По дороге в храм

Как обычно в воскресенье, 9 сентября 1990 года отец Александр Мень встал очень рано и отправился совершать литургию в маленькую деревенскую церковь, в тридцати километрах от дома, где он служил вот уже двадцать дет. С вечным портфелем в руке он толкнул калитку сада и направился, как обычно, быстрым шагом к железнодорожной станции, чтобы сесть в пригородный поезд, идущий к Москве. В утреннем тумане он шел узкой дорогой среди деревьев. Листья уже начинали опадать. Впереди был долгий день – исповедь, литургия, крестины, отпевание. Несомненно, он будет занят всю первую половину дня. Затем ему нужно будет, торопясь, продолжить путь в сторону Москвы, чтобы прочесть вторую часть лекции о христианстве в Доме культуры на Волхонке. С 1988 года Советская власть изменила политику по отношению к верующим: ту деятельность, которой отец Александр себя посвятил с юности, и до этой поры вел полулегально – нести слово Божье своим согражданам – теперь продолжал гласно. 1 сентября он как раз отпраздновал тридцатую годовщину своего рукоположения. Отныне ни минуты передышки. Это был единственный случай в Советском Союзе: после того как на протяжении семидесяти дет верующие были обречены на молчание, он, за которым наблюдала целая команда КГБ, отныне приглашался в школы, институты, клубы, дома культуры. На Пасху он крестил шестьдесят взрослых. Себя он совершенно не щадил, близкие тревожились, но он оставался глух к их советам. Последнее время он казался встревоженным, что для него было как-то вовсе необычно. Он очень любил природу, и несколько минут дороги вдоль леса, где под первыми лучами солнца играли осенние краски, бесспорно должны были придавать ему сил. В этом пейзаже не было ничего необычного, и тем не менее, был он особенным. В нескольких километрах отсюда возвышалась Троице-Сергиева Лавра – особое место для Русской православной Церкви. В середине XIV века преподобный Сергий в лесу основал скит, и отсюда начался новый духовный взлет России, России, еще не оправившейся после завоевания страшными монгольскими воинами Чингиз Хана. Андрей Рублев был там монахом, именно для этого монастыря написал он знаменитую Троицу. Преподобный Сергий родился в деревне неподалеку отсюда и ходил по той самой дороге, по которой шел теперь отец Александр…

Чуть позже, его жена, остававшаяся дома, открыв окно, услышала стоны: бросившись в сад, она увидела за калиткой лежащего в кровавой луже мужчину. Вернулась, срочно вызвала скорую помощь, затем милицию. Когда вышла вновь, машина скорой помощи уже была тут. – Почему вы ничего не делаете? – спросила она врачей. Наконец подошла. Было много крови. Она все не осмеливалась посмотреть на убитого. Она спросила сама себя: «А мой муж? Он благополучно добрался до храма?» Кто-то сказал: «Он в черной шляпе был?» Нашли шляпу с большим острым надрезом. Позже явились свидетели, они видели отца Александра: он возвращался назад, шел к дому, истекая кровью. Не захотел, чтобы ему помогли. По всей видимости, он упал перед калиткой, истекши кровью. Широкая рана на затылке явно была от удара топором. Обстоятельства преступления, точность, с которой был нанесен удар, заставляют думать, что это убийство было тщательно подготовлено и совершено профессионалами. Но почему они выбрали подобное оружие?

«Мы едва начали освобождаться от чувства страха, – писал журналист на другой день после события. – Топор – очень хорошее средство, чтобы привести в чувство всех глотнувших свободы. Отрезвить и напомнить»^[1]. Именно за топоры хватались русские крестьяне, когда изгоняли чужеземных захватчиков, врагов. Традиционный символ народного мщения и наказания предателей.

Топором потрясали и против евреев во времена погромов. А ведь отец Александр по происхождению был еврей: не было ли это преступление антисемитским?

Действительно, после его смерти, газетенки, где вот уже год или два проповедовался самый крайний русский национализм, яростно взялись за него. Они утверждали, что это убийство было следствием хитрых замыслов «мировых антирусских и антиправославных сил, которым он служил всю свою жизнь» ибо теперь они решили использовать его в последний раз, чтобы вызвать у евреев ненависть против русских: «Пусть его смерть послужит уроком всем, кто пытается, находясь в лоне святой православной Церкви, заигрывать с сатанинскими силами»^[2].

Самого отца Александра волновал новый подъем ксенофобии. Он в нем видел зерно русского фашизма. У наиболее консервативного духовенства отец Александр не был на хорошем счету, в частности, у монахов Троице-Сергиевой Лавры, голубые и золотые купола которой были видны из глубины его сада. Но можно ли, как это делают некоторые, дойти до того, чтобы заподозрить в них вдохновителей этого убийства?

Не следует ли скорее сопоставить это с другими зверскими убийствами священников тайными службами в разных странах Восточной Европы, в частности, отца Попелюшко, утопленного агентами польских органов в 1984 году? В момент, когда был убит отец Александр, топот сапог уже раздавался в Москве, и механизм, который должен был привести к путчу 1991 года, как раз начинал действовать. Принимая во внимание, что чины старого коммунистического аппарата часто использовали шовинизм, притом самый агрессивный, в попытках сохранить иди реставрировать свою власть, и что первыми группами русских ультранационалистов, появившимися в 1987–1988 годах по большей части ими явно манипулировали органы КГБ, разумно предположить, что именно они разыграли эту карту. Поспешность, с которой следователями было заявлено, что это дело никоим образом не могло быть политическим, на фоне того, что никаких следов убийцы не было найдено, в высшей степени подозрительно. Прошло четыре года; как и следовало ожидать, следствие ничего не дало. Будет ли когда-нибудь раскрыто это убийство? По крайней мере можно быть уверенным, что убит он был не случайно, а это преступление спровоцировано необычностью его личности и тем, как это проявлялось в общественной жизни. Советская пресса широко отозвалась на смерть отца Александра. Три дня спустя газета «Известия» воздала должное его памяти. Автору статьи стали угрожать по телефону. Позвонила женщина, спросила с раздражением: «Что же это его Бог ему не помог?»^[3]. Знала ли она, что эти самые слова были произнесены две тысячи лет назад у подножия креста:

«Уповал на Бога, пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему»^[4].

Мысль о смерти была близка отцу Александру. Он часто напоминал, что мы лишь путники в этом мире, «пришли из тайны, чтобы возвратиться в тайну». Это не должно нас ужасать, и напротив, через это нам следует осознать значение жизни. «Память о том, что за нами придут, должна быть ободряющей, укрепляющей нас, не дающей нам расслабиться, разболтаться, впасть в уныние, безделие, мелочность, ничтожество»^[5]. С тех пор, как он смог действовать открыто, казалось, он спешил, как будто время для него было сосчитано. Думал ли он, что новая политическая ситуация продлится недолго и что нужно воспользоваться максимально недолговечными обстоятельствами?

«Если я сейчас не сделаю того, что нужно, – сказал он однажды, – потом буду жалеть об упущенном времени»^[6]. Многие из его друзей думают, что у него было предчувствие смерти. Он все чаще и чаще возвращался к мысли о хрупкости жизни. «Мы всегда на грани смерти… Вы сами знаете, как мало надо человеку, чтобы нитка его жизни оборвалась»^[7]. В воскресенье, за неделю до убийства, он торжественно открыл воскресную школу при своем приходе для деревенской детворы. Какое событие! Урок катехизиса – и совершенно легальный в Советском Союзе! Можно представить себе его радость, он так мечтал об этом. И тем не менее, в этот день, по-настоящему праздничный, к удивлению всех присутствующих начал он так: «Дорогие дети! Вам известно, что однажды вы умрете…» Одна женщина из числа друзей попыталась убедить его сократить объем деятельности: «Вы совсем себя не бережете, вы уже не мальчик, вы не одному себе принадлежите…

– Я должен торопиться. У меня совсем мало времени осталось, надо успеть что-то сделать…

– Что-то с сердцем?

– Нет. Это не со здоровьем связано, с ним все в порядке… Но это так, поверьте мне, я это знаю…»

И еще, однажды, когда он пытался поймать такси, а человек, сопровождавший его, стал волноваться, вздыхая, что приходится долго ждать, сказал: «Мне-то нужен катафалк, а не такси»^[8]. Было ли это мистическим предчувствием или же он ощущал опасность? Конечно, он получал письма с угрозами, но ведь они приходили регулярно на протяжении многих лет. Возможно, теперь они стали более определенными? А быть может, он был предупрежден другим знаком, более точным?

Убийство это вызвало большое волнение. Только после трагедии вся страна открыла для себя отца Александра и смогла оценить его значение; оценили все, вплоть до высших политических сфер. Президент СССР Михаил Горбачев выразил «горячее сожаление». Борис Ельцин просил Верховный Совет России, председателем которого он тогда был, почтить минутой молчания память отца Александра и прислал венок на могилу.

Тайна этой смерти была подчеркнута Патриархом Московским в письме, прочитанном во время похорон: «По человеческому разумению, казалось бы, только сейчас и настало время, когда талант отца Александра как проповедника Слова Божия и воссоздателя подлинно общинной приходской жизни и мог раскрыться во всей своей полноте».

Политика либерализации культуры, связанная с перестройкой, началась, когда разрешили фильм под названием «Покаяние»; в конце его мы видим, как старая женщина спрашивает у зрителей, где дорога, которая ведет к Храму. С тех пор этот образ остался в умах, как символ страны, обретающей смысл истинных ценностей, и возврата к вере, после семидесятилетних блужданий. А отец Александр был убит, когда шел служить литургию, иначе говоря, по дороге в Храм…

Его хоронили в день, когда православная церковь отмечает Усекновение главы Иоанна Крестителя, его называют Предтечей – тем, кто пришел и уготовил путь… Однажды, в 1984 года после угроз КГБ, он сказал своим друзьям: «Я внутренне сказал себе, что исполнил свое предназначение, сделал, что мог для Церкви Христовой, и готов предстать перед Господом»^[9]. За несколько дней до смерти, говоря об одной русской православной монахине, жившей в Париже (она боролась в Сопротивлении во время войны и была убита нацистами), он заключил свое выступление следующими словами: «Отдать себя до конца – значит совершить евангельский подвиг. Только этим спасается мир»^[10]. Отдать себя до конца…

Уход в катакомбы

Отец Александр родился 22 января 1935 года^[11]. Советская власть в это время трубила о своих победах. Съезд коммунистической партии за год до этого получил название «съезда победителей». Первый план индустриализации был выполнен за четыре года вместо пяти. Коллективизация, с ее миллионами депортированных крестьян, умерших от голода, убитых, завершилась. Все общество было окончательно порабощено. Под водительством коммунистической партии и ее прославленного вождя И. В. Сталина советский народ совершает героические подвиги, солдаты неусыпно охраняют границы, НКВД (предшественник КГБ) истребляет врагов народа, летчики летают выше всех, дальше и быстрее, стахановцы побивают рекорды производительности, музыканты получают первые премии на международных конкурсах… Вот о чем без конца повторялось в газетах и по радио.

Месяц назад был убит глава ленинградской парторганизации, весьма вероятно, по приказу Сталина. Используя эту акцию, вождь развязал «большой террор». Политическая полиция приступает к массовым арестам. Вскоре в Москве начинаются процессы, во время которых обвиняемые признавались в самых неправдоподобных преступлениях, как, например, в том, что они сыпали в масло толченое стекло. ГУЛАГ, где уже находились миллионы людей, не прекращал расти.

Тем не менее, большая часть населения, начиная с молодежи, была убеждена, что участвует в рождении нового общества, в котором осуществятся все надежды человечества. К тому же множество интеллектуалов из-за границы видели в СССР «землю, где утопия вот-вот станет реальностью»^[12]. Оправдывали насилие тем, что создавали мир, где больше не будет насилия. Говорили, что нельзя сделать яичницу, не разбив яиц. Сами слова «сострадание, милосердие» казались устаревшими. Все подчиняли политической «целесообразности». Верили, что достаточно людям следовать марксистско-ленинской науке, чтобы построить рай на земле. Царил атеизм. Думали, что лишь необразованные старушки могут верить в Бога, а государство использовало все возможные средства, чтобы помешать «родителям-ретроградам отравлять умы детей религиозным идиотизмом».

Союз воинствующих безбожников не замедлил сообщить о том, что в него входят тридцать миллионов членов. Он издавал бесчисленные газеты, журналы, книги, брошюры и вдохновлял десятки антирелигиозных музеев. Посетив один из них в 1936 г., Андрэ Жид был поражен, обнаружив там следующую подпись под изображением Христа: «Легендарный персонаж, никогда не существовавший»^[13]. Французский писатель, которого никак нельзя заподозрить в сочувствии к Церкви, не мог понять, как Евангелие могло быть полностью изъято в СССР.

Все православные церковные учреждения, равно как и иные религиозные организации были полностью уничтожены. Закрыто более 95 % церквей. Пока еще терпели нескольких епископов. Ни одного монастыря, ни одной семинарии уже не существовало. А сколько епископов, священников, верующих мужчин и женщин было истреблено, расстреляно, замучено, сколько скончалось от истощения в страшном лагере на Соловках? Сколько было арестовано, потом отпущено и вновь сослано в лагеря? Сколько, уже отбыв срок, получили новый и теперь строили Беломорканал? Можно ли будет когда-нибудь установить, какое число мирян было посажено по религиозным мотивам? Сколько было убито? Сколько нашли смерть во время «большого террора»? Никогда христианский мир не испытывал преследований в таком объеме со времен царствования римского императора Диоклетиана.

В период, предшествовавший революции, моральному авторитету православной Церкви был нанесен серьезный ущерб ее покорностью перед царской властью. Выступая защитниками Церкви, цари, начиная с Петра, лишили ее Патриарха, который до той поры руководил Церковью. Цари старались сделать ее пружиной государства. Эта зависимость стала особенно очевидной в царствование Николая II, когда судьба епископов попала в руки Распутина, своего рода «гуру» императорской семьи.