– Он самый, – подтвердила девушка. – Тогда, в сорок пятом году, он изрядно потрепал вас и англичан в Арденнах. Черчилль до того перетрусил, что попросил русских немедленно перейти в наступление на Востоке.

– Помню… – невесело сказал Лайт. – Что же делал этот ваш друг потом?

– После разгрома вашей армии в Арденнах Шулленбург заявил Гитлеру, что удержать фронт на западе не составит труда даже с теми силами, которые у него тогда были. Такого заявления оказалось достаточно для того, чтобы нажить опасных врагов.

– Каким образом?

– Ни Гитлер, ни его окружение к тому времени уже и не думали всерьез о военных действиях на западных границах Германии – ими овладел ужас перед наступающими советскими армиями с востока. Они видели свое спасение именно в том, чтобы вы и англичане успели занять как можно больше территории нашей несчастной страны, пока ее полностью не захватили русские, – говорила Эрика. – К тому же и возле Гитлера и в штабах на местах активно действовали предатели, ваши старые агенты, Шулленбургу пришлось уехать в свое имение и стать отшельником.

Лайта несколько оскорбляло то, что она отождествляет его, как американца, с теми, другими, к кому у нее нет оснований питать симпатию, но он смолчал, понимая, что его лично она не хотела обидеть.

– Это были не военные действия, а фарс, – возбужденно продолжала девушка. – В то время как на восточном фронте шли кровопролитные бои и солдат расстреливали за действительно вынужденное отступление, на западе целые батальоны сдавались одному вашему пьяному мотоциклисту. В ваше распоряжение был предоставлен мост через Рейн у Ремагена: идите, пожалуйста, ждем. Вы же и ваши английские коллеги, – сказала она смеясь, – двигались, как черепахи.

Лайт промолчал. Выгребли на середину залива и остановились.

– Теперь что? – спросил он.

Она сделала вид, что не расслышала.

– Признайтесь, вы не ожидали увидеть меня так скоро? – кокетливо сказала она.

– Да, не ожидал. После того, что случилось вчера вечером в локале на Кляйнерштрассе, вам следовало бы отдохнуть дома. Если бы не Макгайр…

– Вы, вероятно, еще не видели сегодняшнего номера «Штадтблад», – перебила она его. – Взгляните-ка, – она вынула из сумочки газету. – Прочтите хронику.

Лайт внимательно пробежал глазами заметку: «Сегодня… с аэродрома… отбыл в Советский Союз… находившийся проездом известный английский ученый Джон Макгайр…»

– Стало быть, наш друг скоро может швырять свой нож в белых медведей, их, говорят, иногда можно встретить даже на улицах Москвы, – шутливо заметил он.

Эрика пристально, очень пристально посмотрела на него.

– Нет, – сказала она многозначительно. – Джон Макгайр не сможет в ближайшее время встретиться с белыми медведями, если бы они действительно там и были.

– Почему? – спросил он, удивленно подняв брови.

– Потому что… Он не вылетел сегодня утром в Советский Союз…

– А газетное сообщение?

– Фальшивка, которую приказали напечатать, – пояснила она. – Смотрите, они допустили промах, указав час и минуты, когда самолет поднялся в воздух. Я точно знаю, что в это время Макгайра не могло быть на аэродроме.

И не называя Гросса, Эрика Келлер рассказала о тех событиях, свидетелем которых ей неожиданно пришлось быть прошлой ночью.

– Макгайра привезли в один из филиалов шпионской организации генерала Гелена, замаскированный под вывеской «фирма Карла Майера».

– Генерала Гелена? – переспросил Лайт. – Зачем им англичанин?

Эрика пожала плечами:

– Трудно сказать… Но я хорошо знаю, что везли его в автомобиле майора Дженкинса из британской военной администрации. Однако люди, схватившие Макгайра, по моему убеждению, и не англичане и не немцы.

– Понятно, – буркнул Лайт. – Вы не пытались позвонить на аэродром? Может, он все-таки улетел?

– Звонила. Мне ответили, что мистер Макгайр занял свое место. И все же я утверждаю, что Макгайр никуда не улетал и находится сейчас в руках банды Гелена.

Лайт задумался.

– Что вы хотите от меня? – спросил он наконец.

– Чтобы вы, лейтенант, помогли мне спасти Макгайра.

Американец задумался.

– Я ничего не могу обещать определенного, – произнес он. – Я не имею непосредственного отношения к органам разведки, и в данном случае это осложняет дело… Мы должны спешить, если хотим сохранить ему жизнь, но тут нельзя действовать опрометчиво, Эрика.

Он посмотрел в ее голубые глаза, и перед ним предстал образ Чармиан Старк, которая тоже мечтает о спасении ее отца, тоже ученого. Лайт вздрогнул: странное совпадение – в обоих случаях речь идет об ученых-атомщиках. Он снова почувствовал себя среди друзей, там, на неуютном склоне скалистой Карибу. Нет, нет, здесь не совпадение! В случае со Старком виноват Уильям Прайс. А кому нужно погубить Макгайра? Гелену? Но Лайт хорошо знал, что созданная гитлеровским генералом Геленом шпионская организация фактически руководится американцами. Кто из американцев мог дать команду Гелену? Конечно же, Аллен Харвуд! Харвуд, о связях которого с Прайсами еще недавно там, на Аппалачской тропе, рассказывал Артур Гибсон. Неужели и тут Прайс? Который же, отец или сын? Впрочем, сейчас это несущественно. Ясно было одно: спасение Макгайра – дело весьма трудное, но оно, по-видимому, одно из звеньев в той борьбе за мир, вести которую они недавно еще поклялись друг другу. Война против тех, кто хочет любыми средствами развязать новую войну! Война против тех, кто во имя наживы хочет обречь на кровь, страдания, слезы и унижение миллионы ни в чем не повинных людей, кто уже давно обрек и его, Лайта, и его семью. Лицо Лайта побагровело от сдерживаемого гнева.

– Даю вам слово сделать все, что в моих силах, чтобы помочь спасти Макгайра, – сказал он, протягивая девушке руку. – Я уверен, что это нам удастся. Будьте осторожны… Скажите, есть ли у вас верные друзья, которые пошли бы за вами, не боясь драки?

– О да! – воскликнула девушка. Лайт улыбнулся.

– Я был в этом уверен, – произнес он. – Думаю, что ваши друзья пригодятся вам в этом деле. Как вы сами понимаете, Макгайра не отдадут добровольно… Если мы вздумаем только заговорить об этом, его немедленно уничтожат.

– Понимаю. Нам придется попросту силой отбить его.

Лайт улыбнулся.

– Возможно… возможно… Но я предпочел бы придумать что-нибудь поостроумнее. Для этого все-таки нужно время.

– К сожалению, вы правы, – с грустью согласилась она.

– А теперь будет лучше, если вы сойдете, – ласково, но решительно сказал Лайт. – Мне нужно побыть одному.

Несколько ударов весел – и лодка была у берега. Эрика распрощалась.

Он долго смотрел с лодки, как она шла по дорожке парка. Видел, как к ней присоединился ее спутник, и они направились к машине у ворот.

Еле заметные волны относили лодку к противоположному берегу. Лайт перестал грести и закурил. Легкие кружева сизого папиросного дыма медленно таяли перед его глазами, Гарольд Прайс прилетит из Лондона только после полудня, можно было немного отдохнуть, побыть наедине с самим собой…

Лайт считал себя сторонником мира и противником новой мировой войны. Таковым он был по своему внутреннему, если можно так сказать, стихийному сознанию. Говорить вслух чужим людям о своих убеждениях он остерегался: это могло бы без всякой пользы для дела повредить ему – и только. Потом встреча с Нортоном, Геймом, Чармиан определила его участие в борьбе против замыслов Прайса, участие, формы которого для него не были еще ясны. Борьба, к которой он стремился вместе с Гибсоном, Тэйлором и их друзьями, являлась для него полнейшей абстракцией; он догадывался, что фактически эта борьба проходит мимо него, где-то далеко от него. Но теперь за последние несколько часов положение резко изменилось, и он оказался выдвинутым на первый план. Этими обстоятельствами были приезд сегодня в штаб Келли Гарольда Прайса и похищение Макгайра. Обстоятельства сложились так, что от Лайта требовалось уже не внутреннее чувство стихийного протеста против сторонников войны, а действие, осознанное, осмысленное, немедленное действие. Но для этого он должен был прежде всего ответить себе на вопрос: «Почему я против развязывания новой мировой войны?»

Сочувствовал ли он, американец Лайт, левым убеждениям, взглядам? В отличие от Артура Гибсона нет, не сочувствовал. Был ли он сторонником того демократического строя, который создан в ряде стран Восточной Европы, в Китае, сторонником социалистического правопорядка в Советском Союзе? Нет, не был. Всей своей душой Лайт был против того, что не походило на капитализм или угрожало его существованию. Ведь он, Лайт, не только офицер американской армии, но и один из владельцев влиятельного на Среднем Западе банка «Лайт энд компани». И все-таки, несмотря ни на что, он очутился в одном лагере не с Прайсами, а с Нортоном, Гибсоном и их друзьями. Почему? Размышляя сейчас над этим, Лайт нашел в себе мужество честно признаться: потому что он боялся той самой войны, которую стремились развязать некоторые весьма влиятельные государственные и политические деятели на Западе, особенно в Штатах. Он боялся этой новой войны не потому, что дрожал за собственную жизнь. Нет! Но он знал, что новая война никого не пощадит, что она опасна для человечества. В ход будет пущено слепое оружие массового уничтожения. Но таким же оружием располагают и те, кого принято считать врагом №1. Что же принесет народам, государствам такая война? В прошлом, после гула сражений, Лайт слышал грохот рушившихся в ряде стран тронов и видел рождение той самой социальной жизни, противником которой он был. К чему же приведет новая война? Термоядерное оружие обрушится не только на него, который должен будет драться где-то здесь, на Рейне, но и на территорию Штатов. Лайт закрывал глаза, и перед его мысленным взором вставало пламя пожаров… Казалось, он слышал взрывы, плач, стоны… Нет, он не хотел допустить, чтобы его родину постигла такая страшная участь во имя интересов кучки миллиардеров, владельцев огромных концернов, тех, кто мечтает спокойно отсидеться дома, за океаном. Лайт хорошо понимал то, чего упорно не хотели понимать они – спокойно отсидеться дома им не удастся, война разразится и над их головами. Опыт, полученный Лайтом в Германии, служил зловещим предостережением; казавшаяся многим непобедимой фашистская Германия была наголову разбита теми, против кого теперь хотят начать новую войну, а территорию Германки оккупировали иностранные войска. Лайт решительно ни в чем не видел гарантии того, что в случае новой войны нечто подобное не случится и с его родиной.

Нет, до этого допустить нельзя. Раз нет гарантии победы, надо жить в мире или, как предлагают русские, – «мирно сосуществовать». А почему бы и нет? Почему? Зачем развязывать войну, которая не только может лишить жизни его, Лайта, но и плачевно кончиться для страны, начавшей ее? Здравый смысл говорил, что такую войну лучше не начинать и не разжигать, тем более, что, как это лейтенант хорошо знал, народ Штатов не хочет войны, а особенно войны у себя дома – собственная смерть никогда еще не была бизнесом.

Лайт лучше многих понимал: то, что принято называть «холодной войной», есть подготовка к войне горячей, настоящей, ни лично ему, ни его народу не нужной и опасной. А раз так – он ненавидел и не мог не ненавидеть рискованные происки всякого рода прайсов.

Лайт взялся за весла – пора встречать Гарольда Прайса. С Макгайром поступили подло. Никто, кроме Аллена Харвуда, не мог рискнуть на такое дело! Нужно помочь Эрике. Только как?

Лодка уткнулась во влажный берег. Блестя золотым ободком, недокуренная сигарета полетела в воду. Лайт поспешно направился к своему автомобилю.

Гарольд Прайс был не в духе: переговоры с англичанами насчет тория не дали ничего, кроме неопределенных обещаний. Но с одним соображением своих собеседников он не мог внутренне не согласиться – монацитовые пески лежат в Индии, а Индия теперь уже не колония Великобритании, а суверенная Республика.

Прайса просили набраться терпения и ждать. Но он не принадлежал к тем, кто может ждать, да и чего, собственно, ждать, если англичане перестали быть хозяевами в Индии? Пусть старик сам занимается монацитовыми песками. Он ведь стоит во главе концерна. Прайс же младший займется Западной Германией. Здесь ему все было знакомо, и он чувствовал себя более уверенно.

Вереница автомобилей промчалась по улицам города и остановилась у штаба командующего армией генерала Келли.

В кабинете командующего остались четверо: Келли, Прайс, генерал Гаррис и референт по внутригерманским вопросам Лайт.

Прайс поднял тяжелые веки, взглянул на Келли. Среднего роста, румяный и тучный, он поражал своей энергией, подвижностью, выразительностью лица и казался прямой противоположностью гостю.

– Как дела, Джо? – обратился к нему Прайс.

– Великолепны, сэр, – живо ответил тот. – Моя армия готова к походу на Восток.

Прайс раздраженно заметил:

– Я приехал сюда не для того, чтобы выслушивать пустую похвальбу, Джо,

Келли изменил тон.

– Страна разъединена, – угрюмо сказал он, – и это связывает нас по рукам и ногам.

Глотая горячий кофе, Прайс спокойно произнес:

– Скоро мы «объединим» Германию, можешь не волноваться.

Келли заметил:

– Меня с ума сводят разговоры наших дипломатов с русскими.

Прайс и Гаррис рассмеялись.

– В политике я разбираюсь неплохо, – говорил Келли, – но именно это-то и сводит меня с ума. Когда дипломаты заседают где-нибудь в Женеве, я здесь, на Рейне, не могу спокойно спать… Мне все кажется, что однажды наши дипломаты вынуждены будут сдаться: немцы с востока и запада сядут за один стол и договорятся… Стоит нам лишь отвернуться, мистер Прайс, и они обязательно договорятся.

Прайс выпучил на него бесцветные рыбьи глаза.

– Этот вопрос решаем мы, а не они! – воскликнул он. – А мы никогда не допустим этого. Слышишь, Джо, никогда не допустим. Мы создаем объединенную Европу. Нам не нужна нейтральная Германия.

Келли бросил реплику:

– В нейтральной Германии мне было бы нечего делать.

– Тебе не терпится начать драку? Рано. Мы должны помнить урок, полученный нами в Корее, – сказал Прайс невесело. – Прошло несколько лет с того дня, когда мы были вынуждены прекратить военные действия в Корее, но о нашем поражении не забыли и здесь. Мне рассказывали о песенке – немцы ее распевают в своих пивнушках. Как это?..

– Вы должны знать, лейтенант, – обратился к Лайту Келли.

Лайт нараспев продекламировал:

Прайс нетерпеливо прервал его:

– Благодарю, у вас хорошая память.

– На этот раз мы пустим в дело атомное оружие, – сказал Келли. – Ваши бомбы и снаряды, мистер Прайс, обеспечат нам победу.

– Хотел бы надеяться, – ответил Прайс.

– Вы увлекаетесь, – неожиданно вмешался Гаррис. – Необходимо еще создать огромную армию.

– Гаррис прав, – вздохнул Прайс. – Но теперь этот вопрос решен. Закон о воинской повинности в Западной Германии принят. Многое зависит от того, кто возглавит вермахт. Сначала мы имели в виду Гудериана. Он умер.

– Можно ли полагаться на «восточный» опыт бывших гитлеровских генералов? – уклончиво заметил Лайт. – С Востока они вернулись не победителями, а побежденными.

– Не все, – возразил Гаррис.

– Например, Кессельринг, Шпейдель, – подсказал Келли.

– Но они в основном находились на других фронтах, один отсиживался в Италии, другой в штабе Роммеля во Франции, вешал и расстреливал заложников в Париже, – не уступал Лайт.

– Во главе высшего военного совета мы поставили Хойзингера, – сказал Прайс и посмотрел на Лайта.

– Хойзингер – один из авторов «плана Барбаросса», плана нападения на Советский Союз, и все же он только штабист.

– А что вы скажете о других? – Прайс был явно обеспокоен.

– Манштейн, – назвал Келли.

Беседа принимала официальный тон, и Лайт понял это. От него требовали не рассказа за чашкой кофе, а доклада. И, конечно, Гаррис найдет, о чем потом сообщить в Вашингтон. Но Лайт не собирался делать военную карьеру, и соображения о возможных личных неприятностях мало беспокоили его.

– Эрих фон Манштейн, – начал он, – десятый сын рано умершего прусского генерала фон Левинского, был усыновлен бароном Йорком фон Манштейном. Приверженец гитлеровского блицкрига, любимчик Гитлера, Манштейн по жестокости не уступал самому фюреру. У Манштейна своя теория: успех войны зависит не от военных действий регулярных войск, а от действий специально обученных, готовых на все отрядов головорезов. Во время польской кампании по приказам Манштейка была истреблена масса людей – гражданского населения, военнопленных, заложников. В период войны гитлеровцев на Западе он прославился, в частности, тем, что осуществил прорыв на Сомме. Одно время его объявили даже «первым полководцем рейха». Но на советско-германском фронте ему не повезло с его доктриной молниеносной войны к поголовного уничтожения населения. Манштейну пришлось худо: он провалился на южном фронте и под Ленинградом, не смог со своей группой войск «Дон» пробиться на выручку шестой армии в Сталинград, затем был разбит на Орловско-Курской дуге, где в тысяча девятьсот сорок третьем году он попытался начать летнее наступление. Но в то время как других Гитлер за такие провалы смещал, лишал званий, предавал суду, Манштейна он лишь перебрасывал «для укрепления позиций». Гитлера с Манштейном связывала долголетняя интимная дружба. Манштейн играл фюреру на пианино фуги Баха и одновременно доносил ему на кого только мог. Говорят, что он доносил Гитлеру на своих коллег не хуже удавленного в Нюрнберге Йодля. По этой причине генералы и офицеры, принимавшие участие в различных заговорах против Гитлера, в частности в тысяча девятьсот сорок четвертом году, весьма боялись, что Манштейн узнает об их заговорщической деятельности и донесет своему благодетелю. В тысяча девятьсот сорок третьем году, когда положение на восточном фронте осложнилось для немцев, генералитет посоветовал Гитлеру поставить Манштейна во главе армии. Но и Манштейн потерпел поражение. Два его сына были убиты в России.

– Что вы скажете о Мантейфеле? – спросил Прайс. Лайт скривил губы.