Бубнов и Батонов, два друга, зажали в углу Стёпу Василькова.
– Попался, жирный! – кричали они со злорадным смехом. – Сейчас мы тебе сифню за шиворот запихаем!
На самом деле он не был жирным, скорее, полноватым. С красным лицом, растерянно улыбаясь, он сидел покорно на стуле и смотрел затравленно по сторонам, пока эти двое засовывали ему под одежду вонючую тряпку.
– Держите его! – это подошёл Рыбенко. – Есть ещё одно важное дело.
Он убрал волосы со лба Василькова и аккуратно вывел маркером: «ЖЁПА».
– Свободен теперь, гуляй!
– Стойте! – возмутился Тихонов. – Да что же вы?
– А что? – удивились трое. – Он же сифак.
– Дайте сюда маркер, грамотеи! Розенталь на вас глядя, в гробу перевернулся.
Выхватив маркер из рук Рыбенко, он зачеркнул букву «Ё» и написал «О».
– Вот теперь порядок!
Васильков, почувствовав, что свободен, побежал в туалет отмывать лоб перед следующим уроком.
– Ну-ну, долго мыть будет, – ухмыльнулся Рыбенко. – Маркер-то перманентный.
В класс вошла Евдолина Парисовна, преподаватель биологии. Она была очень стара и, похоже, плохо видела и слышала. Но Тихонов её уважал – за добрый нрав и интересные уроки. В ней сохранилось что-то старорежимное, ещё из позапрошлого века. Аристократический облик, прямая осанка, сдержанный голос. С ней нельзя было не считаться, одним своим видом она внушала почтение. С учениками Евдолина Парисовна держала себя всегда ровно, никого не выделяя и никогда не переходя на личности.
Тихонов сегодня выбрал место позади Кислова. Ради этого ему пришлось сесть рядом с Рыбенко. Перед самым началом урока он высыпал полпачки канцелярских кнопок на сидение Кислова, и ждал теперь, когда тот сядет, чтобы насладиться местью за поруганную честь Гришиной.
Кислов сел, как ни в чём не бывало, ничего не заметив и, похоже, ничего не почувствовав. Рыбенко, который всё это видел, вытаращил глаза в изумлении.
– Одно из двух, – прошептал он, – либо Кислов Железный человек, либо у него железная ж..а.
– Это одно и то же, дурак, – закатил глаза Тихонов.
– Я слышал, есть такие люди, – сказал с задней парты умный Ерошкин, – которые ничего не чувствуют. Что-то с нервной системой.
– Вы у биологички спросите, – саркастично посоветовала Наташа Громова. – Она наверняка знает!
Тут открылась дверь и зашёл Васильков, держась за лоб.
– Извините, – промямлил он и прошёл к своей парте.
– Серёжа, что с тобой? – вежливо спросила Евдолина Парисовна. – У тебя голова болит?
– Да, немного, – ответил он, не опуская руки. – Можно я домой пойду?
Бубнов с Батоновым сдавленно заржали.
– Серёжа, конечно, иди! Зайти к медсестре по дороге!
– Ага, вот ей будет весело, – прошептал Рыбенко.
– Ой! – воскликнул Васильков. – Рюкзак пропал…
Тут Маша Петрова не выдержала:
– Да это всё они над ним издевались! Евдолина Парисовна! Эти их рук дело! – и она указала на парту Рыбенко и Тихонова. – Они у него на лбу знаете какое слово написали?
– Да-да, скажи! – заржали Бубнов и Батонов.
Евдолина Парисовна не совсем поняла, в чём суть, но догадалась, что произошло какое-то хулиганство. Она строго посмотрела на предполагаемых виновных и произнесла холодно:
– Молодые люди, выйдите вон! Директор обо всём узнает.
Тихонов и Рыбенко встали, молча собрали рюкзаки, и покинули класс. По поводу директора, конечно, можно было не волноваться, такое невозможно, чтобы Евдолина Парисовна стала докладывать про этот случай. На настроение испортилось. Стыдно было упасть в её глазах. Что она теперь будет обо мне думать? – расстроился Тихонов.
Он вышел из школы и сразу увидел рюкзак Василькова. Тот свисал на шнуре от гардины, выпущенном из кабинета биологии на третьем этаже, и болтался теперь почти на уровне земли. Прохожие с удивлением смотрели на него и шли дальше.
– Васильков! Василько-о-ов! – заорал Тихонов, подняв голову. – Тут твой рюкзак!
Спустя минуту открылось окно, выглянул красный Васильков, и втянул шнур с рюкзаком обратно.
Алевтина Гекторовна, учительница английского, только недавно приехала из США. Там она прошла длительную стажировку и теперь считала себя настоящей американкой. С собой она привезла особый критерий оценки школьников, которому надо было соответствовать, чтобы нравится ей. Больше всего ему соответствовал Костя Титяев.
– О, Костя, он такой классный, непосредственный, настоящий американский мальчик! – говорила она, улыбаясь, закатывала большие глаза и хватала себя за груди.
Титяев и в самом деле был очень простым и легким в общении. Ничего он не стеснялся, никогда не робел и со всеми был дружелюбен. Кстати, его мама тоже преподавала английский в этой же школе, но у других классов.
А вот Тихонова и Денисова Алевтина Гекторовна не любила. Ещё бы, они совсем не походили на отвязных американских мальчиков. Тихонов вообще чуть что краснел и прятал глаза.
– Ну, Тихонов, – насмешливо могла она заметить при всех, – что потупился, как девушка?
От этого он совсем терялся, нервно ерошил волосы и морщил лоб. Все, конечно смеялись. Самое обидное, что после таких тупых замечаний кто-нибудь обязательно начинал его дразнить:
– Эй, девушка! Можно с вами познакомиться?
В общем, довольно быстро он её возненавидел и на английский совершенно забил. На уроки он приходил с книжкой, садился в глубине и читал. Денисов дал ему фантастический роман одного болгарского писателя про приключения двух подростков, землянина и инопланетянки. Тихонов с головой ушёл в это чтение, забросив даже комиксы и стихи. Так его захватила история, что он хотел быть там вместе с главными героями, а лучше на месте одного из них. Отрываясь иногда от книги и глядя в окно, поверх крыш, туда где, казалось, начинается совсем другой мир, и дома уже не такие, и люди другие, и отношения между ними иные, он с горьким сожалением мечтал о подружке-инопланетянке. С сожалением – потому что он ясно осознавал неосуществимость мечты. В свои пятнадцать лет Тихонов уже чётко понял, что интересные книжки и реальность, в которой он живёт, – две совсем разные вещи.
И почему у него нет таких отношений ни с одной девочкой? Что не так он делает? Ему казалось, что он нравится Гришиной. Да и Света Ступакова иной раз давала понять, что не прочь… И Маша Петрова была с ним ласкова. Хотя Маша Петрова ласкова была со всеми.
Как-то Ступакова специально дождалась его после уроков около раздевалки. Ради него ей даже пришлось прятаться от подруг и поклонников. «Тихонов, – спросила она, – ты сейчас домой идёшь?» Он, прекрасно поняв намёк, сделал вид, что ничего не понял. Вместо того чтобы просто сказать: «Да! Давай я тебя провожу», он криво улыбнулся, скосился куда-то в сторону, и вдруг спросил хамским, не своим, голосом: «А чё ты хотела?» «Ничё», – вздохнула Ступакова так, как вздыхают, встретившись с идиотами.
Тихонов проклинал свою застенчивость и завидовал Стаханову. Потому что Стаханов, ничуть не робея, подходил к любой девочке и заводил с ней разговор так, как будто он самый прекрасный мужчина на свете и устоять перед ним невозможно. Самое удивительное, что почти никто и в самом деле не мог устоять.
Притом что, – думал Тихонов, – он же дурак и урод!
А я? Я умница. Ну, может, не красавец, но уж точнее лучше Стаханова! Хотя нет… Я трус. Я просто трус, если даже с девочкой не могу просто поговорить…
И он с тяжким вздохом и слезами на глазах возвращался в книге, чтобы побыстрее утонуть в упоительном мире грёз.
– Тихонов! – прозвучал резкий голос Алевтины Гекторовны, врезавшись бульдозером в его мечту, – что это у тебя лицо, как у монахини?
Он не сразу сообразил, в чём дело, потому что слишком был погружен в чтение. Подняв голову от книги, он увидел ироничный взгляд учительницы.
– Читаю, – сказал он дрожащим от бешенства голосом. – Не всё же всякую чушь слушать.
Алевтина Гекторовна вдруг посерела, и смех в классе мгновенно стих.
– Тихонов, после уроков зайдёшь к завучу. Я её проинформирую о твоём поведении.
Читать дальше было невозможно, настроение пропало. До конца урока он томился, думая о предстоящем неприятном разговоре с завучем.
Маргарита Петровна, вечно усталая, с серым лицом и черными-пречёрными глазами, как будто в них затаилось неизбывное горе, сидела напротив Тихонова и вела допрос. Голос у неё был вялый и беспристрастный, поэтому казалось, что ей совсем неинтересно обсуждать его проступки. Инквизитор из неё бы, конечно, не вышел, – думал Тихонов, – в этом деле нужен огонь веры и страсть, а у Маргариты Петровны такое лицо, как будто не только веру, но и последнюю надежу она давно потеряла. Но в СС ей бы место нашлось. Эти глаза, два провала, два бездонных колодца, в которых клубится мрак, на кого угодно наведут ужас. И тут его осенила идея – нарисовать комикс ужасов, где завуч будет главным антагонистом. Успех в школе обеспечен! Его так вдохновила эта мысль, что он невольно улыбнулся.
– Тихонов, я не вижу повода для смеха, – сказала Маргарита Петровна. – Ты хамишь учителям, а теперь ещё и мне!
– Но, Маргарита Петровна, учителя сами…
– Замолчи! – вдруг повысила она голос. – Как тебе не стыдно! Они старше тебя!
– Но разве они имеют право…
– Имеют! – отрезала она. – Они всю жизнь работали! На благо!..
И помолчав, добавила:
– Тихонов, ну что ты не можешь быть, как все? Ты это, как это называется… Белая ворона, вот. Какой-то ты ненормальный… Ты в зеркало когда последний раз смотрелся?
От завуча он вышел с таким чувством, как будто на него насрал слон. Самое неприятное, что в этих её словах была доля правды, и это его кололо сильнее всего. Он остановился у большого зеркала на четвертом этаже – от пола до потолка. Да, вид ненормальный! Волосы стоят в беспорядке. Лицо бледное. Школьная форма пыльная, висит мешком. Кроссовки сбитые и грязные. Он посмотрел на свои руки. А ногти! Боже мой, а ногти! Какие уж тут девушки.
– Но самая главная беда, Тихонов, – сказал он, – у тебя тут.
И постучал себя костяшками пальцев по голове. Получилось звонко.
Неприятные столкновения с самим собой, какие любят устраивать детям взрослые, больно ранят. Тихонов больше не мог совладать с собой – у него начинались нервные тики. Почти год их не было, и он надеялся, что его совсем отпустило. Но нет.
Следующим уроком была физика, и на неё он пришёл, уже часто моргая и жуя собственные губы. Тики победить он не мог. Это было выше его сил, и хотя он сам отлично понимал нелепость и бессмысленность своих телодвижений, не совершать их было невозможно. Точнее, он как будто бы мог их не совершать, они же получались не сами по себе, а по его воле. Но всё же не мог.
К сожалению, пришлось сесть на первую парту – туда Денисов уже положил его рюкзак. Хорошо, что сегодня контрольная, это плюс – он, конечно, её не напишет, но на него, по крайней мере, никто не будет обращать внимание.
Тихонов старался не смотреть по сторонам и сосредоточится на тетради. Но не так-то просто это было сделать. Ведь нужно моргать. Четыре раза, потом шесть, потом семь и пять. Потом три, девять, шесть, семь. Два, два, три. Одиннадцать. Нижнюю губу втянуть в рот и четыре раза прижать верхней. Пять, семь, три, четыре, девять. И моргать – пять. Рот-глаза, рот-глаза, глаза-рот. Голова влево, влево.
– Тихонов, – ласково сказала Анна Александровна, проходя мимо его парты, – что ты там жуешь, как беззубый старик?
Странно, но факт: эта женщина, которую ненавидела вся школа, включая учителей, была к нему добра. Но осознание этого факта нисколько не могло помочь. Тихонов попытался улыбнуться ей в ответ, и у него получилось, хотя и довольно тоскливо, но сбился ритм. Надо было срочно наладить счёт движений в правильной последовательности.
Всё теперь в мире, и вблизи и вдали, потеряло значение и стало призрачным, почти несуществующим для Тихонова. Цвета растеряли краски, вещи и люди больше не имели к нему отношения. Сейчас значение имел только счёт и больше ничего. Он бы много чем пожертвовал, лишь бы избавится от этой напасти, и не раз обещал Богу всякие сделки, но, видимо, вера его была недостаточна сильна. Да он и не соблюдал свои клятвы, едва тик проходил, как он сразу выбрасывал их из головы.
К концу урока глаза и губы разболелись и воспалились. Он сидел скрючившись, весь в напряжении, так что мышцы на шее стали твердыми, как железо. Семь-пять-четыре-девять-три-девятнадцать. Губы-глаза, глаза-глаза, глаза-губы-глаза, губы-губы. Голова влево, влево. Очень сложная система, всё должно чередоваться в определённом порядке, подчиняясь какому-то закону, которого Тихонов не знал. Ясно было только, что закон этот нарушать нельзя.
– Лёха, какой-то ты синий. Болел? – спросил Денисов.
– Ну а что меня неделю целую в школе не было, как ты думаешь?
– Ясно. То-то ты на ходячего мертвеца похож. Видел сериал?
– Блин, Денисов, отстань.
Тихонову совсем не хотелось быть похожим на ходячего мертвеца. Сегодня математика, он будет сидеть рядом с Гришиной, и ему надо выглядеть великолепно и уверенно. Чтобы, увидев его, она поняла – он тот самый мужчина, и она ужасно по нему скучала.
Пока же надо переждать урок русского, и есть время настроиться. Надежда Павловна писала что-то на доске, колыхаясь вдоль неё всем телом.
О проекте
О подписке