– Ну вы идете, нет? – крикнул уже перешедший дорогу Мелкий. – Я жду тебя в позе «какающий за углом», – он быстрым шагом двинулся вдоль стены больницы и скрылся за углом.

– Только не на тропинку, придурок, – крикнул Череп и побежал к нему.

6

Семейный ужин – обязательное мероприятие. Мама всегда настаивала на этом, и никто не смел возражать. Маме вообще было сложно возразить. Ее властный и волевой характер мог, наверное, двигать пароходы, если бы она захотела. Детей своих она воспитывала в строгости, не раз применяя для этого ремень или еще что потяжелее. Алексею даже как-то раз перепало железным ведром по голове. Может он из-за этого стал таким несдержанным грубияном?

Мать сидела в своем кресле во главе стола. Нет, она не пересаживалась для трапезы – передвигали стол прямо к ней, который всегда стоял у дивана. «Завтрак и обед съедайте где хотите и как хотите, но ужин – это святой семейный обычай, это важно», – так она всегда говорила.

И вот, после тщательного мытья рук, после причесывания волос и выправления одежды, все усаживались за стол. Миша и Леша сидели по левую руку на пододвинутом так же ближе к столу, когда-то светло синем диване, по левую руку сидел Родион на старом деревянном стуле, а напротив, на табуретке, уселась тетка, прислонив костыль к столу. Готовила обычно тетка, которой немного помогал по хозяйству вечно безработный Алексей. Да, сквозь зубы, но так велела мать. На столе стояла утятница с тушеным мясом; вареный картофель, от которого еще шел пар, посыпанный укропом, и вчерашние жареные караси, холодные. Тарелки и приборы были идеально разложены перед каждым едоком, скатерть была белее снега. Ее стелили только на ужин. Такую белизну и чистоту тарелок всегда требовала мать, а тетка не умела ей возразить.

Мама редко мылась, потому что на восемьдесят шестом году жизни это становилось очень тяжело. Юркая и энергичная тетка, которая уже тоже была не молодой, мыла ее как могла, – мокрыми тряпками и салфетками. Но раз в месяц она все же удосуживалась дойти до бани. Тоже не без помощи своей сестры. Руки так же мыли ей в тазу. А утка-горшок, спрятанная под креслом, давно стала неотъемлемой частью интерьера. Поэтому в воздухе пахло тушеным мясом, сыростью старого немецкого дома и грязным телом толстой старухи.

– Скажем спасибо Господу нашему, вседержавцу, за этот ужин в кругу семьи. За это мясо и овощи, за то, что мы здоровы и за наши чистые души. Прости нас, если согрешили. Дай Бог здоровья моим детям и дай мне сегодня нормально сходить в туалет, – мама перестала читать молитву и открыла глаза. Все тоже открыли и подняли на нее полные трепета взгляды, – третий день уже просраться не могу. Ешьте.

И все стали есть. Зазвенели ложки и вилки, Миша привстал с дивана, чтобы наложить маме мяса и картошки. Рудик что-то сказал на своем тарабарском языке – то ли оскорбил всех, то ли шутку пошутил, протягивая беспалую руку к карасям. Мама не ругала его за то, что он ест голыми руками и не пользуется приборами. Все остальные члены семьи уже к этому привыкли. Она говорила, что ее Рудольф особенный, ему можно и без вилки. Но сама же каждый раз с презрением поглядывала на его трапезы. Тётка налила себе и Лешке по рюмке водки, у остальных был в кружках сладкий черный чай.

– Леша, завтра снова пойди поищи работу. На хутор к Евкурову загляни, может со сбором картошки или с овцами помощь нужна, – мать говорила с набитым ртом, а подбородок блестел от жира.

– Ладно, как раз там его дочурка на меня поглядывает кажись, – когда все уже принялись есть, он все еще накладывал себе гору еды, все выше и выше. Его тарелка явно отличалась большей глубиной, нежели у всех других членов семьи.

– Тебя послушать, так все только спят и видят, как бы затащить тебя в постель, – смеялся Миша.

Рудик отделял хребет карася от филе и тоже что-то гаркнул, подтверждая слова брата. От улыбки его незашитая заячья губа стала шире, еще сильнее оголив ряд желтых и кривых зубов.

– Чья бы корова мычала, полные мужчины нравятся женщинам, – ответил Лешка Рудику, – а ты вон тощий как велосипед, поэтому у тебя бабы нету.

Три брата негромко засмеялись.

– Деньжат нам не помешало бы, – заявила тётка, – казна пустеет, миледи.

Обращалась она к сестре, улыбаясь. Ее редкие, когда-то черные, а теперь сильно седеющие волосы были стянуты на затылке, глаза радостно поблёскивали алкоголем.

– А что вы все на меня уставились, я пытаюсь пробиться, но на это нужно время, – начал возмущаться Миша, должным образом адресуя это всем, кроме матери, – завтра вот как раз поеду показывать квартиру в Черняховске.

– К тебе нет никаких претензий, дорогой, – погладила его по руке мать, – ты обязательно со всем справишься и в будущем сделаешь нашу жизнь чуточку лучше. Я в тебя верю.

– Гмх.

– И ты тоже делаешь нашу жизнь лучше, конечно же, – обратилась она уже к Рудику, – без твоих охотничьих пристрастий, мы бы не вкушали сейчас такого дивного бобра.

– А ты, – она указала вилкой на Лешку, – не прикасайся к девчонке, если она сама не попросит или пока ее отец не даст добро. Не нужно нам ссориться с Дим Димычем, он нам много что со своих полей продает, почти за бесценок или в обмен на свежую дичь и ягоды из леса. Да и мужчина он хороший, обязательный. Сразу видно – советское воспитание, старая школа. И вообще я считаю, что тебе нужна женщина покрупней, чтобы под стать. А то неровен час, ты и эту малютку задавишь. Погреб у нас не резиновый.

Кусок вареного лука вывалился из ее почти беззубого рта на стол. Она подцепила его желтым ногтем большого пальца и отправила обратно в рот, смачно облизав палец.

7

Старшая медсестра провела их через весь второй этаж, обратно к палате номер 18. Если бы не Катька, Давид точно бы рухнул прямо тут, – так кружилась. Она держала его как раненого солдата за талию, а он перекинул через ее голову руку. От нее шло ни с чем не сравнимое девичье тепло и забота – это ощущение было для него совсем новым. Мамино тепло ощущается несколько иначе. Он кажется весь уже пропитался ее духами. Таня шла позади, то и дело лихорадочно поглядывая на телефон.

Алевтина Олеговна открыла дверь в палату и вошла, ребята остались стоять в коридоре и не знали, что их ждет. Та вышла почти сразу и сообщила:

– Хотела убедиться, что вы ничего не забыли, – а потом проследовала к двери в самом тупике коридора, совсем рядом.

Эта дверь ничем не была примечательной – обычная железная дверь, выкрашенная в серый цвет, без каких-то табличек или надписей. Она достала из кармана халата большую связку ключей и стала их перебирать, пытаясь найти нужный. Начала отпирать замок, – три громких перестука эхом пронеслись по пустующему коридору. Дверь легко открылась и сразу повеяло сквозняком. Она сунула руку внутрь темной комнаты и включился свет. Помещение было небольшим. Вдоль всех стен стояли коробки, мусорные пакеты и еще какой-то строительный мусор, видимо оставшийся после ремонта.

– Это помещение временно используется как склад строительного мусора. У руководства больницы пока руки не дойдут все отсюда выгрести, да и ремонтные работы до сюда не дошли, как видите, – ее осанка горделиво держала орлиную голову.

Ребята подняли головы к потолку, который когда-то был белым, но плесень за столько лет не оставила ей шанса, а темно-зеленые стены во многих местах зияли голой штукатуркой и трещинами.

– Я не знаю, что этим бандитам нужно, но они вас настойчиво искали. Я бы даже сказала слишком нахально, а добра от таких людей не жди. Они караулят у главного входа. Есть еще выход, с торца здания, но в таком случае вам нужно будет пройти через весь первый этаж – они могут заметить. Да и не только они. Никто из персонала вас не выпустит, если узнает, – она смотрела на Давида, – пациент с таким диагнозом должен находиться в кровати и я, признаться честно, делаю это скрипя сердцем, но все же верю, что это правильно. Не мое дело, зачем вы им понадобились, да и знать не хочу. Вот возьмите, – она достала из кармана три блистера с таблетками и протянула Давиду, – это от головной боли и головокружения. Когда доберетесь до безопасного места, я настоятельно рекомендую вам хорошенько выспаться.

Она замолчала и оглядела всех троих вновь, тяжело вздохнув. Те стояли с опешившими выражениями лиц и хлопали глазами. Господи, они ведь совсем еще дети.

– В дальней стене этой комнаты есть дверь, скрытая за коробками. Запертая на простую щеколду, она выведет вас на железный балкон. Там же вы найдете выдвижную лестницу. До ремонта по документам это был аварийный выход, а я слишком давно здесь работаю, чтобы не изучить все углы этого здания.

– Почему вы нам помогаете? – задала вопрос Таня.

Алевтина Олеговна посмотрела на Давида и сказала:

– Я хорошо знала вашего отца, мы учились в одном классе. Когда прочитала фамилию и инициалы в вашей медицинской карте, сразу поняла, кто вы. Вы с ним одно лицо, – на секунду она замолчала, глядя на Давида, – мне очень жаль, что он погиб, хороший был человек.

Она отвела от него взгляд и устремила его в другой конец коридора, где по-прежнему не было не души.

– А теперь ступайте. Будьте осторожны. Не забудьте прикрыть за собой дверь, – неспешным шагом она двинулась по коридору, нервно перебирая ключи в кармане.

****

На заднем дворе больницы, почти в полной темноте стояли Череп и Мелкий. Кроме недавно скошенной травы и кустов сирени по кругу забора, ничего больше не было. На задней стене п-образного здания были две железные двери, каждая на своем конце: правая наглухо закрыта амбарным замком и толстый слой дерна под ее основанием говорили о том, что ей давно никто не пользовался, а вот другая не была обременена замком. Было очевидно, что этой дверью часто пользуется персонал больницы, чтобы выйти на перекур, потому что радом с трехступенчатым крыльцом стояла коробка с сигаретными окурками. Рядом с ней тоже их валялось немало. Ее они и стали караулить. Только вахту несли чуть поодаль, рядом с густой и высокой сиренью.

– Получше вытри, все равно воняет. Ну как можно в свое же дерьмо наступить, – громким шёпотом ругался Череп.

– Ну так ночь на дворе, хоть глаз выколи. Я кажись еще и руку испачкал, пока подтирался листиками, хочешь понюхать?

Череп почувствовал, как к его лицу поднесли еще более сильную вонь. На что он сразу отреагировал, оттолкнув его руку за запястье и отпрыгнув в сторону.

– Ты еб… черт засратый, ахерел?! – ударил со всей силы ногой и точно попал по заднице наклонившегося от смеха Мелкого.

Тот ахнул и заржал еще сильнее, так сильно, что повалился на влажную траву. Череп тоже не выдержал и оба они стали хихикать, как нашкодившие ученики за последней партой.

Загорелась лампочка над дверью и изнутри кто-то стал открывать замок, Череп и Мелкий юркнули в сирень. После трех металлических щелчков она открылась и на свет вышел низенький мужчина в толстых очках, а следом за ним полная женщина с большой родинкой на подбородке и выкрашенными в бордовый цвет короткими волосами. Они на ходу доставали пачки сигарет из карманов своих белых халатов, оба закурили. Обсуждали что-то негромко о зарплате, о тяжелой смене и о том, как женщина вроде бы жаловалась на свою невестку, которую то и дело называла шлюхой. Караульные в кустах не могли разобрать все, о чем они говорят, но смотрели в оба.

Мелкий стал доставать пачку сигарет из кармана.

– Потом покуришь, а то эти заметят, – прошептал Череп, – бля, ты точно не в штаны себе насрал, воняешь капец.

– Ну ладно. Они просто закурили и у меня рефлекс сработал, тоже захотелось.

– Зато мы теперь знаем, что тут действительно есть второй выход. Только открывается он ключом изнутри, который они вряд ли смогут раздобыть.

А вообще мне начинает казаться, что их тут нет и не было. Как дураки тусуемся тут весь вечер. И почему мы их боимся, прячемся в кустах, как малолетки? Почему просто не зайдем в эту сраную больницу и не перевернем там все вверх дном?

– Потому что Герберт считает, что нам нужно быть осторожными и не привлекать внимания полиции, – Мелкий сорвал несколько листов сирени и стал тереть ими свою правую ладонь.

– Ты вечно ему жопу лижешь, как шавка, – чуть слышно, отвернув голову сказал Череп.

– Чего ты там шепчешь, я не слова не разобрал.

Не время. Пока не время выступать против Генки так очевидно. Мелкий тут же на меня донесет. Этот идиот только и делает, что в рот ему заглядывает и готов на все пойти, лишь бы его не разочаровать. Даже если бы тот сказал ему убить кого-то, Мелкий бы только спросил – ножом или кувалдой?

Сидел бы сейчас в баре у Светки и пил пиво, смотрел бы футбол, а потом трахнул бы ее в рот в сортире. А так, имеем пока то, что имеем: вонючий и пьяный черт Мелкий, скошенная трава налипла на берцы, темнота, комары, и я как дебил прячусь от докторишек в кустах.

– Да ничего, зевнул просто. Вон смотри уходят вроде.

Двое в халатах затушили бычки о крыльцо и бросили в коробку. Никто не попал. Дверь закрылась, выключился свет и ее снова заперли изнутри на три оборота.

****

Вход в больницу не охранялся. Генка не помнил, чтобы там вообще хоть когда-то бывала охрана. Он несколько раз попадал сюда по разным поводам. Например, в 6 лет ему мальчик постарше сломал челюсть утюгом, в 12 он лежал тут с какой-то инфекционной штуковиной, в закрытой плате. Все тело тогда покрылось волдырями, и чесалось жутко. Затем медицинские комиссии много раз от детского дома, где он жил, затем военные комиссии сюда же. В армию его так и не взяли – психиатр забраковал. Он даже на учете состоит до сих пор. Да насрать вообще. В армию он не хотел, поэтому даже обрадовался.

Проблемы начались, только когда он захотел отучиться на водительские права, – оказывается с белым военным билетом этого делать нельзя, мол с нестабильной психикой за руль запрещено. Но в итоге Генка сумел решить этот вопрос совсем недавно, когда наработал городской авторитет обзавелся нужными связями. Рука руку моет, понимаете?

С Никитой они попали в детский дом города Черняховска еще совсем малышами, – даже в школу не ходили. Генкина мать по пьяни зарезала свою родную сестру, тетку Оксану.

Дело было в Новый год. Ёлок и подарков у них тогда не водилось, только вафли и конфеты, которые давали соседи. Генка хорошо помнит это время, – не самое лучшее, но приятное сердцу. Мамка тогда даже готовила какую-то еду. Но это было нечасто, в основном они голодали. Точнее он голодал, а она пила. Большую часть времени она спала пьяная, но иногда играла с ним и рассказывала смешные стишки. Часто к ним приходили гости, обычно мужчины. Они до поздней ночи громко разговаривали и смеялись. Генка хоть и был очень голоден, но чувствовал себя счастливым. Он знал, что мама любит его. Вот в один из таких праздников его мать пырнула ножом в шею родную сестру. Она приезжала к ним в гости довольно редко, потому что жила на другом конце области, где-то у моря. Матери почудилось, что ее сестра – это какой-то жуткий лесной монстр с клыками. Только потом Генка узнал, что такое «белочка».

Отца своего он не знал. Уже после детского дома, пытаясь его найти, Генка выяснил, что тот уже очень давно уехал из области куда-то за границу. И продолжать поиски там у него пока не было возможностей, но идею эту он окончательно не забросил. Ему очень грело душу, что где-то по земле ходит его кровный и самый ближайший родственник. Его семья.

Генка никому в этом не сознавался, а друзьям говорил, что мол пошел бы он к такой-то матери, и надеется, что он сдох где-то в канаве. А сам в глубине души верил, что рано или поздно найдет его. Все его финансовые устремления и наработка всё нового влияния были направленны должным образом на то, чтобы наконец суметь начать поиски заграницей. Но пока что он бандит всего лишь районного масштаба.

Как и почему они стали жить вчетвером: он с мамкой, Никита и его мама, – Генка не помнит. И Никита сам уже не помнит, но вроде бы из-за того, что их выгнала из дома его бабка. Это было еще до маминой «белочки».

Тётя Анжела приходилась матери лучшей подругой детства, если можно это так назвать. Она не напивалась так сильно, как мамка, и даже на работу ходила. Обе матери между собой все время из-за чего-то ругались, но Генка был очень рад узнать, что у него теперь есть братик. И хоть Никита всегда отличался застенчивостью и молчаливостью, с ним было в разы веселей. А еще тётя Анжела часто пекла вкусные блины и приносила с работы мясные консервы, – жить стало чуточку лучше. К ним в дом стали все реже приходить веселые гости, не дающие спать до самого утра. Сваленные кучи грязного постельного белья и других тряпок куда-то испарились. На кухне стало больше вкусных запахов еды, нежели водки и зеленого лука с соседской грядки. Мамка продолжала проводить свои дни в постели, а вечера – за кухонным столом, выпивая и ругая всех на свете. Тётя Анжела была строгой, но в то же время очень заботливой женщиной.

Затем случилась «белочка». Мать куда-то забрали на машине с мигалками. Генка тогда еще не понимал, что на самом деле происходит. А их с Никитой поместили в детский дом.

Оказалось, что тетя Анжела вовсе не мать Никите, а его двоюродная тетка. Она обещала забрать их двоих, но так и не забрала. В последствии оказалось, что она правда пыталась оформить опекунство, но только на Никиту. Ей отказали, потому что у нее не было своего жилья. Никита не помнил свою настоящую мать. И только в старших классах они узнали, что та умерла при родах, когда рожала Никиту. Тетя Анжела спустя какое-то время уехала куда-то в другую часть области, и Никита, уже покинув стены детского дома, не захотел искать ее.

Прожив в детском доме почти год, Генка не оставлял надежды на то, что мамка скоро приедет и заберет его отсюда. Тут было неплохо – кормили вкуснее, чем дома, давали одежду, а игрушек вообще навалом, правда чистить зубы заставляли два раза в день и учить буквы с цифрами. Генка выучил за этот год почти все матерные слова, которые может знать ребенок в его возрасте. Вскоре он пошел в первый класс. Учиться ему не нравилось, но Нина Николаевна, их воспитатель сказала, что так нужно. Нина Николаевна была хорошей женщиной, она до самого их выпуска из детского дома заботилась о них с Никитой. Ее все любили.

Когда он стал постарше, то выяснил, что мамка за ним может и не прийти. Ей дали 11 лет тюрьмы за убийство и хранение наркотиков. Это почему-то не сильно ранило его сердце, а по правде сказать, вообще не ранило. За несколько лет он успел забыть даже, как она выглядит, а то что тут намного лучше, чем дома, – это он точно уяснил. В последствии она и вовсе умерла в застенках исправительной колонии – туберкулез.

Никиту чаще прочих таскали по врачам, и все говорили, что у него проблемы с речью и задержка в развитии. Но Генка знал, что никакой задержки у того нет, – он просто не очень любит говорить и проявлять эмоции. Никита с самого первого дня их знакомства был таким. Они всегда были вместе. В школе сидели за одной партой, за одним столом ели, их кровати в комнате стояли рядом, а если приходилось драться, то всегда заступались друг за друга. А драться приходилось часто, особенно в возрасте 10-12 лет. Старшие ребята всегда всех задирали, но Генка не признавал ничье лидерство и всегда опрометчиво огрызался. Множество раз их с Никитой били целой толпой, но никогда он не перед кем не прогибался. Так он собственной кровью и заслужил уважение. А после медкомиссии так вообще стали сторониться его, как психа со справкой на руках. Пошел слух, что с такой справкой он может даже убить человека и ему ничего за это не будет.

Это было на руку, – битвы за выживание прекратились, дышать стало свободнее. А когда старшие ребята покинули стены детского дома, Генка и вовсе ощутил себя королем. Они с Никитой уже тогда зарабатывали неплохие деньги: продавали за стену гуманитарку, торговали наркотой, а также сутенерство, – местные девочки постарше не прочь заработать.

Некоторые люди вокруг поговаривали, что они с Никитой на самом деле братья, вроде как сводные, потому что отец у них один. Но даже если и так, это ничего не меняет. Генка и без того считал Никиту братом. Но Никита наотрез отказывался разговаривать о возможном общем отце, он вообще ничего не хотел знать о их родственниках, каких бы то ни было. Если начинался подобный диалог, тот закрывался в себе еще сильнее, поэтому Генка зарекся не поднимать эту тему.