Предисловие

Не есть ли жизнь человеческая – паломничество по обрывам? Ибо каждый серьезный вопрос, который человек задает себе или мир задает человеку, уводит мысль его в обрыв. Смотрите: вопрос истины – разве это не бездонная проблема? Ища истину, пробиваясь к свету истины, человеческая мысль всегда скитается по жутким обрывам. А проблема правды, а проблема добра, а проблема зла – все только обрывы и ущелья, все мучительные и тяжелые паломничества, не так ли? А ненасытная человеческая мысль, гонимая неким врожденным инстинктом, в страстном желании спешит от проблемы к проблеме, и никак не насытится. И так всегда, до тех пор, пока ее не захватит двуединая проблема, проблема Бога и человека; эта поистине всепроблема, от решения которой зависит человеческая судьба во всех мирах.

Ты отправился за тайной человека, и нашел ее? Конечно же, в жуткой пропасти, где вдребезги разбиваются и твой разум, и твое сердце, и твоя совесть. О! сквозь какие потемки, через какие обрывы ведет путь к истине о человеке! Здесь мысль цепенеет от боли, от муки, от стона, словно вступив в бесконечный ад, где тиранически властвуют плач и скрежет зубов. И это все продолжается и продолжается – до тех пор, пока за всеми этими потемками и обрывами ты не отыщешь херувимскую сердцевину человеческого существа: Бога. С этого момента ты вступил на светоносный путь, который ведет к совершенному решению всех самых важных проблем человеческого существа во всех мирах.

Атом? – Какие пропасти бесконечно большого в бесконечно малом! А маленькая песчинка? – Здесь состязаются бесчисленные тайны, скитающиеся по ее бесконечным обрывам. В самом деле, есть ли что-нибудь в нашем земном мире, что не было бы обрывом для человеческой мысли? Лепесток фиалки, о милый соловушка, разве не голубоватая пропасть для потаенного разума твоей распевшейся души? Клекотанье небопарного орла, жужжанье медоносной пчелы – разве это не пропасти некой чудесной силы, необъяснимой для твоего ума, для твоего разума, o, homo sapiens! o, homo faber!^[7] А если око твое серьезно заглянет в лицо ближнего твоего, сколько тайн и загадок оно в нем увидит! А каждая из них – обрыв! Человек, можешь ли ты отдохнуть на этом свете? Смотри, где бы ни прилегла душа твоя отдохнуть, одр ее всегда превращается в раскаленную жаровню, в прокрустово ложе. А ты, мысль, откуда ты заплутала в человека, в его крошечное тело? Твое мучение сильнее всех мучений: каждый твой обрыв в глубину – бездонен, в вышину – необозрим, в ширину – беспределен и бесконечен. А ты, чувство, близнец ли ее, или предок, или потомок, или родитель?

Много расселин в уме человеческом, много ущелий в сознании человеческом, но больше всего – в человеческом сердце. А они ужаснее и страшнее всех обрывов в мире вокруг человека. Откуда они? От зла нашего, людского, человеческого; от греха нашего людского, человеческого. Ибо грех и есть землетрясение, ибо грехи и суть землетрясения, которые переворачивают всю душу, и ум, и сердце и сотворяют в них ущелья, расселины и обрывы. И мы скитаемся по ним, по своим внутренним обрывистым руинам.

Притом всякий грех есть болезнь ума, болезнь сердца, болезнь души, болезнь, которая всегда порождает из себя смерть и все, что смертно. Но, кроме всего: всякий грех есть ад, пока он живет в сердце, в душе, в уме. Кто не ощутил этого, тот еще не стал человеком, мысль его исполнена непрестанного греха и наслаждается своими обманами (2 Петр. 2:14, 13). Всеми своими силами грех совершает одно: обезбоживает и обесчеловечивает человека. Ибо грех тем и есть грех, что все его естество противится Богу, отталкивает Бога и вытесняет все Божие, все божественное. Но, вытесняя из человека Божие и божественное, грех одновременно вытесняет из него то, что делает его существом ценным и божественно драгоценным, существом нетленным и божественно бессмертным. Процесс обезбоживания человека всегда есть одновременно и процесс обесчеловечивания человека. Это, в действительности, процесс двуединый. В нашем земном мире очевидна реальность: чем меньше Бога в человеке, тем меньше в человеке человека. В безбожнике – есть ли вообще человек? Безбожник неминуемо всегда и без-человек, а тем самым и – не-человек.

Только погрузившись во Всемысль, мысль человеческая исцеляется от всех ран, полученных в скитаниях по обрывам, исцеляется от всех болезней и спасается от всех смертей, из которых первая – отчаяние, вторая – скептицизм, третья – релятивизм, четвертая – позитивизм, пятая – пессимизм и вообще всякий вампиризм, который есть не что иное, как замаскированный демонизм. А у демонизма имя одно – легион. Окунувшись во Всемысль, мысль человеческая крещается и причащается Вечным, Богочеловеческим, и тогда никакие ураганы не могут ее сорвать в отчаяние, в страх, в вампиризм, в демонизм, во ад. Кроме всего прочего, вот что надо знать: только в Богочеловеке мысль человеческая постепенно преображается во Всемысль и Всесмысл. Помимо Богочеловека человеческая мысль совершенно бессмысленна. Только построенная на Вечном, а значит, на Богочеловеческом, она одолевает все смерти, преодолевает все демонизмы, откуда бы они на нее ни налетали.

Диапазон человеческой мысли беспределен и бесконечен, ибо она происходит от Беспредельного и Бесконечного. А в нашем человеческом мире мы всем своим опытом знаем, что только Богочеловек Христос есть этот Беспредельный, этот Бесконечный, этот Вечный. Поэтому только в Нем человеческая мысль находит и проходит все преображение от небытия до Всебытия, от смерти до Бессмертия, от временности до Вечности. В Нем, только в Нем мысль человеческая преображается в богомысль, любая мысль в богомысль; а в этом и состоит спасение человеческой мысли от бессмысленности, и ее обожение, и ее олбгосение, и ее осмысление. До тех пор – мысль для человека есть и тяжелейшее бремя, и величайшее мучение, и чернейший ад, и, увы: всемучение и всеад. А раем и всераем мысль становится для человека только Богочеловеком и в Богочеловеке. Если это не так, докажите мне это, о мученики мысли, и я всем сердцем, и всей душой, и всем умом последую за вами. А дотоле, а дотоле, а дотоле я во имя человека остаюсь с Богочеловеком. Богочеловек? Где Он? Вот Он, за каждой пропастью: всегда Спаситель от любого ада, от любой смерти, от любого греха, от любого мучения; и всегда радость и благовесть, единственная вечная радость и вечная благовесть для мысли человеческой, для чувства, для совести, для души. И это во всех мирах, во всех жизнях, во всех вечностях.

Все человеческое – проклятие и ад, доколе не преобразится в Богочеловеческое. С Богочеловеком – все человеческое становится раем, раем, раем. И нет конца твоей радости, человече, что ты человек, ибо только Им и в Нем ты ощущаешь, что ты вечный человек, небесный человек, херувимский человек, богоподобный человек. Быть человеком без Богочеловека – это мучение и всемучение, о, глиняный мой брат и собрат; а радость, всерадость – быть человеком с Богочеловеком Христом. Это мучение и эта радость вмучаны в эти «Философские обрывы». Эта книга от начала и до конца – исповедь. И в ней вся душа со всеми своими распятиями, но и со всеми своими воскресениями. Искренно спускается она во всякую смерть, во всякий ад; а из них выводит, а из них воскрешает и меня и тебя только Богочеловек – воскресший Господь, Единственный Победитель смерти и Единственный Спаситель от греха во всех мирах, видимом и невидимом, посюстороннем и потустороннем^[8].

Архимандрит др Иустин Сп. Попович ^[9],

профессор Университета

Воздвижение Креста Господня, 1955

Монастырь Челие

I. Агония гуманизма

Сердцевина трагизма

Каждый человек – пленник тайны, ибо каждый осажден тайнами. Со всех сторон они сгрудились вокруг него и навалились на него. Каждое явление излучает тайну, а каждая тайна – бесчисленное множество тайн. Нет твари, которая не была бы беременна тайной. Тайна к тайне, тайна на тайне – и получился мир. Человек имеет в себе некую праисконную центростремительную силу для всего таинственного. И он привлекает все тайны, и они сбегаются к нему, осаждая его со всех сторон.

Каждое человеческое чувство – в осаде бесчисленных физических таинств. В каждый атом человеческий из каждой твари смотрят чудесные тайны. И самая малая тайна развивается в тайну вселенскую, тайну бесконечную. Углубляясь в одну из них, человек углубляется путем, которому нет конца. Последняя тайна любого явления и любой твари повита бесконечностью. Тайна одной маленькой водяной капли так огромна, что в ней утопает весь человек: и чувства его, и ум, и мысль. Проанализированная до конца, капля воды состоит из невидимых и неощущаемых частиц, которые зовутся атомами, электронами и пра-электронами. Так учит современная химия. Видимая капля основана на невидимых частицах; ощущаемая капля основана на неощутимых атомах; конечная капля сущностью своей уходит в бесконечность. Это – химическая бесконечность.

Но существует и физическая бесконечность. Современная физика имеет свою бесконечность, ибо основывает все свои построения на гипотезе об эфире, «который неосязаем и неподвижен и сам по себе ненаблюдаем».

Так современная физика и современная химия любое явление и любую тварь сводят на нечто невидимое, на нечто сверхчувственное, на нечто бесконечное. В самом деле, бесконечность есть конец любой, на первый взгляд, конечной твари. Все физическое в основе своей метафизично. И в мельчайшей твари бросила якорь бесконечность, а человек не может ее уловить ни чувствами, ни мыслями. Все конечное основано, как на фундаменте, на бесконечном. Существует некий необъяснимо загадочный переход конечного в бесконечное, переход, который не подлежит ни чувственному, ни логическому анализу. Все, что выглядит чувственным, на самом деле сверхчувственно; все, что мысленно, на самом деле метамысленно. Мыслимость мира несравнимо уже и мельче реальности мира. Поэтому и эта мыслимость бесконечна любой стороной своего существования. Если человек не укорачивает намеренно свои мысли и не сужает намеренно свой дух, он должен ощущать себя в этом мире как мыслящая скорлупка в бурном море бесконечности.

Таинственность мира бесконечна – это должен ощущать каждый, кто хотя бы однажды беспристрастно заглянул в тайну мира. Но и тайна человеческого существа не меньше и не короче. Обратив взор на себя, человек встречает неизреченную таинственность. Представьте себе, что человек не в состоянии объяснить себе, как в нем самом совершается переход из чувственного в сверхчувственное, из плоти в дух, из бессознательного в сознательное. Природа его мысли и сознания непостижима для его мысли. Мысленность мысли много короче и уже природы самой мысли. Подобно тому и мысленность чувства и деятельность чувства. Все это утопает в некоей внутренней бесконечности. И снаружи бесконечность, и внутри бесконечность, а горемычный человек – между ними. А печальная соломонова мудрость рыдает и плачет по душе угрюмых жителей нашей планеты: все тяжко и трудно, не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием (Еккл. 1:8). А я бы добавил и от своей муки: не насытится мысль мышлением и чувство – ощущением; все в человеке вечно голодает и вечно жаждет.