Сельский приход не относился к богатым, двухсотлетнее величественное здание, сохранившее от прежнего времени роскошное внутреннее убранство, поражало запустением внешним. Подходя к храму, Захар Петрович от неудобства опустил глаза: кроваво-красные кирпичные пятна на местах отвалившейся штукатурки зияют немым укором. Да и старое железо купола потемнело, требует замены. Покраска заново лишь ненамного отдалит окончательное старение. По совести, капитальный ремонт следовало провести лет тридцать назад, но тогда это не считалось нормальным. Другие ценности увлекали людей. А сегодня надежда на растущих фермеров, на благотворительность. Ведь пожертвовал же в прошлом году Николай Петров почти полста тысяч на колокола. Теперь опять свой звон в Боровом. Усадьба Петрова с собственным машинным двором, в котором и трактора, и комбайны, грузовые и легковые машины, недалеко отсюда. Может, от соседства такого, а может, от чистоты внутреннего чувства сделал такой вклад Николай Савельевич.

Чугунная литая ограда храма, украшенная кружевами, радует глаз, но не соответствует общему виду, кажется чужеродной, привезённой в глубинку российскую чуть ли не с невских берегов. На века ограда, но и та пострадала: два пролета отсутствуют, реквизированы во времена доберкутовские. Захар Петрович пытался отыскать следы, но, похоже, канули они в Лету.

Приходя к церкви раньше срока, Захар Петрович обычно ожидал в «тамбуре», у стеклянных дверей притвора. Здесь удобно: одним глазом наблюдал за происходящим на улице, другим рассматривал убранство храма, худенькие согбенные спины старушек-прихожанок, украшенные по случаю строгими шалями и платками. Голос отца Александра доносился сюда вполне отчетливо, что объяснялось как акустикой зала, так и свойствами самого голоса. Тембр увлекал, прямо завораживал. И через звук Захар Петрович угадывал глубину мысли священника. Не раз стоял здесь Беркутов, не раз встречался с отцом Александром в иной обстановке; потому мог утверждать, – мудр отец! Мудр, да мало у него слушателей. И непохоже, чтобы становилось больше. Несмотря на поворот молодёжи к церковной обрядности, крестинам да свадьбам, верующих не прибавлялось.

– …не судить, но помочь словом.., – докатился голос отца Александра.

Короткая простая фраза разбудила дремавшее до того в Беркутове беспокойство по поводу происходящего в последнее время с Анастасией Ляховой. И о том ещё подумал, как он бессилен в желании помочь ей.

Как далеко люди расходятся в путях земных! Отец Александр призывает не судить, а задача капитана Беркутова, – довести соответствующего правонарушителя до суда. Так во всем. Взять медицину, врачующую тело человеческое. Казалось бы, доктора должны работать совместно с врачевателями духа, а на деле так не бывает. Читал Захар Петрович, жили когда-то врачи, начинавшие лечение всякой болячки с анализа состояния души. Но кто к кому должен приблизиться: государственная да частная медицина к церкви или наоборот?

– …бесы, кои в нас, – грехи наши. Совокупность же грехов, гнездящихся в сердце человеческом, и есть диавол! Очищением освобождаемся от диавола и прислужников его. Оздровляется человек покаянием и молитвой… И лишь вослед тому постом очищаем греховную плоть, ибо в теле нашем, – соблазны для нас…

Хорошо говорит отец Александр, но понимают ли его? И кто понимает, а кто делает вид? По пустякам отец никогда не позовет. Хотя дело у капитана Беркутова круглосуточное, и потому не имеет значения, когда к нему обратиться, днем или вечером, вчера или сегодня.

С точки зрения криминальной вверенный ему участок достаточно благополучен, но беспокойство с сегодняшнего утра, как только не застал тракториста Сергея Вилкова дома, не уходит, а лишь усиливается. И опыт подсказывает: неспроста «назревает», если пользоваться терминологией сельского звездочёта Прокопа Маркелова.

Сквозь стекло притвора он видит в свечном полумраке лицо отца Александра, возвышающееся над склоненными головами. Позади него в центре иконостаса, – открытый вход в пространство алтаря. Захар Петрович в алтаре не бывал, только знал, что там на возвышении стоит престол, а за ним – семисвечник. Сам он считал себя далеким от церкви и только удивлялся тому, что его так тянет к ней, а ещё более, – к священнику. Многое тут непонятно, и к тому же организация церковной службы сложнее распорядка любой госканцелярии. А любые ограничения свободы в жизни и работе Захару Петровичу ох как не нравятся. За что приходилось часто страдать, переживать упреки и выговоры.

– …так что есть вера? Ещё и ещё спросим себя: что есть моя вера?

С каждой фразой, с каждым вопросом голос отца Александра креп, а сам он как бы поднимался над амвоном.

– Где мой Бог? Вне ответа на эти вопросы нет ни жизни, ни вечности, ни освобождения от страданий…

Священник сделал продолжительную паузу, во время которой внимательно окинул взглядом помещение. Заметив Захара Петровича, наклонил голову в знак приветствия.

– Ибо страдания наши, – исключительно итоги неверия, темноты, незнания, неверного выбора в жизни. Кто виноват в том? Каждый из нас ответчик за своё. С обидой на ближнего по дороге в храм и шага не сделать. В чём наибольшая заповедь Господа нашего? «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим». И ещё: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Итак, любовь! Любовь – компас веры! Если позволительно такое сравнение: вера наша в Отца небесного подобна вере ребёнка малого в своего отца земного. Хороший сын считает отца своего самым умным, самым сильным, самым справедливым. Что бы ни сказал отец, – ребенок верит безусловно, без рассуждений либо пререканий. А если совершит проступок, то переживает и ждет прощения. И разумный отец всегда простит сына, но не всегда оставит проступок без наказания. Ибо не хочет он сыну вреда в будущем. Для того и наказание для неразумных. Какое же наказание выберет разумный отец? Согласитесь: соответствующее проступку, не превышающее меру терпения, минимально необходимое для понимания…

Захар Петрович ощутил, как простые слова будят в его душе нечто давнее, забытое. Что именно, непонятно, да и не обязательно уточнять. Главное теперь, – настроение, взлёт души. Он ощутил, как стал нитью в полотне проповеди, а голос священника, густой и твердый, с чуть заметной хрипотцой, доносился уже не с амвона в глубине храма, а изнутри самого Захара Петровича.

Так он простоял до завершения службы. Выйдя во двор, пропустил выходящих, отвечая на приветствия, отмечая просветлённость лиц. Вот и сам Маркелов Прокоп Василич прошел, дед без возраста, самый старый на селе. Но и самый запойный пьяница. Походка его сегодня по-молодому тверда, глаза светлые, трезвые. Живет он одиноко, никто и не помнит, была ли когда-либо у деда Прокопа семья. От одиночества и пьёт. В минуты же просветления идёт в «народ» и принимается просвещать людей об устройстве Вселенной, рассказывает о звёздах, утверждая, что они, – глаза высшей мудрости. Говорят, что способен Прокоп Василич назвать и показать любую звёздочку на небе. Сам он себя в такие минуты называет «Гусейн-Гуслия, мудрец и звездочет». Особенно любят его слушать мальчишки, задавая кучу вопросов, на каждый получая интересный ответ.

Захар Петрович помнил из своего детства, как дед Прокоп с внутренним каким-то уважением, с нескрываемой дрожью в голосе произносил волшебное слово «Вселенная». И до сих пор Вселенная представляется Беркутову громадным живым существом, разглядывающим его через звёздные лучи, проникающие в сознание и сердце.

Столько лет прошло, а не изменился Прокоп Маркелов, провожая взглядом прямую невысокую сухую фигуру, подумал Захар Петрович. Или Вселенная взяла над ним персональное шефство? Он ведь и сам не помнит, сколько ему лет.

Через несколько минут вышел и отец Александр, переодетый в гражданское платье: строгий темный костюм, светлая сорочка, но без галстука, которых он не любил, как и Беркутов. Крепко пожав друг другу руки, они по традиции расспросили о здоровье личном и домочадцев, о трудностях и успехах. Не зная почему Захар Петрович вдруг вспомнил о недавней своей встрече с Петькой Блаженным. Отец Александр чуть удивился:

– Любопытно… Ведь в это время он обычно в лесах пропадает. Что же выманило его оттуда?

– Неужели пастырю так интересно знать приводные пружины, ведущие Петьку как туда, так и оттуда?

Священник улыбнулся.

– Давай перейдем на мирские тона. Служба-то закончилась. А что касается вопроса, зачем знать… Позволю себе ответить не прямо. Сказка, знаешь-ли, на ум пришла. Слушай: «Старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак». Припоминаешь?

– Ну как же! В одних школах учились. Ершов!

– Прозорлива-таки наша родная полиция! Во все города и веси таких бы служителей закона, – отец Александр осветился особо белозубой в обрамлении чёрной бороды улыбкой, – Дурень-обалдуй, если судить по народной-то мудрости, не всегда глупей других. Чаще наоборот. Чем наш Петька хуже ершовского дурачка? Нет, не просто так он из лесу вышел. Я заметил: случайно он ни с кем не встречается. За ним бы ходить незримо да записывать. Или диктофон ему подарить? Нет, бесполезная затея…

Видя такой неподдельный интерес собеседника, Захар Петрович подробно рассказал о встрече.

– Дело было три дня назад. Откуда он выскочил на меня, я так и не понял. Я тогда находился около дома Емельяновых. Тех, что на откосе. Ивана ждал, тот опять на пожарной машине начал в пьяном виде по магазинам гонять под видом учений. Петька как всегда босой, но одет по погоде, тепло, ночи-то пока прохладные. Схватил он меня за руку, а пальцы горячие, как шампуры на дымящемся мангале. И пошел говорить-спрашивать.

– …Женщина выбирает тёмный путь… Так ей назначено. Спорить нельзя. Только рыцарь может спасти от пленения драконом.

Слушаю я Петьку и думаю: какая-такая женщина, и я-то здесь причём? А глаза его широко раскрылись, зрачки расширились, голос стал тише, но слова разборчивее.

– Стань рыцарем, стань рыцарем, стань… Найди волшебный меч…

– Она стоит на дороге, перед камнем жизни. Узкую тропинку не увидать отсюда. А дорога-то на три разваливается, тремя рогами чёрными торчит вперед. А на камне великий Мастер слова вырубил каменные. Не стереть их рукой голой…

Мне даже жутковато стало от этих слов, от вида Петькиного лица. И вдобавок как-то неудобно. Осмотрелся: вижу, никого рядом. Спрашиваю:

– Что же начертал великий Мастер на камне?

– Зачем вопросы? – отвечает мне Петька рассерженно, – Не торопи никого. Торопись сам. Тебе будет известно больше других… А на камне слова такие: налево пойдешь, – себя потеряешь, чужбинку найдешь. Направо пойдешь, – грош потеряешь, да брошь обретёшь. Прямо пойдешь, – кормило потеряешь, но душу спасешь.

После этих слов повернулся Петька от меня и пошёл. Услышал я на прощание шепот:

– …не упусти ветер. Время – ветер…

– Вот какая история. Ершов Ершовым, да попробуй разгадай.

Захар Петрович вопросительно посмотрел на отца Александра и поразился тому, как окаменели его красивые по-девичьи зеленые глаза.

– О чем ты, Сергеевич? – озадаченно спросил Беркутов.

Отец Александр прищурился, напряжение, исходящее от него, тотчас ушло.

– Ишь, образ какой избрал. Народный, древний, ёмкий. Развилка дорог, витязь на распутье… И камень… Всем камням камень. Какой молодец Петька-то наш, как считаешь, Захар Петрович? А разгадать попробуем вместе. Не сразу у нас получится, думаю. Но ко времени, к разговору вспомнил ты ту встречу.

Отец Александр коснулся ладонью локтя Захара Петровича, направляя к выходу из церковной ограды.

– Что касается женщины… О ней-то и хотел с тобой посоветоваться. Ты сегодня ближе к ней, чем я. Отдалилась она от церкви, и не могу я пока вернуть её на путь…

– Анастасия? – облегченно и в то же время обеспокоенно спросил Захар Петрович, – А ведь я почти уверен был, что она и будет центром нашей беседы.

– Сегодня… Как бы не опоздали мы. Раньше надо бы… Но примем данное как есть и из него исходить будем. Давно ты, Захар Петрович, встречался с ней?

Беркутов смущенно улыбнулся.

– Каюсь. Собирался-то долго, да все никак. Ведь как у нас иногда, что не касается лично либо служебных интересов, как-то уходит в сторону. Но на сегодня, признаюсь, в плане у меня обязательный визит к ней.

– Знаю, вас многое связывает. И юношеская дружба с Юрием Герасимовичем, да и к ней ты был в своё время неравнодушен. Не это ли мешает?

– Не скрою, их свадьба с Юрием была для меня неожиданностью. Я тогда только в школу полиции поступил, а Юрий в армию собирался. Думал, вот Юра уйдет на службу, приеду в отпуск и решу, как с ней. Но то когда было! Не то мешает. С личной судьбой, считаю, мне повезло.

– Именно. Супруга твоя, Марья Ильинична, достойна особых похвал.

– А откладывал я разговор с Анастасией по другой причине. Давно вижу, что с ней что-то не так. Петька, может быть, о ней говорил в своих загадках. Да я и сам… Главное в том, что перестал я её понимать. Уже больше года она другой совсем человек. Всё неузнаваемо: и глаза, и речь… Встречаю, и не знаю, что сказать. А она молчит, смотрит куда-то внутрь себя. Ждёт, вся жизнь в ожидании. Всю жизнь как часовой на посту.

– Верно, Захар Петрович! На посту! Сама назначила себя, а снять с караула некому. Отсюда всё и идёт.

– К тому же, Владимир Сергеевич, меня никто не отделяет от служебной личины. Куда бы ни пошёл, что бы ни сказал: вон участковый пошел, вот участковый сказал…

– Ну, не совсем так, Захар Петрович. Чаще говорят «Беркутыч». Да ты и сам знаешь. Ложная скромность, должен заметить. А судьбу человека упустить можем. Сколько можно мёртвым образом жить? Ведь так и самой омертветь недолго и ещё кого увлечь за собой…

Не менее часа длилась беседа Захара Петровича с отцом Александром у церковной ограды. Кое-что прояснилось, но так и не определили они, как помочь Анастасии. На склоне дня пришел Беркутов в дом Анастасии Ивановны Ляховой, просидел тоже не менее часа. Но не нашёл ключа к сердцу, не смог достичь откровенности.

Вышел за калитку, – рубашку хоть выжимай, чувство собственной никчемности так сдавило, хоть рапорт пиши о полной человеческой непригодности. Верная примета утром была: как начался день с неудачи, так и закончился.

3. Анастасия Ляхова. К июню текущего года

Анастасия Ивановна Ляхова, девичья фамилия Погодина. Родилась в Боровом, никуда не выезжала, кроме районного центра. Живет одна, близких родственников нет. Муж Анастасии, Ляхов Юрий Герасимович, в афганскую войну пропал без вести. Одинаково трудолюбива как на полях бывшего колхоза, так и на собственном огороде. Самая активная читательница сельской библиотеки. Дом Анастасии один из немногих, где имеются личные книги, размещенные в книжном шкафу и четырех настенных полках. Серия об Анжелике Анны и Сержа Голон и военно-историческая литература, —любимое чтение.

Из разговоров с подругами Анастасии:

«Война в жизни Анастасии заняла особое место. Исходя из собственного и исторического опыта, она утверждает: война, – явление непрерывное, сопровождающее человека всегда. Её, войну, просто замечают или нет, называют или нет. Анастасия Ивановна имеет свои названия главным войнам, с которыми пришлось столкнуться ей и народу. Вначале была Великая война, затем, – Морская, потом, – Горно-Пустынная, а затем Горная. Война, – это когда люди убивают друг друга и не считаются преступниками. И совсем неважно, каким счётом измеряются жертвы при этом: миллионами или сотнями.

Отец её стал жертвой Великой войны: умер от ран, не дожив до тридцати. Вслед за ним через несколько лет ушла и мать. Следующей жертвой войны, Горно-Пустынной, стал её муж, Юрий Герасимович. Он не собирался воевать. Но через месяц после их свадьбы, отправившись на действительную службу, так с неё и не вернулся.

Анастасия ненавидит войну, она сделала войну своим личным врагом и старается в этом враге разобраться, найти в нём слабое место. Пропавшие без вести возвращаются, пусть не все, и не сразу. Как только она это обнаружила, смыслом жизни сделалось ожидание. Чем больше дней, месяцев, лет отделяло её от роковой даты, тем крепче она верила: он вернётся.

Она считала войны больными нарывами на оболочке Земли. Рассыпанные людьми по живому существу планеты, они беспокоят Землю, пронзают незаслуженной болью и орошают напрасной кровью; и, не выдерживая человеческой ненависти и растекающейся по ее лицу неживой злобы, Земля содрогается от ужаса землетрясениями, горными обвалами, наводнениями, засухами, авариями и катастрофами. Земля сохраняет последние крики и стоны умирающих. Анастасия искала среди них голос Юрия, но не находила. Что означало только одно, – он жив. А если жив, – обязательно вернется».

Анастасия сохранила девическую стройность и красоту, годы не сказались на ней. Сватали её многократно. Всякий раз это происходило по-своему, но кончалось одинаково: она встречала предложение холодным взглядом и, отворачиваясь, молча уходила прочь. Второй попытки не делал никто.

Бывшие подруги Анастасии стали бабушками. В заботах о маленьких внуках многие из них до неузнаваемости располнели, других жизнь согнула дугой да забыла распрямить. Женщины деревни стареют быстрее городских дам.

Анастасия, разделив со сверстницами тяжкий труд деревенской бабы, оставалась прежней, ни одна морщинка не коснулась ее застывшего, как у изваяния, лица. Только при редких улыбках мелкая сеточка стягивает кожу к глазам, предательски намекая на возраст и пережитое. Да ещё седая прядь, протянувшаяся от левого виска.

Сама Анастасия о собственной внешности не заботится. Её не интересует, какое впечатление она производит на мужскую половину населения Борового. Не очень интересно ей и мнение женщин села. Постоянные отношения она поддерживает только с родителями Юрия: Валентиной Семеновной и Герасимом Борисовичем. Но и с ними последние два года видится всё реже, не разделяя их смиренного отношения к судьбе, отторгая их непонимание её веры.

Без неприятия она принимала редкие визиты Захара Беркутова, давнего товарища Юрия. Она по-прежнему свежо и ярко помнила годы, когда они, всегда втроем, любили прогуливаться по окрестным лесам: то за грибами, то по ягоды… Воспоминания о далёком и были главным в их беседах за самоваром в хате Анастасии.

Сторонясь людей, она перестала ходить в церковь. В последнее время замечала странный, озабоченный взгляд отца Александра при встречах, казавшихся ей случайными. При столкновениях с ним она пугалась, односложно отвечала на вопросы, старалась побыстрее вернуться домой. Отец Александр с явным осуждением оглядывал её привычный наряд, составленный из тканей тёмной окраски. Как ему объяснить, что тяготят её яркие и модные вещи, не соответствуют они настрою. Она чувствовала себя виноватой. Но в чём? – задавала себе вопрос. Оставаясь одна, старалась отбросить беспокоящие мысли и забыть поскорее слова и выражение глаз священника, к которому всегда испытывала симпатию и уважение.

Конечно, осуждение её образа жизни высказывал не только он. Поначалу это злило, потом она остыла, обрела спокойствие и окончательно отдалилась от не воспринимающего её человеческого мира.

Когда становилось особенно невмоготу, Анастасия шла к своей Поляне. Вначале она была общей для троих, потом Беркут уехал в свою школу МВД, и Поляна встречала её с Юрием. Здесь, у березы, неожиданно для себя, она согласилась стать его женой.

Медовый месяц пролетел как один день. Захара Беркута не было на свадьбе, не приехал он и проводить Юрия в армию. Да и приглашали ли его? Поначалу Анастасия чувствовала себя обманщицей. Но ведь она ничего не обещала Захару, когда он уезжал в область, а сам он ни о чем не просил и не предлагал.

Чувство вины ушло быстро, вытесненное вначале известием о том, что внезапная чужая война без следа проглотила Юрия, затем женитьбой Захара, его счастливо сложившейся семейной жизнью. Беркут вернулся в Боровое, она его часто видела, радовалась его счастью, горько плакала от той радости, пока не поняла: всё изменилось и все изменились.

Внутри у неё остался один Юрий, и не было сил расстаться с памятью о нём, а скоро и желания не стало что-либо менять. Так она сотворила себе идола из человека, навсегда ушедшего из жизни, но насильно удерживаемого ею в себе для себя.