Я глядел на мгновенно проходивших перед глазами людей и мимолётно их узнавал и так же забывал. Над этим мне пришлось задуматься. Я сравнил этих людей с людьми сто лет назад, двести лет назад – они тоже мне незнакомы, тоже суетно носились по своим делам, тоже имели мысли и возможно смысл в жизни. Но они никому неизвестны сегодня – они прожили свой век за один миг. Все их проблемы, кучи желаний, целей, чувств, взглядов, убеждений и сделанных вещей просто растворились вместе с ними. И эти люди будут такими же для будущих людей, которые задумаются об этом. Они неизвестны, живут неизвестными и умирают неизвестными. И таких людей огромное множество во всех поколениях.

Меня это взбудоражило, и я представил, что вот сейчас, если я вдруг умру, то я не буду отличаться от таких людей. Я просто растворюсь. Я не сделал ничего, что оставит существенный след моего духовного существования. Я проживу ещё какое-то время где-то в долгом ящике воспоминаний моих старых знакомых и друзей и окончательно растворюсь в небытии, когда умрут они. Да, жил такой человек – и толку?

Я вспомнил, как ехал тогда в автобусе «Екатеринбург – Каменск-Уральский». При выезде из города я тоже наблюдал за людьми и тоже размышлял. О чём я тогда размышлял? Может, о чём-то схожем. А скорее всего, просто думал: «Пить потихоньку – по два-три глотка, или сразу залпом сделать десять?». Мы ехали около двух часов, захватив с собой трёхчасовое количество выпивки. На половине дороги наши мочевые пузыри наполнялись под завязку, и я предложил воспользоваться опустевшей тарой из-под пива и джина. Так мы и поступили на удивление остальным пассажирам автобуса. Потерпев ещё десять минут, всё бы произошло само собой, только вот не аккуратно в бутылочку, а прямиком в штаны. Впрочем, насчёт аккуратности нашего предприятия можно поспорить. Когда мы начали было отливать, произошла форс-мажорная ситуация – автобус трехануло, видимо на яме, и напор мочевой струи оказался направлен в прочую от бутылки сторону. Макс намочился на пол; Гену повело и он обмочил переднее кресло (благо хоть не попал на впереди сидящих); а меня взяло право руля и я намочился прямо на окно (ладно хоть я сидел у окна, боюсь представить, что бы случилось, если бы я сидел у прохода). Но мы всё быстро стабилизировали. Люди вокруг обомлели.

Тогда было 31 декабря. Институт мы покинули за два дня, успешно сдав сессию. Макс завалил один экзамен, но не парился по этому счёту. Меня позвала Кристина отметить своей компанией, особо не разгуливаться, так сказать по-семейному. Мы направлялись к ней – в Каменск-Уральский, она там жила, а во время учёбы жила в общежитии.

Выйдя из автобуса, мы выкинули пустые бутылки, бутылки наполненные мочой и направились в платный туалет: десять рублей за одно пользование. Время было сумеречное.

«Немного несправедливо брать одну плату за пользование “по-маленькому” и “по-большому”. Могли хотя бы скинуть рублей пять, тогда бы и ссалось не так озабоченно», – сказал Макс, выйдя из туалета. Мы посмеялись и покритиковали всю капиталическую систему, вплоть до того, что Макс изверг из своего рта такую штуку: «Такие как эта старушка (которая брала плату за пользование туалетом), в конечном итоге и становятся миллионерами». Потом узнали номер местного такси и направились по указанному адресу.

Каменск-Уральский – небольшой город, но всё-таки Город. Проезжая его улицы, я нашёл аналогию в наших окраинах – давно застоявшихся и редко изменяющих вид обочинах городской цивилизации. Притом Каменск (как его принято называть местными) являлся таким весь. Я бы назвал этот город дитём Екатеринбурга, его демо-версией, говоря на современный лад. Обычный провинциальный городишка, напоминающий разросшийся посёлок городского типа.

Мы ввалились к Кристине домой пьяные и в ужасно нестабильном состоянии – в предпраздничном и торжественном. У неё дома были родители, что НАС немного обеспокоило. Мы их вообще не сразу заметили; только спустя трёх десятков режущих непривыкшие уши матерных слов, во время того как я начал приставать к Кристине, в дверях между гостиной и коридором появился её отец. Он был вытянутый и худой, с сединой на висках, в классических очках и официально одет. Я обнимал Кристину, или она меня держала; Максим матерился, осматривая свою куртку, потому что пьяный упал и порвал её, а ещё ко всему прочему потерял телефон; Гена допивал остатки дешёвого джина. Её отец посмотрел на нас странно осуждающе и обратился к Кристине:

– Крис, кто эти люди?

– А разве вы не знали, – икая начал говорить Гена, – что говорить о присутствующих в третьем лице – правило дурного тона?

Отец Кристины уставился на Гену; Кристина уставилась на отца и перешла из положения «интимные объятия со мной» в положение «невинная и виноватая». Гена смотрел косоглазыми от беспредельного количества выпивки глазами, с глупой неуместной улыбкой.

– Ты сейчас в моём доме и в моём доме я буду делать так, – Кристинин отец начал подходить ближе к Гене, – как захочу. – Он уставил указательный палец в десяти сантиметрах от лица Гены.

– Указывать пальцем на человека вообще-то тоже неку… неку-льту-рно, – еле выговорил Гена.

– Слышь, мальчик… щенок!.. – уже громко начал отец Кристины, – а ну вышел из моего дома! – И уже обратившись ко мне с Максом: – и вы тоже!

– Вы слишком грубы, отец, – начал Гена. – Мы, конечно, извиняемся… э-э-э… но это не повод, чтобы поднимать голос – все мы люди.

– Мне!.. – громко вскрикнул отец Кристины, но тут же перешёл на шёпот, – насрать на тебя и твоих дружков. Покиньте, пожалуйста, помещение.

– Пап, ну пусть они останутся, – начала говорить Кристина. – Я их сама позвала…

– Крис, у нас гости, – начал её отец, – куда я их дену? – неожиданно перейдя от ненависти к удовлетворению Кристининых слов. Она, видимо, была избалованным ребёнком, если бы было по-другому, тогда её отец непременно должен был наорать на неё и выкинуть нас в подъезд. В общем, всё вышло странно для конечного результата сего конфликта: мы разделись, разулись и нам разрешили пройти в комнату Кристины, условившись с её отцом: «Ни звука от вас чтобы не было слышно».

Комната у Кристины была большая и мы все комфортно расположились. Я упал на мягкую и нежную, как кожа Кристины, кровать; Гена сел за письменный стол и включил компьютер; Макс рухнул на пол и закрыл глаза. Кристина стояла в начале комнаты и смотрела на то, как мы хозяйничаем. Абсолютно никакой культуры, при полноценном её знании, в теории.

– Только тише, ребята, – сказала Кристина и закрыла дверь, потом подошла ко мне и осудительно сказала: – Вы могли хоть не напиваться, потерпеть?

Я молчал и лежал с закрытыми глазами. Я чувствовал, что она смотрит на меня и ждёт ответа на свой вопрос. Кристина решила, что я сплю, и притронулась к моему плечу в надежде разбудить меня. Как только она притронулась ко мне, я схватил её руку, повалил её на кровать и вцепился губами в её губы. Она не сопротивлялась, но спустя пару минут сказала:

– Хватит. Вдруг войдёт мой отец.

– Пусть присоединяется, – не подумав, сказал я, а потом только понял сказанное. Вырвалось невзначай, как-то рефлекторно.

– Дурак, – сказала Кристина непонятно в каком тоне. То ли это был такой тон, типа «ха-ха, какой ты остроумный пошляк», то ли типа «это глупо и совсем не смешно».

Как-то меня «прижало» и я помчался в туалет справить нужду. Будучи один на один с унитазом, тотчас я вспомнил про Гену. «А где Гена?» – сказал я вслух.

Когда я сделал все дела в отведённом месте, выйдя в коридор, я услышал знакомый голос, среди прочих, доносившийся из гостиной. Я пошёл на его зов и прислушался к такому диалогу:

– Ты славный парень, – говорил отец Кристины, по голосу пьяный

– Да вы тоже… – пытался поддержать разговор Гена.

– Просто, понимаешь, Крис… она… она у меня единственная, драгоценная, мой маленький алмазик… – продолжал отец Кристины.

– Да, я понимаю.

– Береги её. Я вижу, как ты на неё смотришь: это неподдельная страсть блеском отдаётся… прям так… понимаешь… Я на её мать – Людку – так же смотрел, царствие ей небесное…

Я слушал их разговор и не воспринял данную информацию всерьёз – обычный пьяный угар. Гена, однако, ничего не сказал в ответ.

– Давай выпьем за неё, – сказал отец Кристины.

Они выпили.

– Слушай, мы сейчас собираемся уходить. Я вижу, вы парни хорошие, хотя сначала показались мне, по правде говоря, дебилами, – сказал отец Кристины и посмеялся. – Ну ладно, мы друг друга поняли. Поняли?

– Да-да, – кротко отвечал Гена.

Спустя полчаса квартира оказалась в полном нашем распоряжении. В миг сюда сбежалось как минимум по десять представителей обоих полов; алкоголь и наркотики естественно пришли вместе с ними.

Уже потом, в самый разгар празднества, под звуки всеобъемлющей вакхической песни, я падал вниз на ковёр, примерно так же как тянулся вверх – только вниз. Я упал и не решался встать; вокруг всё кружилось. Послышалось приближение ступней.

– Ты в порядке? – спросил Гена.

– Нет, – сказал я. – Как ты думаешь, мы правильно живём? – Я смотрел в потолок и задавался этим вопросом.

– Да правильно всё, ты чего? – сказал Гена и хлопнул меня по плечу.

– Представь такую ситуацию. Русского парня усыновили арабы, к тому же мусульмане. Позволь этой фантазии достигнуть головных долей мозга, осознать всю полноту. Представь детство этого парня: как он ходит в мечеть с родителями, как он молится на коленях и возглашает «Аллах Акбар», как он читает Коран, как у него постепенно рождается ненависть к инаковерующим – христианам, язычникам, атеистам и прочим. Теперь представь его юность: вокруг такие же фанатики, кругом арабский диалект и мусульманские нравы, и всё молитвы, молитвы, чтение Корана и бесконечная ненависть к неверующим. Кем он станет? Русским ли он будет? Будет ли он видеть мир правильно? Что будет для него правильное? Что вообще значит: видеть мир правильно? Подумай и скажи мне.

– Не знаю, – сказал Гена и прилёг рядом со мной. – Тут нужно пораздумать.

– Я вот представил, что было бы, если я попал в такую семью.

– Ну, это ты уже начал загоняться, друг. Могло быть, что угодно. Да сейчас на нас может астероид упасть и расхреначить весь дом к чёртовой матери. Стоит задаваться вопросами, но не сходить с ума.

– Может ты прав. Всё-таки, что нас делает нами?

– Мы… – сказал Гена. – Только мы. Всё остальное – фигня.

– Но как же тот парень, о котором я тебе рассказал?

– Просто ему не повезло.

«Просто ему не повезло… и он стал не собой», – так я довёл до конца Генин ответ.

Мы лежали на полу посередине комнаты и смотрели в потолок. Уже не говорили друг с другом, и каждый задумался о своём. Вокруг происходил праздник: громкая музыка, полный дом далеко нетрезвых людей и наш диалог с Геной, – этим мне запомнился тот Новый Год…

Пока мы лежали с Геной на полу, к нам подошёл парень (пусть будет Слава – не помню как его звали). Этот парень совсем недавно демобилизовался из армии и чувствовал себя не как не меньше чем бог среди людей. Слава подошёл к Гене и пнул его в бочину со словами «Эй ты! запах, вставай, давай!» – и всё это с хорошим хмельным акцентом.

Гена, ничего не ответив, схватил его за ногу и повалил наземь. Слава начал кричать, что-то типа: «Ты кто такой?! Кто такой, чтобы служивому перечить?». В общем, завязалась драка. Я стоял и смотрел, даже не думая их разнимать: во-первых, я верил в Гену, тем более он был крупнее этого Славы; во-вторых, Слава был виноват и должен был получить по заслугам; в-третьих, мне было по-человечески интересно. Никто не видел и не слышал драки. Сначала они бились на равных и сил у обоих было достаточно, чтобы убить друг друга; у Славы ручьём шла кровь из разбитой брови; а я получал сильнейшее удовольствие, которое по-сути было неуместным, однако настоящим.

Кульминация событий. Началось самое интересное, от чего у меня захватило дух и перехватило дыхание: Гена сидел на Славе и долбил (как молотками) его лицо; Слава видимо отключился, или просто не сопротивлялся. Гена бы его убил, вполне определённо и я бы вполне осознано не пресёк это убийство – что самое занимательное, когда я вспоминаю те времена сейчас. Слава не был убит, потому что драку заметила Кристина и будто сумасшедшая скинула Гену со Славы. Она всё испортила тем, что спасла жизнь Славе, – как это звучит? Так я тогда думал.

7

Я задумался о человеческих ценностях. Каковы они? И могут ли быть правильные или неправильные ценности? Та моя фраза на полу, в пьяном бреду: «что вообще значит: “видеть мир правильно”?» – серьёзно вошла в моё длинное осмысление. Я понял одно: общественные ценности не создаются обществом, а преподносятся обществу так, что любое им несоответствие считается ненормальностью. Это тенденция, вполне определённо. И пусть этому присваивают ярлык «общественная договорённость», на деле это абсолютный, проникающий в саму пучину бессознательного, аппарат получения чего-либо необходимого от безликой толпы. Общественные ценности очень редко имеют морально-нравственное значение для человека – их придерживается большинство, но их почему-то необходимо придерживаться всем. Просто либо ты принимаешь ценности – то ты свой парень среди других сторонников этой моды ценностей, либо отрекаешься от них, и тебя пожирают с дерьмом. Эта дилемма ставит под сомнения такие явления как демократия и свобода выбора.

Исключение из общепринятых общественных ценностей могут быть только общечеловеческие ценности, играющие роль в глобальном осмыслении мира человеком.

Выходит, что проще примкнуть к тенденциозным ценностям, чем иметь понимание собственных. Выбор человека от моды общественных ценностей к созерцанию собственных ценностей лавирует от того насколько человек интеллектуально развит и способен к здоровой критике, а также насколько человек самокритичен. Этот выбор будет скорее подсознательным. Именно здесь критерием выбора будет являться интеллект и способность его применять. Несомненно, что без критики подобие происходит на автомате – что может произойти вне зависимости от интеллекта человека. Недалёкие люди не будут противостоять интеллектуально развитым, нет, они будут составлять общество – жить плечо к плечу. Такова правда общества, к которому я и не испытываю особой симпатии.

Иногда, происходит так, что люди, которые являются недалёкими, стараются показаться обществу абсолютно противоположными. Здесь имеет смысл сказать о восприятии их мира: они видят мир настолько ограниченным, насколько они сами ограничены. И оттого все проблемы с такими людьми. Эгоцентрическое понимание мира таких людей характерно для детей восьми лет. Это плохо для всех, но, в первую очередь, для них.

Если тенденция – стремиться к тому, чтобы казаться развитым, во всех смыслах, а никак не являться таким, то в этом вина общества. Полноценная вина всего общества. Человек всегда зависит от общества, если он живёт в нём. В этом проблема, которую не видно за толстым слоем безразличия. Именно безразличие даёт полноценную власть невежеству.

Безразличие кругом и всюду. Я от него тоже бежал когда-то и это опять же моя слишком наивная ошибка. Безразличие – элемент социальных ценностей, и я считаю это действительно верным, без сарказма. Безразличие защищает человека от раздражителя тем, что разрешает ему просто не обращать на него внимание, по крайней мере, внешне не показывать этого. Я и сам безразличен ко многому и недоверчив. Я считаю, что это достойно общества. Нет смысла верить в человека. Каков смысл верить в абсолютно нестабильное существо? Не верить даже проще, ибо зависишь только от самого себя и не создаёшь напрасных надежд. Это натолкнуло меня на ассоциативный момент в истории моей жизни.

Как-то раз сидели мы с Геной и вели задушевный разговор. Был вечер, и мы обычно выпивали. Помню, Гена сказал:

– Как тебе Кристина?

– Я чувствую, что она мне нравится, она классно целуется, вкусно пахнет. Меня возбуждает её голос – он такой, понимаешь, приятный, – ответил я.