Цитаты из книги «Чем мы занимались, пока вы учили нас жить»

восседали с княжеской важностью

В реальности «Мужской клуб» оказался убогим и обоссанным тупичком, куда старшеклассники ходили курить сладкие сигареты и мацать девчонок за грудь.

И хоть я мастерил из учебника физики самолетики, хоть мне непонятны были догмы аэродинамики и тяготения, но пальцы мои знали фокус, невыразимый в своей простоте.

Я был непопулярным членом школьного общества, да и в жизни меня ничто особенно не влекло. Холодность моя к вещам, занятиям и идеям не имела границ. У меня не водилось друзей, внимания женского мне не хотелось, книги не волновали фантазию. Компьютерные игры? Да ну... Только телевизор приковывал взгляд, и я залипал в нем, щелкая апатично между всевозможными рекламами жвачки, шоу «Кто хочет стать кем угодно», яркими клипами по MTV и вечерним кино на СТС. Я не был хорош ни в одном из занятий, и после пробных походов в бассейны, на карате и в кружок шахмат родители подняли белый флаг — мол, делай что хочешь, только не заражай нас своим беспросветным унынием. Не то чтоб прилежно, но и не из-под палки я вспахивал поля знаний. Что-то получалось, за что-то давались четверки и тройки. Оставалось два года до конца школьной рутины, и я был намерен тянуть до последнего лямку, ждать, пока жизнь предоставит сюжет и возможность.

Сотки выклянчивались у родителей или выслуживались у бабушек верностью и любовью. И те и другие радовались — ведь у их чад нашлось увлечение, не связанное с наркотиками и половыми контактами, куда доступнее, чем пейджеры и тамагочи. Взрослым казалось, они понимают, чем чада заняты и как их контролировать: вот приносят из школы пятерку — вот получают десяток своих этих самых. Пожалуйста, чем бы ни тешилось.

из телевизора то и дело доносились тревожные голоса о террористических захватах и контроперациях, и это неизменно вызывало ажиотаж среди учеников, давало сюжеты для новых игр, подпитывало скучающую на задних партах фантазию.

Учителей по истории у нас была вереница, в моей памяти все их уроки слиплись в один. Педагоги менялись, соперничая за титул самого строгого и самого скучного, истязая нас тестами, контрольными и сомнительной пользы домашками вроде «объяснить нравственные причины победы СССР во Второй мировой», «сделать личные выводы из Гражданской войны», «подвести итог перестройки». Китайская пытка неконструктивностью, которую, впрочем, к десятому классу воспринимаешь как кашу на завтрак: не нравится, но положено. Некоторые мои одноклассники с виду довольно старательно черпали из истории все имена, события, даты от Крещения и до штурма Белого дома. Коля Вихрев, к примеру, мог наизусть выучить три страницы чистого текста. За пару минут проглатывал какое-нибудь Смутное время, вставал на стул и декламировал голосом Дональда Дака или Жириновского. Класс сотрясался неистовым хохотом.

Школа наша была с уклоном в историю, но, как и все нормальные дети, мы не осознавали себя внутри исторического процесса и в упор не замечали причинно-следственных связей. История — это прошлое. Мы — в настоящем.

Мы садились и смотрели по телику всякую дичь. Пока Катя Пушкарева терпела унижения на работе, а няня Вика бегала за продюсером Максом, мать задавала мне одни и те же вопросы: ну что, как там в школе, что нового на уроках, проходили ли уже то-то и то-то?

«приличная школа, куда ходят приличные дети приличных родителей». И мы все ходили в одинаково приличной черно-белой одежде. На уроках делали страшно усердные лица, по крайней мере когда учитель вдруг отрывался от книги и начинал есть нас глазами. Мы притворялись, будто всё понимаем и принимаем, не бунтовали и не возражали, даже когда учитель впадал в очевидный маразм. Себе же дороже!