как-никак восемь лет минуло с тех пор, как ко мне заявился Соломон Моисеевич и попросил найти его будущего убийцу… Сразу и не сосчитать. Тем более что попутно приходилось выводить на чистую воду злодеев, не связанных напрямую с основным преступлением. Чего только не случилось за это время! И путешествие по Средиземноморью на «Королеве Ольге», и череда «карточных» смертей на водах, и мои приключения в Ялте, и смертоубийство Тер-Погосяна, и коварный Азраил… Но труднее всего далась тайна персидского обоза. Вот уж где пришлось повозиться! Шутка ли, разгадать ребус восьмидесятилетней давности, не поддавшийся даже следователю III отделения – знаменитому Самоварову! А chantage настоятельницы Иоанно-Мариинского монастыря? «Ограбление» директора Азово-Донского Российского Торгово-Промышленного банка? Поиск городского отравителя? А роковая шахматная партия владельца доходных домов Ерофея Феофиловича Вахрушева? Пропажа драгоценностей графини Ростоцкой-Штауфенбах в Кавказском скором поезде? И это далеко не полный список всех моих разоблачений. Разве все упомнишь!»

На перекрестках злорадно выл ветер, спешили куда-то прохожие, и с треньканьем, предупреждая зевак, проносились желтые и красные трамваи. Их яркие цвета были особенно приятны зимой. Стемнело, и город зажег фонари. «Петербург, Петроград», – подумал Ардашев. Что за глупость! Город переименовали не спросясь, точно сорвали офицерские погоны. Он вспомнил, как на службе барон Нольде – директор юридической секции МИДа – поведал байку о том, что министр путей сообщения Рухлов, будучи на приеме у Государя, сказал как-то самодержцу, что, переименовав Петербург, он, мол, поправил самого Петра Великого. Но Николай Александрович не растерялся. Посмотрев внимательно на министра, ответил: «Царь Петр требовал от своих генералов рапортов о викториях, а я был бы рад и вестям о победах. Русский звук сердцу милее». Может, и так, только Петербург за два с лишним столетия стал вполне русским звуком.

Автомобиль тем временем уже бежал по Болотной улице и напротив серого здания под нумером «167» остановился. Шофер заглушил мотор и остался ждать.

Клим Пантелеевич вышел из машины, достал коробочку леденцов, выбрал прозрачную, как слюда, конфетку и, выбрасывая вперед трость, зашагал к воротам доходного дома. Из-за угла послышался скрежет снежной лопаты и показался дворник. Рассматривая богатого незнакомца, он спросил:

– Чем помочь, барин?

– А скажите, любезный, не вы ли, случаем, Архип Шлыков?

– Я и есть, – ответил мужик и недоверчиво покосился на незнакомца.

– Вот как! – обрадовался Ардашев. – Я хочу отыскать того злодея, который изувечил Анну Извозову, но для этого мне понадобится ваша помощь. – Он вынул портмоне, протянул целковый и сказал: – Возьмите, это вам за труды.

– Нет-нет, – замотал головой Архип, – как можно за благое дело деньги брать. Чай не нищий. Я и так вам все поведаю.

– Берите, голубчик, берите, – настоял Ардашев. – Выпьете за помин души ее матери.

– А вот от такого предложения не откажусь, – вымолвил тот и сунул рубль в варежку. Дворник перекрестился и провещал, точно на отпевании: – Упокой, Господи, рабу твою Полину.

Оказалось, что Шлыков обладал поистине феноменальной памятью. Он воспроизвел Ардашеву по минутам весь вечер, предшествующий той трагической минуте, когда в его комнате затрезвонил колокольчик и у ворот он нашел изувеченную девушку. Клим Пантелеевич терпеливо слушал подробный пересказ беседы Архипа с его приятелем Митькой, который служил в доме напротив. Но стоило ему упомянуть имя хозяина – Артема Савельевича Табасова, – как Ардашев принялся расспрашивать о его отношении к модистке. Дворник мялся, недоговаривал чего-то, а потом махнул рукой и выпалил как на духу:

– Да вязался он к ней, чего уж там. Девка-то – загляденье была. Но как узнал, что она со студентом амурничает, так и отстал.

– С кем?

– Да вон, – он махнул рукой на окно с открытой форточкой, – постоялец из четвертой квартеры. Голодранец голодранцем, а корчит из себя целое Высокородие! – сказал и осекся, понимая, что хватил через край.

– Бывает, – дипломатично проговорил Клим Пантелеевич и, глядя на стену, осведомился: – А что это там за надпись белеет?

– Где? – не понял Архип.

– Да вон же, в проеме. – Статский советник указал тростью.

– Не знаю, – пожал плечами тот.

Подойдя ближе, Ардашев прочитал выведенные мелом три слова: «Морок изведет порок». Слова были написаны печатными буквами.

Повернувшись к изумленному дворнику, он спросил:

– И давно это здесь?

Шлыков почесал за ухом и признался:

– Сказать затруднительно.

– А что, если с того самого времени, когда случилось нападение на Анну?

– Очень даже может быть. Сугроб высокий уже с неделю. Я думал, придет время – растает.

– Ясно. А теперь ведите меня к тому месту, где вы ее нашли.

– Да вот там, прямо перед воротами. Они были закрыты. А он, душегуб энтот, в сторону побег.

– Вы совсем не разглядели его?

– Да как увидишь? Метель. Да и в башлыке он был. Я, почитай, раз десять уже полиции об этом долаживал.

– Так-так, – глядя себе под ноги, пробормотал Клим Пантелеевич и принялся ковырять тростью снег. На свет Божий появился серебряный гривенник. – Ага! – как мальчишка обрадовался статский советник. – Вот вам и прибавка к целковому. – Он подтолкнул тростью монетку к ногам Архипа. – Прибыток!

– Балуете вы меня, барин!

– Берите-берите!

– Благодарствую. – Он поднял находку и выговорил раздумчиво: – И когда же эта писанина-то появилась?

– Вчера.

– Вчера? Нет, вчера никак не могет быть. Не…

– Однако же вчера вы куда-то отлучались. Ведь так? – неожиданно спросил Ардашев, глядя Шлыкову в глаза.

И тот, не выдержав острого взгляда, признался:

– Да, был грех. К Митьке ходил чаевничать.

– Вот! В этот момент надпись и появилась. Вы, кстати, ее не трогайте. Полиция может заинтересоваться.

– Понятное дело. – Он почесал за ухом и спросил: – А что, ежели ее раньше нацарапали?

Статский советник покачал головой:

– Никак невозможно. Второго дня метель была. Ветер с Невы дул – как раз на стену мело. Днем солнышко выглянуло. Снег смыл бы все. Или потеки бы остались, на худой конец. А тут, как видите, будто недавно выводили.

– Так, может, шуткует кто?

– Может… – Ардашев вынул жестяную коробку, положил в рот леденец и, не прощаясь, направился к ожидавшему его таксомотору.

7
Порванная цепь

Фаина Мелентьевна Вяземская – миловидная дама тридцати шести лет – после смерти мужа зажила счастливой, насыщенной удовольствиями жизнью. Нельзя сказать, что до этого она была несчастна, нет. Просто раньше ей приходилось приноравливаться к обстоятельствам, зависящим от ее благоверного, то есть подстраиваться под его желания. Теперь же она могла вести себя так, как ей хотелось, и посвящать себя любым, пусть даже самым экстравагантным занятиям, не ожидая колких насмешек со стороны супружника. И вот тут вдову закрутило в водовороте страстей и понесло по бурному течению мимолетных романов и новых знакомств.

Детей у Фаины Мелентьевны не было, а от покойного главы семьи ей достался солидный счет в банке «Лионский Кредит» и ателье на Измайловском проспекте под названием «Мадам Дюклэ».

Этот пошивочный магазин господин Вяземский купил за два года до своей кончины, чтобы отвлечь жену от занятий спиритизмом. Вывеску он нашел весьма удачной и потому не стал менять. Прежний хозяин был тоже русский и к французской фамилии имел точно такое же отношение, как Иван Грозный к Наполеону Бонапарту.

Без лишней натяжки можно было сказать, что стройная брюнетка, утянутая корсетом до одиннадцати вершков и носившая декольте с Галерную гавань, ловила на себе жадные и липкие взгляды мужчин, чувствуя себя барышней на выданье почти точно так же, как и семнадцать лет назад. Правда, с предложением руки и сердца многочисленные и разновозрастные воздыхатели не торопились, за исключением одного коллежского секретаря, служащего в Мещанской Управе, да ветеринарного врача при товарной станции Варшавской железной дороги (встречи с ними она посчитала досадной ошибкой и вскоре забыла об их существовании).