В тот же момент дверь сарая распахнулась, из неё выбежала Кармель с пучком волос, сползшим на лицо, с наспех накинутым на голое тело сари. Она кричала что-то им во след. Иван не понимал иврита, но некоторые слова интернациональны. Да и трудно ли было понять, о чём болела её душа? Она шаталась и растирая туш, срывала жирные стебли конопли и хлестала ими землю. Остальные молча собирали рюкзаки. Рыжий положил длинную ладонь ей на плечи, приобнял её и увёл. Назад в мир шума и ярости.

2. Ришикеш

Ришикеш называют мировой столицей йоги. Те позы, которые принимал Иван в индийском «местном» автобусе и впрямь подразумевали незаурядную гибкость.

Автобус, пёстрый, как боевой слон, за ночь совершил медленный спуск по серпантину. Днём выехал на равнину предгорий, где каждые десять минут водитель подбирал семейки местных крестьян.

И вот, задавленный у окна с рюкзаком на коленях, Иван видел в пыльное окно рисовые поля, хибарки и закоптелые храмики вдоль трассы. Храмов было в десятки, в сотни раз больше, чем в России. Но тут брали количеством, а не качеством. Из зевов бетонных пагод тут и там выглядывали смазанные маслом и усыпанные цветным рисом божки с красными глазками.

Наконец, за хребтами руин показалась лента Ганга. И тут же спряталась в абстракцию кварталов. В этих двухэтажных городах жили коровы, собаки и телефонные вывески. Создавалось впечатление, что здесь больше нечего делать, кроме как в бесконечном ожидании смотреть на дорогу и звонить, звонить, звонить… Кому? Не важно.

Шум базаров знойного полудня сотрясал дымный воздух. Иван чихнул от облачка специй и проснулся в поту. Окно автобуса не открывалось, а людей набилось столько, что кроме тел и кусочка стека ничего было не видать. Из рюкзака под давлением сочилась клейкая жижа – купленные на стоянке манго.

На вокзале его тут же обклеяли водители рикш. Он выбрал ту, что почище. Нечто вроде мотороллера с крытым кузовом, внутри пестрящим плакатами оранжевых гуру и голубых богов.

Водитель закинул рюкзак на крышу, удивлённо массируя плечо.

– Какой тяжёлый. Давно путешествуешь, байя¹?

– Нет. Но хочу добраться до Эвереста, – сказал Иван.

– А тут проездом?

– Да, я еду из Наггара, из долины Кулу.

Водитель лукаво улыбнулся и предложил купить чарас. Иван отказался.

В сущности, – думал Иван, выкинув из рикши руку на ветер, – тут не так уж и плохо. Просторно, не так жарко, и вот на тебе – священный Ганг прямо под мостом.

Из реки, наполовину уйдя в неё и чуть завалившись, выглядывал десятиметровый Шива с блаженно закатанными глазами. Агрессивные воды точили известь статуи, и каждые три года религиозные власти ставили новую.

Ганг тут был ледяной и чистый, рядом в горах находился его исток —ледник Ганготри. Держась за цепи, в млечные воды ступали старцы. Чёрные с седыми волосами. Иные, разложив открытки с богами, совершали утреннее подношение цветов и риса.

Отель был на склоне в цветущей куще, в гуще магазинчиков турснаряжения, каяков, ковриков для йоги и местной аюрведы. Белые брови шведов, бороды израильтян и пара-тройка индийских постояльцев.

Анфилада второго этажа вела на широкий балкон, откуда открывался вид на обеденный сад и далее – луковки йогического храма. Рано утром этот храм разбудил Ивана. Выспаться после серпантиновой ночи не удалось – сотня гортаней за стеной тянула «Ом».

Те, кто не успел к началу медитации, шумно бежали под балконом со своими ковриками, фенечками и волосами, собранными в пучок.

Иван спустился в сад, где непальские ребята, потягивая биди², несли ему блины и кефир.

Он достал альбом и начал новый лист с эскиза непальского повара за большой глиняной печью. Повар пытался проснуться, бросаясь камнями в обезьян.

Но пришлось отложить карандаш – Иван почувствовал на себе взгляд. За соседним столиком сидела девушка. Она улыбнулась и кивнула. Она была молода, с приятным румянцем. Иван улыбнулся в ответ. Девушка пыталась читать книгу, но всё время отвлекалась. Иван решил нарисовать её, девушка заметила это и весело крикнула:

– Покажете потом? – по-русски.

Иван кивнул. Его завтрак остыл, но набросок был готов. Приступая к холодным блинам, он позвал её:

– Готово.

Девушка села рядом, от неё пахло апельсином.

– Похоже. Особенно ямочка тут. Можно альбом полистать?

– Конечно. Вы давно здесь?

– Две недели, – её пальцы перекидывали хрустящие листы, вздутые от акварелей.

– Медитируете? – спросил Иван.

– Нет, пишу диплом, – она не отрывала глаз от альбома, – А рисунки ваши хорошие, но у меня, видимо, профдеформация. Теряю интерес к искусству.

– Что за деформация такая?

– Ну, знаете, когда от профессии меняется поведение. Я психиатр. Будущий.

– То есть, вы про меня сейчас всё узнаете? – Иван сделал испуганную мину и тут же вернулся к остывшему кофе.

– Нет, вы же занимаетесь искусством. Искусственное – не естественное.

– А как ваша профессия связана с Ришикешем? – спросил он.

– Тема диплома. Рисуночные тесты. Разных наций. Я потому вас и приметила, что вы тоже рисуете… правда под прикрытием искусства.

– Интересно. А что за тесты?

– Вы видели, как дети рисуют? По их работам можно узнать о характере или заболевании. Только я это шире взяла. Бывала в нескольких странах, сравниваю. Прошу местных ребятишек рисовать.

– Здорово. То есть, вы по рисункам выявляете психические отклонения детишек со всего мира?

– Да. Например, в Австрии склонность к ригидности у детей больше, чем у нас, но у нас, зато, шизоидная апатия…

– Звучит скверно, – заметил Иван, – про нас… А что индийские ребятки?

– Много интересного. Хотите посмотреть?

– Ещё как!

– Вечером часов в девять тут буду, захвачу альбом. Придёте?

– Обязательно. А что делаете до девяти?

– В шесть на берегу будет ежедневное прощание с рекой. Очень красивая церемония. Вы должны там быть! За вдохновением.

– А вы будете?

Она улыбнулась ему.

– Буду. Мы с мужем каждый день ходим.

Возможно, случись разговор вечером, Иван был бы раздосадован, что такое многообещающее знакомство запнулось о слово «муж». Но утром новость была принята им ровно. Не так ли и в жизни? В юности перед нами столько дорог, что завал на одной делает доступность остальных ещё привлекательней.

– Мне уже хочется увидеть это, – сказал он, – Куда ещё порекомендуете?

– Ну, – она сложила руки на груди, – тут много где полазить. Вы за чем-то конкретным?

– Скорее по наитию.

– Тут на каждом углу йога. Можно в горы взять трекинг, можно на лодке. Или изучите ведический массаж. У вас сильные руки – вам пойдёт. Это вообще так по-мужски. Обожаю массажистов, – она дерзко пожала его плечо.

Теперь Иван начинал и впрямь жалеть, что у неё был муж.

– Любите «Битлз»?

– Что?

– Группа «Битлз».

– А, ну да. Когда-то даже очень, – улыбнулся Иван, вспоминая свои первые аккорды на дачном чердаке.

– Они тут жили. В джунглях на том берегу есть целый храм. Заброшенный. Там тихо и никого нет, кроме попугаев и обезьян. Говорят, место проклято. Но очень красиво, и Ганг виден с высоты.

Она рассказывала ещё и ещё, когда в саду появился муж и увёл её, крепкозубо улыбнувшись Ивану. Широкий, с буграми мускул под белой рубашкой «поло».

Какие массажи он делает ей по ночам! – с досадой представил Иван.

– До вечера.

Иван спускался в город вдоль трассы, сторонясь грузовиков, водители которых неслись так, будто хотели скорей переродиться кем-то более успешным. Щебень из-под колёс летел в синие и оранжевые стены храмов, храмиков и храмин – размер зависел от известности учителей. Шри Рави Махарадж, Рам Джай Бхара, Маха Кришна Кумар, Саи Баба… имена и портреты гуру, способных изрыгнуть апельсин и воплотить из ладони цветок лотоса. Иван верил, что всё это они могли. И даже не во имя демонов. Иван чувствовал, что все они так или иначе рвались к Богу. Будь то безымянный бродяга-садху, спящий в корнях баньяна или лощёный учитель перед многотысячной толпой. Но кто знает, куда вели их кривые тропки мантры.

Луковки храмов, или, как принято называть их здесь, мандиров, напомнили Ивану что-то русское. Он вспомнил, как читал одну книгу, где видный профессор доказывал, что и предки славян, и индийцы выплыли из одного котла. Котёл этот был где-то в Иране, где ныне Багдад, а когда-то был Вавилон. И, быть может, оттого и купола, и такие непохожие на нас индусы с их лоскутной гирляндной культурой, с их шумной и ветвистой теогонией, с их панэротизмом – так милы нашему брату.

Он посетил храм Битлз, где те жили в шестьдесят восьмом, пока не выдохлись от жары, дифтерии и баснословных инвестиций в пустоту. И пока Иван не увидел на одной из мшистых стен надпись «Tomorrowneverknows»³, не мог признать в этих осиных ульях место обретения Жёлтой Подводной Лодки.

Под ногами – крошево, утопшее во мху. Над головой – небо в лианах.

Всё, что попадает в Индию, остаётся камнем на берегу. Одним из мириад, и важна только память, покуда сама вещь разрушается вечно. И только сознание крепко, как алмаз. Надави на него материей, процарапаешь в ней борозду. Единорог с алмазным пантом, на котором канапе миров – вот он, бегущий через время человек. Или крошево фресок запустелого храма в подошвах кед.

Краской на полу: «Ты живой, пока о тебе помнят». Там, где граффити Махариши, и Ганди, и матери Анандамайи, и очки-велосипеды Джона – без стёкол в окнах, через которые джунгли уже забирают своё.

– А ведь с вас, ливерпульцы, весь мой восток и начался, – заметил Иван. Прощание с детским гештальтом, как сказала бы его новая знакомая. Паломничество в юность закончилось в джунглях.

И он спустился к Гангу хоронить труп. Перекрестился и опустился в ледяные воды трижды. Пыль битлов стекала по плечам. Остро запахло свободой.

– Байя! – крикнул ему молодой индиец и выставил большой палец, улыбаясь.

Искупавшись, он поплыл над песком. По течению улиц, забывая имя, возраст и нацию. Только хоры голосов, только бульканье барабанов. Психоделическая дрожь ситара оклеяла мост через реку.

Он слушал у стены. Рядом присел худой аскет с длинной бородой. Он показал ему ладонь, Иван показал свою. Аскет спросил, не хочет ли Иван мяса или алкоголя.

– Я могу показать, где купить их, – сказал он по-английски.

Иван отказался, тогда старик в качестве поощрения за верный ответ вытащил из складок млечный камень и подарил Ивану. А потом – растаял.

В предгорьях темнота неожиданна. В шесть часов она рухнула на город. И город впику ей стал громче и ярче.

Шли танцоры и музыканты Харе Кришны. Лица всех рас и оттенков кожи рябили в сладком дыму свечей. Назло Вавилону Ришикеш старался вновь соединить все народы в один поток. Но народы культурно сопротивлялись, и получался не поток, а лоскутное одеяло. Судьба всей Индийской культуры, её пестроты, обилия рук, украшений, богов – россыпь камней на берегу.

Иван стоял у статуи бога-обезьяны, который анатомично разрывал себе грудь, и из кровавой пещеры выходили на свет красавцы молодожёны – Рама и Сита. Иван чувствовал, что всё это – высочайшая поэзия, а то, что сам он вдруг стал причастен ей – промысел Бога, и, стало быть, потоки любви обрушиваются на него, пылинку в медовом соцветии. Потому что Бог так делает – извергает потоки. «Излию от Духа Моего на всяку плоть», – так пишет апостол.

Мясистая листва потела ночным лоском, и неведомые дню цветы душно пахли.

Под песни началось прощание с Гангом.

– Доброй ночи! – говорил город.

В небе на пальмовых листьях плывут фонарики с рисом и курениями. Звёзды отражаются в воде.

Неужели, – подумал Иван, – сейчас где-то на другом конце Земли мужик пьют водку и бьёт жену, а где-то идёт война? Как всё это может уместиться в одной вселенной? Или я сам – вселенная, где всё это умещается?

И вдруг он понял что-то, чего не смог бы выразить словами. Не жалость и не горесть. Он понял само сердце.

Он уже шёл по мосту в блаженной толпе. Обезьяна таскала за волосы какую-то красавицу, все визжали и смеялись, а он шёл и сиял. Тайна мироздания открывалась ему прямо из атомов тумана.

Он искал – кого бы обнять? Его или его, или её? Как бы обнять всех сразу, чтобы никого не обделить?

Может – раздать одежду, вещи, деньги? Прямо сейчас. Чтобы не забыть это состояние. Чтобы нагота беспечно напоминала, что он постиг тайну.

Обезьяна стянула брошку с девицы и унеслась по мостовому канату.

Иван перешёл на другой берег и у начала моста увидел старика с протянутой рукой. Он тут же полез в кошелёк. Вытащил, что смог, и положил тому в ладонь. Старик улыбнулся в поклоне. Иван тут же отвернулся и поглядел на небо. О, тайна мироздания! Как хорошо!

Но старик догнал его и потянул за плечо.

– Добрый байя!

Запавшая улыбка стала шире, излился смех. Другой рукой старик вытянул из-за угла мерзкого вида старуху. В дырявом с блёстками сари с паклей краски во лбу. Она так же беззубо улыбалась, глотая кривой нос. Старик настойчиво указал Ивану на неё. Потом на деньги в своей руке.

Старуха по его команде начала задирать подол сари, в ночи мелькнули её страшные ноги и тьма между ними. Иван в ужасе рванулся прочь, а старик разразился хохотом и звал его.

– Байя! Байя! Эй! Смотри! Ты заплатил за это!

Иван поднимался от берега в гору, отирая руки о рубаху – они казались ему грязными. Перед глазами стояла задравшая подол старуха.

Вдобавок он заблудился и вышел в бедняцкий квартал. Плесневелый свет лампы выцедил рой насекомых и вывеску кафе.

Выпить кофе, чтобы прийти в себя, – решил Иван.

Но самого кафе нигде не было. На земле лежала большая бетонная труба. В ней, как в норе, сидела женщина. Это был её дом. Перед ней стояла девочка лет семи, и женщина расстёгивала ей школьную форму. Рядом в той же трубе лежал рюкзачок с учебниками, и тут же – чаша риса и горка рагу.

На трубе в немыслимых позах спали полунагие истощённые рабочие. Один улёгся нога на ногу в канаве и безмятежно глядел в небо. У грязного забора сидела группа йогов, наблюдая за Иваном.

От всего увиденного закружилась голова, начало тошнить. Иван вернулся к реке, и вышел, наконец, к своему отелю. В лёгком неоне и белокаменном фасаде он показался Ивану стерильным дворцом белого человека.

В темноте сада слышались тихие голоса непальцев с кухни и мягкий свет ноутбука – кто-то из постояльцев ужинал. Иван сел лицом к деревьям и прикрыл глаза. В пальцах он катал млечный гладкий камушек, что дал ему аскет.

– У вас не занято? – услышал он.

Утренняя девушка появилась перед ним с бумажной папкой. Следом подошёл парень с кухни и зажёг большую свечу на их столе. Странные картинки на листе ожили.

– Как ваша прогулка? – спросила девушка.

– Немного устал. Столько всего!

– Ришикеш – калейдоскоп. Поживите тут месяц.

– Посмотрим, – Иван вспомнил старуху и поёжился.

– Я обещала вам показать мои наработки, – сказала девушка за свечой.

Они склонились над альбомом.

– Интересно, – усмехнулся Иван, – что смогут нарисовать дети, живущие в трубе!

– Зря смеётесь, вот глядите-ка. Для сравнения. Французы. Руки в боки, картинка в углу листа, или это чудище с шипами. Европейская депрессия. Ну и у нас кто в лес, кто по дрова. Кто это – колобок, курица? Нет, это русский «папа». Вот волосатость, вот трусы. Не слишком ли рано восьмилетней девочке подмечать такое? Агрессия и секс.

– И в чём причина?

– Неверное сексуальное воспитание. Мы всё ещё болеем постпереестроечной фрустрацией. Нам бы поучиться у индийцев раскрепощению чувств.

Снова мелькнула старуха с подолом.

– Видимо, у России свой путь, – сказал Иван. – Почему надо у кого-то учиться?

– Даже Ломоносов учился у немцев. По крайней мере, сначала. Так и нам не следует игнорировать бесценный опыт.

– Ну и что же рисуют дети базаров?

– Это вы про индийских? – она резко перевернула альбом. – Вот. Среди восемнадцати ни одного отклонения. Художники из них не очень. В школе совсем не занимаются ИЗО. Но это не их вина. А дети совершенно здоровы, общительны и любят не только маму-папу, а ещё и собачку и деревцо.

Иван осмотрел ровные уверенные линии детских рук.

– Но скажите мне, как доктор, что это значит? Что Индия – самая здоровая нация?

– Может и так. А может, напрашивается ужасный вывод, – она почесала нос.

– Прямо ужасный?

– Для меня, как для учёного. Кажется, наша хвалёная психология ни черта не работает за пределами стран, её изобретших. В мире полно мест, где традиция сильнее индивидуальности.

– Германия когда-то тоже хотела создать единый шаблон для всего человечества.

– Это невозможно. И раз так, то и сама наука психология очень ненадёжна. Просто фикция. Шесть лет моего образования…

Она замолчала и стоически улыбнулась ему. Плотно сжатые губы не выдали дрожи. Проступил румянец. Глаза с лёгкой безуменкой моргнули несколько раз, она схлопнула альбом и встала.

– Рада была исповедаться вам. Доброй ночи.

Иван вновь остался один. Достал блокнот с карандашным огрызком и улыбнулся тому искусственному, что подобно маске скрывало тайные страхи и психозы его астенической русской души. Он погладил рукой искусство. Искусство – не наука. Искусство – не фикция. Оно – шаблон, подходящий для всего человечества. Дорога к Богу.

Художник улыбнулся.

Все рвутся к Богу. Может даже и я, – подумалось Ивану, – И чего это я тому таксиступро Эверест сказал? Неужели я и впрямь хочу потрогать его подошвы? А почему бы и нет! Он тут недалеко. Пару десятков автобусов, пара поездов. Почему бы и нет.

Рука его нарисовала треугольник.

3. Город смерти

Ганс и Манфред приехали из Висмара, портового городка на севере Германии. Два брата из старинного рода саксонских негоциантов, веками торговавшего сельдью и пивом на балтийских берегах. Оба одинаково высоки, белобровы, с рыжей щетиной и красными костяшками коренастых кистей.

Ганс был старше Манфреда на пять лет. Манфред только что окончил университет с дипломом историка. Ганс третий год странствовал по миру.

Братья решили прервать купеческую преемственность, продали бизнес и теперь неторопливо искали себя по всему свету.

Скучая по европейскому общению, Иван подсел к ним в автобусе, поскольку ни один индиец не желал их соседства, а место было тройное. Гансу и Манфреду сразу понравилось, что Ивана так зовут.

– Наш дед тоже знал одного Ивана, – сказал Ганс, – они познакомились в Кракове в сорок пятом. Тот Иван взял его в плен и тем самым спас от расстрела.

Братья рассказали, что были на Гоа, и что там все принимали их за русских. Рядовой индиец уверен, что «русский» – значит «был на Гоа». Пил и курил, и кверху брюхом плыл. Ивану это казалось обидным, что славяне были варварами в глазах иноземцев. Варварами, которые или вообще боятся выйти из районной пещеры, или, если выйдут – только за allinclusive. А куда же девались пресловутые заросшие геологи, турклубы, студенчество, горы… «Изгиб гитары жёлтой ты обнимаешь нежно».

Теперь их автобус рассекал гудом знойный воздух равнины. Позади был Ришикеш, впереди ждал Варанаси, индийская святыня. Здесь говорят, ты не зря жил, если твои дети снесли твой труп в Варанси. Там на берегу Ганга огонь облобызает плоть, и клетка распахнётся, выпустив пленную голубку души. И твой сын удостоится чести разбить твой череп посохом, пока тот не лопнул под давлением. Душа, что муха об стекло, бьётся в темечко. Разбей окно, выпусти муху. Это – честь для сына и дикость для европейца. Европу вообще со всех сторон окружили варвары.

Ганс и Манфред выудили из рюкзаков по бутылке пива. Зелёное стекло в паутине капель. Дымок взвился над горлышком. Их кадыки синхронно плавали, как плавники акул над поверхностью моря. Иван внутренне облизался и поспешил спрятать алчущий взгляд.

Выдохнув после глотка, Ганс продолжил рассуждения.