– Не, я тебя прописку делать не буду, – он смотрел на меня с брезгливым сомнением, будто видел перед собой не двоюродную племянницу из Ташкента, а селедку не первой свежести на рыбном лотке. Тоже мне, родственничек, подумала я.
– Да не нужна мне прописка, мне регистрация нужна. Вам это вообще ничем не грозит.
– Регистрация, прописка, один хрен. Я тебе в этих делах не помощник, – мелкий узбек с водянистыми глазками и хитрой усмешкой не был похож ни на моего отца, ни на его брата, ни на братьев брата, ни на сестер его – короче, не наш какой-то. Его, наверное, мать от соседа родила. Ну и хрен с тобой. Пусть твои «детьма» вот так же в чужом городе маются, как я в Москве.
Он почуял мое проклятье, потому что у него дернулась щека, словно он ишак, на которого села муха.
– Есть тут недалеко человек, – сказал этот двоюродный, будь он трижды проклят, дядя. – Пошли.
И мы пошли. Я бежала за ним по асфальту, мимо домов, по переходу. Навстречу валил поток людей. Мне вдруг захотелось в нем затеряться. Но регистрация была очень нужна, а покупать ее стоило двести баксов.
Мы подошли к странному угловому зданию, которое крыльями расходилось в стороны. В нем было этажей шесть, центральный корпус возвышался над остальными и заканчивался украшениями то ли в готическом, то ли в античном стиле, а еще выше торчала часовенка. Здание выделялось среди прочих строений, казалось искривленным. У меня даже голова закружилась, а в глазах поплыло.
Мы поднялись на пятый этаж на лифте, позвонили в железную дверь. Загремел замок и нам открыл бабай в халате: высокий, пузатый, длинные распущенные волосы и борода, заплетённая в косичку. Мужчины тогда бороды не носили, это сейчас каждый второй похож на батюшку, спешащего к обедне на самокате, а тогда бородатый мужик напоминал джина, старика Хоттабыча. Мне захотелось вырвать волос из седой бороды и загадать желание: трах-тибидох-ахалай-махалай, хочу регистрацию в Москве, а лучше – постоянную прописку.
Мужика я про себя назвала Ахалай-Махалаем, и оказалась близка к истине.
– Проходите. Разрешите представиться, – он назвал какое-то имя, которое я сразу забыла, а потом профессию: адвокат – колдун. Интересная, подумала я, профессия.
Дядя мой двоюродный быстро испарился, как деньги из моего кошелька в день арендной платы. Ахалай-Махалай стал показывать мне квартиру, как бы рекламируя место, в которым зарегистрирует меня.
Она была большая, я не видела таких огромных квартир – семь комнат, широкий холл с полами под белый мрамор, рояль, пальмы, шикарный кожаный диван с креслами.
– А это твоя комната, – показал он небольшую спальню в зелено-малахитовых тонах.
Я удивилась.
– Да мне, в общем-то, без разницы, – говорю. – Главное, чтобы была бумажка.
– У меня животных много. Если ты им понравишься – значит энергетика у тебя хорошая, и я тебя зарегистрирую. Если нет, пеняй на себя, – я думала он захохочет как добрый Э-эх из армянского мультфильма, но он вместо этого начал водить над моей головой руками, будто отгонял мух. Ну, думаю, странно, конечно, зачем ему моя энергетика. Но кто их знает, этих москвичей, может тут регистрацию дают только энергетически благонадежным людям.
Из дальней комнаты появились животные: пес, кот, две ящерицы и попугай.
– Попробуй, погладь пса, – хитро щурясь, предложил Ахалай-Махалай. – Его зовут Баскервиль.
Огромный бульдог печально смотрел на меня красными глазами, из пасти капала на мрамор слюна.
– Баскервиль, – позвала я, чувствуя, как от страха вязнет на зубах его имя. В голосе моем прорезалась чистосердечная нежность. – Бакси, Баксик.
Он подошел, понюхал и лизнул. Руку, а потом коленку.
– Молодец, – говорит Ахалай-Махалай, – теперь кота.
С котом я была посмелее, погладила, а он об меня потерся. Ящерицы при моем приближении раззявили рты, будто я – еда. Попугай же отнесся ко мне равнодушно.
Ахалай-Махалай восхитился:
– Вот это да, Барон еще ни об кого не терся. Понравился ты ему. Хорошая у тебя энергетика. Но быстро ли ты печатаешь на компьютере? Пошли, проверим.
Я, несколько озадаченная, пошла. Думаю, может, он хочет чтобы я сама себе регистрацию напечатала.
Он провел он меня в кабинет, усадил за компьютер.
– Осваивайся пока. Ворд открывай. Скоро приду.
Вернулся со стаканом воды.
– Готова? Печатай, – и начал диктовать текст:
Посмотри на меня тёплым взглядом.
О, любимая, в душу войди!
Сядь поближе со мною рядом,
Нежным словом меня излечи.
Я печатала, а по рукам ползли мурашки. Что это за стишки?
– Абай Кунанбаев, великий поэт, – ответил он, словно услышал мои мысли. – Ах, как же хорошо ты набираешь текст! Прямо музыка для ушей, – а сам опять пассы над моей головой начал делать.
– Распечатывай.
Когда бумага вылезла из принтера, он протянул мне зажигалку:
– Поджигай.
Я растерялась. Все же квартира, живой огонь. Вдруг пожар устрою. Он вырвал зажигалку из моих рук, подпалил лист, подождал, пока бумага скукожится, и в стакан с водой бросил.
– Пей.
Я засомневалась.
– Негигиенично, – говорю.
– Это проверка. Пей.
Ну ладно, думаю, сделаю пару глотков, в этой Москве и так полно всякой заразы, немного пепла не повредит. Отпиваю, ставлю стакан. А он улыбается, аж глаза лоснятся.
– Подходишь ты мне, очень подходишь.
– Для чего? – спросила я, а сама уже на все ради него готова: бульдога кормить, попугайчика целовать в клювик, и даже «войну и мир» перепечатать девять раз.
– Слушай. Я человек в Москве большой, помогаю высоким людям. Москва – хоть и столица европейского государства, но суть в ней – азиатская. Ты думаешь, здесь законы пишутся, чтобы людям лучше жилось? Нет, глупенькая! Чтобы денежный поток в правильное русло шел. А я, как беркут, на все это сверху смотреть умею. Вижу, куда денежная масса течет, и могу от нее завихрения делать, оттоки по другим руслам пускать. Как мелиоратор – не даю засохнуть деревьям моего сада. И за это деревья делятся плодами со мной. Поняла? Нет? Ну ладно. Ты, девочка, держись меня, я тебя всему научу. Я могу и тебе денежный поток направить. Богата будешь, свою квартиру купишь в Москве.
– А что надо делать? – спросила я с готовностью.
– За животными моими ухаживать, документы на компьютере набирать. Ну, и есть еще одна мелочь – я время от времени буду приходить к тебе в истинной ипостаси.
– В какой? – спросила я и сама себе удивилась, будто чей-то чужой рот говорит.
– В образе макаррабуна Харута. Знаешь, кто это?
– Нет.
– Это ангел Аллаха. Я – воплощение его на земле. Поняла меня?
– Зачем вы будете ко мне приходить в этой… ипостаси?
– Ублажать меня будешь. Глупая девочка. Теперь-то ты поняла?
– Поняла, повелитель.
– Тогда прямо с этого момента и останешься. Пойдём, я тебе в истинном облике представлюсь, – и повел меня в ту комнату, которую еще не показывал.
Мы идем, а за нами звери: бульдог, кот, ящерицы, попугай. Будто и вправду бог идет по своему эдему, а твари божие следуют за ним. Ну и я как бы тоже тварь. А он мне по-свойски так говорит:
– Была у меня девушка до тебя, служительница. Очень ее любил. Сбежала. Все деньги из сейфа украла, даже столовым серебром не побрезговала, негодяйка. Но ты не такая. Я вижу.
Тут я засомневалась и замедлила шаг. Так, думаю, если он денежные потоки направляет, то какого хрена не направил свой поток? И от этого сомнения с меня будто пелена спала, другими глазами увидела себя: я в чужой квартире, меня ведет в спальню мужик лет на тридцать меня старше, в халате, с сальными волосами, с противной бородой, заплетенной в косу, за нами шкандыбает его зоопарк, и я, по-ходу, должна буду ублажать этого упыря и его животных. Стоп! А что я вообще здесь делаю? Мне же регистрация была нужна.
– Погодите, – спросила я, – так вы что, нанимаете меня на работу.
– Можно и так сказать, – он остановился и снова стал руками вокруг меня воздух трогать, заподозрил, что я очухалась от колдовства. Ну, думаю, второй раз эта магическая канитель не пройдет.
– У меня вообще-то есть работа.
– Уволишься, – и быстрее руками стал водить.
– Мне надо домой съездить. У меня там одежда.
– Ничего, мы тебе новую купим, в бутике.
– Меня парень ждет.
– Уже не ждет, не волнуйся. Я только что ваши дороги развел, – и я прямо увидела, как две призрачные тропинки разошлись в стороны друг от друга. Бедный Вовик, он же меня так любил. Но с этим колдуном волосатым, с этим Ахалаем – Махалаем потным я все равно спать не буду. Он тогда псу своему зырк – тот сел у входа. Кот с другой стороны. Ящерицы и попугай тоже как-то навострились. Капец, думаю, попала я.
А меня учила бабушка одному узбекскому колдовству. Причитание называется. Это когда быстро и плаксиво что-нибудь говоришь высоким и неприятным голосом. На деда действовало хорошо.
– Отпустите меня домой, я вернусь. Мне совсем ненадолго, десять минут туда, десять обратно. Буквально пол часика, и я тут. Очень надо. Вещи взять. Белье. Фиг с ним с парнем, я его уже забыла, вас люблю, но вот без вещей своих я никак не могу остаться. У меня там дорогие лифчики.
– Лифчики – это хорошо.
– И трусики.
– О! Трусики – просто великолепно.
– Они, знаете, мне как идут. Вам обязательно надо это увидеть. А еще у меня там такой халатик прозрачный. Я прямо в нем к вам приеду. Вы даже не успеете кровать расстелить и в этого своего макабаруна перевоплотиться.
На него, похоже, подействовал заговор. Он подошел к двери, отогнал бульдога, отпер замок.
– Смотри! Туда и обратно. Я жду!
Выбежала я на улицу, и аромат выхлопных газов показался мне запахом свободы. В конце Чистопрудного я замедлила шаг. Только одна мысль стучала в голове: придется все же заплатить за регистрацию двести баксов.
С тех пор прошло десять лет. Сегодня я вышла на Тургеневской. И вдруг очутилась возле того самого дома, хотя мне надо было идти в другом направлении. Не люблю я это место. Когда здесь оказываюсь, будто попадаю в бермудский треугольник – все дороги ведут к этому зданию, где меня все еще ждет колдун.
Иван Евсеенко родился в 1970 году в городе Курске. Окончил Воронежское музыкальное училище. Служил в армии в оркестре Военной академии имени М.В. Фрунзе. Учился в
Литературном институте им. А.М. Горького. Публиковался в различных литературных журналах и альманахах России, Украины и дальнего зарубежья, таких как «Подъём», «Мир Паустовского», Интернет-журнал Лидии Сычевой «Молоко» и др. Автор книг прозы. Член МГО Союза писателей России. Живет в Москве.
Валька Белозёров подрастал медленно. В мальчишечьей шеренге на уроке физкультуры два года подряд стоял двенадцатым, из пятнадцати-то ребят. Отжимался четыре раза, подтягивался полтора. Панически боялся прыгать через «козла», а если набирался храбрости, безнадёжно застревал на нём, окаянном, вызывая у одноклассников бурный гомерический хохот. О параллельных брусьях и речи не шло. Запретная тема. Когда предстоял урок с их применением, Валька день напролёт плакался матери, что, мол, отвратно себя чувствует и в школу не пойдет. Мать не сразу, но соглашалась.
Бегал Валька медленно, по-девичьи выкидывая ноги в стороны и заглаза значился обгоняемым учащимися обоих полов.
Учебную гранату метал метров на семь, причем зачастую она летела не вперед, а куда-то в сторону и попадала либо в одного из одноклассников, либо в вечно недовольного физрука.
С успеваемостью по остальным предметам так же было неважнецки. В основном – трояки, а по точным наукам, так и вовсе – двойки. Последние, с превеликим трудом в конце каждой четверти Валька исправлял неимоверным усилием воли, и напряжению, как говорила математичка, скудных умственных способностей. Непреодолимым препятствием стала геометрия. Бывало, за чашкой вечернего чая он вступал в полемику то с отцом, то с матерью, пытаясь досконально выяснить, зачем и при каких обстоятельствах ему понадобятся косинус, синус и тангенс, а самое главное, какую пользу углублённое изучение этих формул ему принесёт в будущем.
Отдохновением от изнурительного школьного процесса была улица. Там Валька чувствовал себя более менее сносно: гонял на велосипеде, невзирая на телесную слабость играл в футбол и хоккей, катал к стене лобаны – подшипники, а вечерами ловил на нитку ворон и голубей. Но, по правде говоря, и во дворе сталкивался с непониманием. Особенно это касалось мальчишек чуть старше. Наверное, в силу неуёмного кипящего энтузиазма, который старшеклассникам виделся напускным и чрезмерным. Вальке же шёл тринадцатый год.
Затеи Вальки всегда выглядели странными, неподдающимися пониманию адекватного сверстника. Так, было время, когда он загорелся «археологическими раскопками». Во дворе дома, в первом приглянувшемся месте, копал вглубь и вширь. Все что находил: проржавелые гвозди, подковы, гильзы, военного времени штыки, черепки глиняной посуды – бережно укладывал в хозяйственную сумку, нес домой, где за ужином предавался всяческим мечтаниям – хотел собрать побольше экспонатов и организовать музей.
Или же подбивал окрестных мальчишек на поиски золота, которое по стойкому убеждению Вальки непременно должно было сохраниться в челюстях покойников…
Поиски проходили на старинном, уничтожаемом городскими властями Чугунском кладбище. Не находили, конечно, но ажиотажа при этом было через край.
Завершилось золотоискательство плачевно. Перекуривавший невдалеке от места глумления бульдозерист увидел, как друг Вальки, пыхтя и краснея, тащит из глубин почвы пожелтевшую от времени человеческую берцовую кость. Не дожидаясь конца раскопок, мужчина спешно вызвал милицию.
Несомненно величайшим даром Вальки был дар убеждения. Самую утопическую затею он преподносил так, что в конце концов вокруг него собиралась свора мальчишек, которые, раззявив рты, с упоением внимали жестикулирующему, брызжущему слюной затейнику, а через некоторое время, словно заколдованные, беспрекословно выполняли все его безумные распоряжения.
Родители Вальки знали о странностях сына, но относили их к издержкам подросткового возраста, считая, что уж лучше пусть копается в земле, чем учится пить и курить в подворотнях.
К сожалению или к счастью почти все инициативы Вальки заканчивались плохо. К примеру, та самая заморочка c музеем…
Собрав достаточное количество «экспонатов», Валька в одном из дворов старого города сыскал заброшенный подвал с не запираемой дверью, и с друзьями-соратниками принялся изо дня в день методично расчищать его от мусора и песка.
Задумывалось так: после расчистки провести внутрь электричество, поклеить темно-бордовые обои (такие Валька видел в городском краеведческом музее), подключить проигрыватель, а лучше патефон, поместить экспонаты в деревянные ящички под стекло, и под старинную музыку пускать всех желающих, благоразумно взимая с каждого по двадцать копеек.
Наверное, так бы все и случилось, если бы однажды, когда уставшая от труда праведного команда выбиралась наружу, из окна дома напротив их не застукала одна, видимо, очень вредная, старуха-предательница. Заметив ее, устрашающе скалящуюся и грозящую костлявым указательным пальцем, «музейщики» не на шутку испугались, но вместо того, чтобы вылезти и разбежаться по домам, зачем-то остались в подвале, где крепко взявшись за руки, принялись ждать расправы. Через минут двадцать откуда-то сверху их позвал уверенный, но доброжелательный мужской голос. Мол, выходите ребята, вам нечего бояться. И они, наивно поверив уверениям взрослого, недолго думая, вылезли. Мужчина оказался отцом одного из засевших в подвале ребят. В руках у него находился полуторасантиметровой толщины кабель, сложенный вдвое. Рядом с ним стояли еще взрослые и несколько мальчишек, которых Вальке так не удалось завербовать археологами. Они злорадно ухмылялись, злобно поплевывали сквозь зубы, но все ж таки, несмотря на предстоящую экзекуцию, тайно завидовали. Валька это чувствовал.
Каждому из «музейщиков» досталось по три мощнейших удара по пятой точке. Получив причитающееся, каждый из провинившихся резко срывался с места и несся прочь со скоростью бегуна-спринтера, претендующего на призовое место. Когда очередь дошла до Вальки, мужчина пренебрежительно посмотрел на него, недовольно поморщился и покачав головой, произвел всего лишь один удар, видимо побоявшись повредить и без того нескладного и крайне субтильного ребенка. Удар оказался сильным и запоминающимся. Бежал Валька под его волшебным воздействием до самого своего двора без единой остановки, с неведомой до селе скоростью. Уже дома, за тарелкой наваристого материнского борща, Валька твердо решил: больше ни в коем случае не заниматься археологией.
Апатия одолела после случившегося Вальку Белозерова. Настолько грустным, если не мрачным сделался он спустя несколько дней. Родители забеспокоились. А как же?! Есть стал плохо, на улицу почти не выходил, телевизор не включал. Отец, видя упадническое состояние сына, закинул было удочку на покупку нового велосипеда, но Валька на это лишь вздыхал как-то не по-детски и еще более не по-детски махал рукой. К чему бы это всё привело – лучше не фантазировать, потому как, слава богу, не привело.
И вот почему.
В канун Валькиного дня рождения, к которому упомянутый велосипед все ж таки купили, и с утра пораньше отец с напускным энтузиазмом накачивал шины, в дверь Белозеровых пронзительно позвонили.
– Кого еще принесло?! – посетовала мать Вальки, снимая с плиты кастрюлю с бульоном.
Валька нехотя подошел к двери и повернул ключ.
На пороге стояло нечто!
В огромном соломенном сомбреро, с гитарой за спиной, покручивая иссиня-черный ус и хитро улыбаясь, возвышался родной Валькин дядя – Ибрагим! Разумеется, Валька знал о его существовании. Знал так же, что дядя Ибрагим – артист: то ли певец, то ли трубач, но главное, что в силу своей профессии постоянно колесит по миру и иногда, как видимо и сегодня, заезжает с подарками к ним – унылым и бесталанным родственникам.
Надо сказать, что помимо сомбреро и гитары, дядя Ибрагим привез с собой два пухлых чемодана. Чего там только не оказалось!
Матери (родной сестре дяди): платье-сафари, модный купальник с белыми парусниками на фоне морской глади и дамскую сумочку из крокодильей кожи. Отцу: джинсы клёш, бейсболку с долларовым знаком, ремень (так же из крокодильей кожи) и бутылку темного кубинского рома. Вальке такое же, только размером меньше сомбреро, пневматическую винтовку, три блока жвачек и деревянную фигуру индейского вождя. Ко всему в придачу в чемодане оказалось множество всяческих мелочей, подаренных дяде Ибрагиму на гастролях, назначения которых сам он толком не знал.
О проекте
О подписке