С обрыва гремели мушкеты, свистели пули. Как и опасался Михась, противник сам пошел в атаку под прикрытием нескольких стрелков с дальнобойными ружьями, оставшихся на прежних позициях. Но их атака все же запоздала. Вервольфы даже не успели достигнуть кромки прибрежного обрыва и, увидев неожиданный встречный бросок дружинников, слегка замешкались, остановились и принялись палить с колена или лежа. Начался встречный бой, в котором обе стороны оказались в равном положении. Теперь все решали меткость стрельбы и способность уклоняться от ответных выстрелов.

Михась на выходе из первого же кувырка выстрелил по ближайшему противнику, перекатился вновь, выстрелил во второго. Кажется, попал оба раза. Он бросил пистоли, и, не прекращая движения, расстегнул подсумок, выхватил ручную бомбу, рванул кольцо. Выдернулась тонкая бечевка, раскрутилось колесико в запальном устройстве, высекло искры из кремня, зажгло фитиль. Михась размахнулся, и, прыгнув головой вперед, швырнул дымящуюся бомбу на обрыв. «Получай, вервольф, гранату!».

Взрыв взметнул тучу то ли земли, то ли пепла, на секунду закрывшую обзор.

– Тема! – крикнул Михась своему бойцу, давая понять, что хоть обстановка и изменилась, предыдущий приказ остается в силе.

Тот в два прыжка достиг обрыва, бросил ружье, подставил сомкнутые в замок руки. Михась мельком взглянул на Степана. Тот по-прежнему прятался под обрывом, но уже привставал, проделывая какие-то манипуляции со своим самопалом. Михась с разбегу оперся стопой в подставленные ладони, без труда вскочил на невысокий обрыв, сжимая в руке готовый к бою нож.

Он вынужденно прыгал вслепую, не зная численности и расположения неприятеля. Самым опасным было первое мгновение, за которое ему следовало оценить обстановку и начать адекватные действия. Тут легко было схлопотать пулю или удар клинком. Однако, когда Михась взмыл над обрывом, Степа, подняв над головой пищаль лишь одной – здоровой – рукой, опер ствол на край обрыва и выпалил в сторону неприятеля. Он побывал в десятках сражениях и схватках, и даже будучи раненым, точно знал, что и когда нужно сделать в бою, чтобы максимально помочь своим товарищам. Те враги, что уцелели после взрыва, невольно пригнулись или отшатнулись от этого выстрела. И Михась получил то самое драгоценное мгновение, которое было так необходимо ему для начала ответных действий.

Дружинник мысленно похвалил себя, за то что, бросившись в атаку, он повел своих бойцов чуть вправо от того места, где заметил дымок от направленного в него выстрела. Лешим удалось зайти противнику во фланг. Вервольфы отступали! Грамотно выстроившись цепочкой, чтобы не попасть всем одновременно под залп, унося раненых, они с похвальной быстротой бежали к околице сгоревшей деревни, к лесу. Вероятно, потери половины отряда и последний взрыв ручной гранаты отбили у них охоту к дальнейшему поединку с лешими. Конечно же, они оставили заслон. Двое вервольфов стояли во весь рост, держа в руках пистоли. Но, поскольку Михась появился не с фронта, а с фланга, получилось так, что один противник перекрывал другому траекторию стрельбы.

Михась вновь кувыркнулся вперед, навстречу врагам. Однако на сей раз на выходе из кувырка он не стал вставать во весь рост, а в приседе сделал еще один бросок вперед, достав ближайшего к нему противника длиннющим прямым уколом в низ живота. От такого укола человек словно сдувается, мгновенно оседает вниз. Перед тем как Михась завершил свой выпад, враг успел выстрелить, но обе пули прошли высоко над головой так и не выпрямившегося во весь рост дружинника. А вот теперь пора вскакивать на ноги, толкая навалившийся труп на второго противника. Михась так и сделал, но второй враг уже сам падал на землю. Михась увидел, как сбоку к тому подскочил Тема, протянул руку, вынул из горла поверженного вервольфа свой нож, который, очевидно, только что метнул в него.

Михась вскочил, принял боевую стойку, убедился, что поблизости нет противника, готового вступить в рукопашную схватку, и тут же залег, вспомнив о вражеских стрелках в укрытии. Его бойцы залегли рядом.

– Все целы? – шепотом спросил Михась, не поворачивая головы, не решаясь оторвать взгляда от обгоревших развалин, за которыми мог укрываться враг.

– Лис ранен. В бедро, – так же шепотом ответил Тема.

– Перезарядить оружие, – скомандовал Михась, а сам, толкнувшись обеими руками, рывком приподнялся и тут же вновь упал на землю.

Развалины окутал дым от двух или трех выстрелов. Но пули вновь миновали вовремя залегших дружинников. Михась перекатился за какой-то камень, осторожно выглянул из-за него, и увидел, как от обгоревшего остова печи, из-за которого только что велась стрельба, пригнувшись, бегут к лесу трое вервольфов с длинными ружьями в руках. Это отступал последний заслон.

Михась взвесил обстановку, и, чуть поколебавшись, отдал приказ:

– Мы отходим к реке, к челну. Преследовать врага вчетвером, имея двух раненых, не можем. Тема, прикрывай. Как только оттолкнем челн от берега – окликнем. Ты оставляешь позицию и бежишь к нам, добираешься вплавь.

Михась опередил своих бойцов, помогавших раненым добраться до берега, и поджег две проклятые лодки, чтобы не достались неприятелю. Хоть и с продырявленными бортами, они вполне были пригодны для плавания.

Вниз по течению реки Великой челн летел, как на крыльях. Михась, находившийся в том особом возбужденном состоянии, которое бывает после победы в смертельной схватке, правил рулем и парусом так, будто участвовал в гонках английского королевского яхт-клуба. Впрочем, он действительно принимал участие в таких гонках десять лет назад в Портсмуте, в команде адмирала Дрейка. На излучинах реки, под приглубым берегом, к которому прижимался стрежень течения, челн сильно кренился на борт, срывал брызги с гребней невысокой речной волны. Но находившиеся в челне бойцы, даже раненые, тоже пребывали в приподнятом расположении духа и не обращали внимания на эти брызги, окатывавшие их время от времени.

– Однако, давненько мы с вервольфами не встречались! – первым озвучил общую мысль Лис, пользуясь некой неписаной привилегией, освобождающей раненых от строгого соблюдения субординации.

– Век бы их не видеть! – откликнулся Михась, хотя и праздновавший в душе победу, но все же немало огорченный выходом из строя своего бойца и Степы.

«Зря я поддался на уговоры Степана и взял его с собой. Он, конечно, воин лихой, но подготовка у него совсем не такая, как у нас. Вот и схлопотал первую же пулю. Хорошо, хоть в плечо, а не в лоб» – переживал про себя десятник. Но вслух он произнес совсем другое:

– Все молодцы, действовали грамотно и четко. Степе – особая благодарность: вовремя нас прикрыл своей пальбой, когда мы на обрыв взбирались.

– Да ладно, Михась. – Степа чуть поморщился от боли и непроизвольно дотронулся рукой до повязки на раненом плече. – Подвел я вас, завалился в самом начале боя… А с вервольфами я не далее как вчера утром повстречался, во время разведки. Учуяли они нас с Ваняткой, незнамо как, погоню устроили. Но мы, слава Богу, оторвались!

Степа перекрестился здоровой рукой.

– Чую я, что не раз еще за время осады нам с ними дело иметь придется, – задумчиво произнес Михась. – Опасные противники. Как, впрочем, и большинство ландскнехтов и рейтаров в королевском войске. Да и шляхетская рыцарская конница – тоже не подарок. Особенно личная гвардия короля Стефана, гусары по-ихнему. Мы-то люди привычные, а вот нашим казакам и стрельцам тяжело придется. Они все больше с ордынцами да с ливонцами привыкли воевать. А теперь лучшие войска со всей Европы на нас ополчились.

– Ничего, командир, прорвемся! – откликнулся Тема любимым присловьем леших.

Челн миновал очередную излучину и вылетел на плес, за которым открылась величественная панорама Пскова. Город, как изготовившийся к схватке боец, застыл строго и сурово среди дымов своих сожженных посадов.

На рассвете, проводив Михася с бойцами и другие разведотряды на вылазку по уничтожению плавсредств в окрестностях Пскова, Разик вместе с дьяком государева пушечного приказа Терентием Лихачевым явился в Кром, на княжеский двор. Олежа и подчиненная ему команда артиллеристов и инженеров из Лесного стана уже находились там, возле своих орудий с зачехленными стволами. Олежа отправил на отдых бойцов, простоявших всю ночь в карауле возле орудий, и теперь расхаживал по двору взад-вперед, поджидая начальство. Остальные дружинники расположились тут же, на травке, мудро полагая, что повоевать они еще успеют, а вот полежать лишние полчаса – вряд ли. Только оружейных дел мастер Губан сидел, привалившись спиной к пушечному лафету, и, по обыкновению, что-то чертил на гладкой белой дощечке черным грифельком.

При виде Разика и дьяка Олежа подал команду «смирно!», побежал им навстречу с докладом. Выслушав доклад и поприветствовав бойцов, Разик приказал им выстроить оцепление в десяти шагах вокруг орудий, а сам с дьяком подошел к одной из пушек, положил руку на ствол:

– Сейчас, Терентий, мы покажем тебе кое-что из наших новейших изделий, о которых никто пока не ведает. Но вначале необходимы некие пояснения.

Разик повернулся было к Губану, который, собственно, и был автором замечательного изобретения, но вовремя передумал. Губан был чрезвычайно талантливый инженер и ученый, пожалуй, даже гениальный. Однако у него была одна особенность. Беседуя с кем угодно на свои профессиональные темы, Губан не умел разговаривать человеческим голосом. Он либо орал, размахивая руками и совершенно не стесняясь в выражениях, либо бормотал себе под нос что-то невразумительное. Поэтому Разик решил не подвергать дьяка, не знакомого с особенностями губановской речи, неизбежному умственному потрясению, а поручил объяснения Олеже, ставшему недавно главным артиллеристом поморской дружины.

– Как ты знаешь, господин государев дьяк, – почтительно начал свою речь Олежа, наслышанный о заслугах и опыте Терентия в оружейном деле, – при выстреле из орудия в стволе образуется пороховой нагар. Нагар этот стараются удалить, прочищая орудие перед каждым новым выстрелом. Но самую нижнюю плотную часть нагара все равно снять невозможно, и при длительном использовании этот слой в стволе нарастает.

– Знаю, конечно! – ласково кивнул дьяк своему молодому коллеге, который явно смущался, беседуя со столь высоким начальством. – От нагара калибр орудия уменьшается, прежние ядра к нему уже не подходят, нужно подбирать меньшие. Но изготовление больших наборов подкалиберных ядер – дело практически невозможное. Да и все равно дальность и точность стрельбы снижается.

– Вот мы у себя, то есть, в северной вотчине боярина Ропши, попытались против неисправности сей особые меры принять, – продолжил Олежа, ободренный доброжелательным отношением Терентия. – И выточили в стволе орудия продольные нарезы, чтобы пороховой нагар скапливался в них и не уменьшал калибр.

С этими словами Олежа, осмотревшись по сторонам, и убедившись, что посторонних за оцеплением рядом с орудиями нет, снял со ствола пушки чехол. Терентий с любопытством заглянул в дуло и увидел там дюжину радиально расположенных параллельных нарезов глубиной в десятую часть гривенка.

– Молодцы, – вежливо похвалил дружинников дьяк, но в его голосе явственно звучало сомнение. – Но ведь при выстреле пороховой дух будет истекать из ствола по нарезам, и сила выстрела упадет!

– Никак нет! – поспешно ответил Олежа. – Мы нарезы в стволе произвели по спирали, и если ядро при заряжании плотно забить, оно заполнит нарезы, и сила выстрела остается прежней. Мы провели испытания, составили таблицу дальности и рассеивания.

Олежа расстегнул верхние крючки кафтана, засунул руку за пазуху, достал квадратный замшевый кошель, вынул из него сложенный вчетверо лист плотной бумаги, развернул, протянул дьяку. Терентий взял бумагу, принялся внимательно изучать записи и столбики цифирей. Постепенно выражение недоверия на его лице сменилось крайним изумлением. Дьяк оторвал взгляд от бумаги, растерянно взглянул на Олежу и Разика и вновь принялся перечитывать таблицу, словно не веря своим глазам. Лешие понимающе молчали, не мешая ему. Наконец, Терентий обрел дар речи:

– Что… Что это? Неужели, правда? Но как? Почему?! – воскликнул он.

– Это правда, Терентий, – подтвердил Разик. – Дальность стрельбы возросла, при этом точность увеличилась более чем в два раза. Олежа, поясни.

Олежа охотно продолжил свой рассказ:

– Мы пришли к выводу, что наблюдаемое двукратное снижение рассеивания, то есть повышение дальности и точности стрельбы из орудий с нарезным стволом, вызвано тем, что ядро, двигаясь во время выстрела по стволу со спиральными нарезами, приобретает вращательное движение. Далее, в полете, оно из-за этого вращательного движения получает дополнительную устойчивость на траектории, подобно тому, как детский волчок, крутясь, твердо стоит на полу. По такому же принципу, судя по старинным греческим книгам, метали диск греческие атлеты. Чем сильнее закручивали они его во время броска, тем дальше он летел. Вращающееся ядро, обладая соответствующей инерцией, меньше сносится ветром, лучше преодолевает сопротивление воздуха. Вот так, решая задачу уменьшения нагара в стволе, мы открыли совершенно новый способ стрельбы. Это все сделал наш умелец, инженер Губан.

Губан по-прежнему скромно сидел в сторонке, уткнувшись в чертеж, будто бы беседа его не касалась. Вероятно, он был так увлечен какой-то очередной новой идеей, что не обращал внимания на окружающую действительность.

Терентий некоторое время потрясенно молчал, пытаясь осмыслить все услышанное. Затем он глубоко вздохнул, тряхнул головой и воскликнул:

– Ну, братцы, что ж мы с вами стоим? Будем немедля нарезать все псковские пушки!

Разик и Олежа переглянулись, и сотник положил руку на плечо Терентия:

– Погоди, дьяк! Мы тебе рассказали лишь о преимуществах нарезных орудий, но у них есть и существенный недостаток: резко замедляется темп стрельбы. Чтобы забить должным образом ядро в нарезной ствол, нужно потратить времени в пять раз больше, чем при заряжании обычного орудия.

– Это плохо! – огорчился Терентий, мысленно уже прикинувший, какие огромные преимущества над противником дадут псковскому гарнизону новые пушки, превосходящие по дальности и меткости стрельбы все известные артиллерийские орудия. – Может, есть какой-то выход? Размышляли ли вы, как ускорить заряжание?

– Есть у наших умельцев-оружейников на сей счет одна задумка, – кивнул Разик. – Но проверить ее они не успели. Кстати, еще не ведая о нападении короля Стефана Батория, Олежа с Губаном собирались к вам в Псков, на пушечный двор, чтобы с вашей помощью проверку эту провести. Давай, Олежа, рассказывай дьяку, зачем ты к нему в гости собирался.

Олежа охотно продолжил беседу с одним из лучших артиллеристов государства Российского, да и, пожалуй, всей Европы:

– Как я уже докладывал, заряжать нарезное орудие с дула – дело трудное и долгое. Однако ведомо нам, что еще сто лет назад псковские судовые рати, бившиеся с тевтонами на реках и озерах, имели на челнах своих особые пищали. А заряжались пищали сии не с дула, а с противоположного конца ствола, в который казенное зелье, то бишь порох насыпается. И именовались те пищали «казнозарядными». Вот мы и подумали, что ежели в нарезном орудии ядро не с дула, а с казенной части закладывать, то скорость заряжания повысится. Вот и хотели мы на вашем пушечном дворе такое орудие изготовить с вашей помощью и испытания ему произвести. Да тут набег королевский и грянул.

Терентий некоторое время молчал, обдумывая услышанное, затем, чуть прищурившись, глянул на обоих дружинников и спросил требовательно:

– Откуда же вы, братцы поморы, про казнозарядные пищали проведали? Сие есть тайна государственная!

– Наши старые оружейники, которые во Пскове служили еще при прежнем царе Иване, коему наш нынешний государь внуком приходится, про те пищали сказывали, – уклончиво ответил Разик. – Понятно, что речи свои они вели не на базаре, а в вотчине боярина нашего, за семью заборами, где в тайных кузнях мы новое оружие куем.

– Есть такие пищали, – чуть поколебавшись, сознался Терентий. – И мы, конечно же, попробуем задумку вашу о нарезном орудии, заряжаемом с казенной части, совместными усилиями осуществить да испытать. Только времени на это много понадобится, а враг уже у ворот. Поэтому давайте лучше подумаем, как нам уже имеющиеся новые орудия, о коих противник и не подозревает, против него сейчас использовать. Ежели позволите, я таблицу вашу на некоторое время себе возьму, да пойду, поразмыслю в уединении. А в полдень мы с вами здесь же встретимся и решение примем.

В полдень, как было договорено, Разик и Олежа поджидали дьяка у своих орудий. Однако вместо дьяка на заднем дворе княжеских палат появился верхом на лошади не кто иной, как стремянный самого воеводы, князя Шуйского, и направился к дружинникам. Стремянный вел в поводу двух коней. Он передал Разику и Олеже приказ князя сесть в седло и следовать за ним. Обогнув палаты и подъехав к красному крыльцу, лешие увидели, что там их поджидает Терентий, также верхом на лошади. Еще двух коней под богато украшенными седлами конюхи держали в поводу возле крыльца. Вскоре из дверей показался воевода князь Шуйский в сопровождении одного из бояр, князя Андрея Хворостинина. Коротко ответив на приветствие дружинников, воевода приказал им следовать за собой. Небольшая кавалькада выехала из кремля, галопом пронеслась по улочкам окольного города до его южной стены и остановилась возле одной из башен, именуемой Свинарской.

Поднявшись на верхнюю площадку башни, воевода велел стремянному развернуть на широком парапете карту псковских укреплений и предполья, а сам в подзорную трубу принялся оглядывать местность. Согласно мнению вчерашнего военного совета, противник будет штурмовать город именно отсюда, со стороны южной стены. Закончив осмотр местности, воевода еще некоторое время разглядывал карту, а затем обратился к сопровождающим:

– Ну что, господа военачальники, где, по вашему мнению, король Стефан развернет свой лагерь?

Князь Андрей, как старший по званию, ответил первым:

– По канонам военной науки, осадный лагерь должен быть установлен на расстоянии полутора пушечных выстрелов от крепости. Я бы на месте короля Стефана расставил свои шатры вон там, напротив Любянова погоста, рядом с московской дорогой. Там и поле ровное, и несколько ручьев, – боярин указал рукой на видневшийся вдалеке старый погост и прилегающее обширное зеленое поле.

– А ты как мыслишь, Терентий? – повернулся к дьяку воевода.

Дьяк всмотрелся в панораму местности, прикинул дистанцию, сверился по карте, согласно кивнул головой:

– Боярин прав, это лучшее место для лагеря. Я бы тоже развернул свой лагерь именно там.

– Что скажешь, сотник?

– Я могу лишь присоединиться к мнению боярина и государева дьяка, – почтительно ответил на вопрос воеводы Разик.

– Дьяк рассказал мне про ваши пушки, – пристально глядя прямо в глаза Разику, медленно произнес князь Шуйский. – Неужели, они и вправду стреляют в два раза точней и дальше обычных орудий?

– Истинно так, воевода! – твердо ответил сотник поморской дружины.

– И вы сможете неожиданно накрыть огнем вражеский лагерь, если он действительно будет размещен напротив того погоста?

– Разреши нам прямо здесь рассчитать дальность, воевода!

Получив разрешение, Разик приказал Олеже заняться расчетами. Тот достал из висевшей на поясе сумки черную дощечку и мелок. Уточнив у дьяка расстояние до цели и высоту башни, дружинник произвел необходимые вычисления и, вытянувшись по стойке «смирно», отрапортовал воеводе:

– Наши пушки добросят ядра до указанного погоста!