Глава II. Верхом на ослике

Сначала нужно привыкнуть к ландшафту Нагорья. Обычный турист, за восемь дней «делающий» Израиль, уезжает с ощущением разнообразия природы – Мертвое море, горы Иудеи, зелень Галилеи, пески Побережья. Израильтяне, в массе своей живущие на Побережье, редко бывают в Нагорье, и быстро проскакивают его. Нам, с нашими машинами и привычкой глотать километры, нужно сделать усилие и замедлиться. Ведь подлинная Святая Земля – это только Нагорье, крошечная, смятая полоска земли и камней, которую можно пересечь по длине за два часа на машине.

Познакомим вас с основными героями поэмы. Нагорье – часть Палестины, ее центральный горный массив, а Палестина – часть Великой Сирии, именуемой по-арабски «Билад эш-Шам» – Левая сторона. Правая сторона – «Яман» – это Йемен. Середина – Аравийская пустыня. Иными словами, глядя из Аравии, с востока, это край, плодородный край пустыни. Если смотреть с Запада, то Палестина представляется сухопутным мостом между Азией и Африкой, между Магрибом и Машреком, между Месопотамией и долиной Нила. Это отменное стратегическое положение во многом влияло на судьбы страны, но куда меньше – на характер Палестинского Нагорья. Как справедливо отметил лучший географ Святой Земли, Джордж Адам Смит, мостом служили Побережье и Долины, но не Нагорье, стоявшее в стороне от большой дороги из Египта в Вавилон. По Нагорью не проходили войска и торговые караваны по пути куда-либо – оно не было по пути. Поэтому самые важные вторжения происходили с востока, из пустыни – оттуда пришли племена Израиля, оттуда же – племена из Хиджаза, возвратившие Палестину семитам после тысячелетнего правления эллинов.

В пересчете на российские реалии, Нагорье – это Нечерноземье, сердце страны, от Рязани до Вологды. Нагорье было и осталось глубинкой, дальним краем. Поэтому его малость обманчива. Неспешная трусца ослика, пеший ход или непроезжий проселок растягивают расстояния и останавливают время, доводя его до стандартов, требуемых для открытия потаенных прелестей.

Эстетика Нагорья подобна японской – скупая земля, горы, изредка – маленький источник в тени смоковницы. Важно заметить эту японистость земли, лаконичность ее природы. Рубенсовского, изобильного, жиромясого, «южного», в горах Иудеи не сыщешь. Только утомив глаз однообразием и сухостью выжженных солнцем гор, можно обрадоваться роднику, оливе, смоковнице.

Метод Господа Бога применительно к нашей стране напоминает подход Беккета: долго и монотонно идет пьеса без единого всплеска, потом вдруг событие: герой встал и закашлялся. В традиционной пьесе зритель не заметил бы этого, у Беккета зритель, утомленный и обманутый предшествовавшей монотонностью, подпрыгивает.

Душевная подготовка к встрече с потаенными прелестями совершенно необходима. Уже поэтому труднее всего разглядеть самые близкие к цивилизации прелести. В Эн-Кареме, деревне близ Иерусалима, где, по традиции, родился Иоанн Креститель, под маленькой мечетью бьет источник, украшенный сабилом – каменной плитой с бойницами для выхода воды.

Сабил, этот любимый жанр архитектуры Востока, сродни фонтану. Ведь и в фонтане вода не обязательно бьет струей вверх – вспомним Бахчисарайский «фонтан слез». Роскошный сабил поставил Сулейман Великолепный в Иерусалиме, на улице эль-Вад. Знаменит полукруглый сабил Назарета, в тридцати метрах от православного Собора Благовещения на Источнике, у большой дороги. В наши дни без воды осталось немало сабилов, в том числе самый изощренный, поставленный правителем Яффы Абу-Набутом на выезде из города на старой иерусалимской дороге, близ русской церкви св. Петра и св. Тавифы. Сабил села Батир украшен знаком римского легиона, а сабил Эн-Хание сохранил свои древние римские очертания. Элегантные сабилы можно увидеть в долине Альпухары в Андалусии, этой родной сестре Палестины и повсюду на Ближнем Востоке.

Сабил и источник Эн-Карема не хуже любого другого источника в Святой Земле. С ним связана традиция: здесь дева Мария повстречала свою родственницу Елизавету, будущую мать Иоанна Предтечи. Лука (1:40) говорит, что эта знаменательная встреча произошла в дому Захарии и Елизаветы, но дома не выдерживают испытания временем, поэтому, в народной памяти все важные события смещены к источникам, да и встретиться женщинам у источника вполне естественно. Сегодня, как и тогда, самое верное место встретиться с женщиной из села – у родника, куда она раньше или позже придет за водой. Недаром архангел Гавриил именно у источника сообщил благую весть Марии, о чем повествует протоевангелие от Иакова.

Католики отмечают встречу Марии и Елизаветы в своей, украшенной роскошной мозаикой, церкви Целования на крутом склоне холма. Православные предпочитают источник Эн-Карем, где ежегодно в праздник Целования, на пятый день после Благовещения происходила торжественная церемония: сюда приходили с иконами Богородицы монахини русской Гефсиманской обители, и здесь их встречали монахини близлежащего Горенского русского монастыря, несущие иконы св. Елизаветы. У источника иконы и монахини целовались и радовались великой радостью. Но с 1948 года эти две русские женские обители Иерусалима больше не дружат.

Вода источника Эн-Карем высоко ценилась – епископ Блайт посылал за ней из Иерусалима за три мили, сообщают Трамбулл и Мастермен, а в Иерусалиме есть вода и поближе. Но сейчас над родником написано черной краской по камню предупреждение иерусалимского муниципалитета «Вода непригодна для питья» – канализация жилых районов Западного Иерусалима приблизилась к вади Эн-Карем.

Он остался прелестным – но особого впечатления не производит, особенно если прямо подъехать к нему на машине после пятиминутной езды по пригородам. Я пробовал приводить туда друзей, тщетно пытаясь объяснить прелесть потаенных мест, но никто из них даже дважды не смотрел на источник, лениво текущий из трех квадратных отверстий в стене под аркой и наполняющий сложенную из камней поилку для скота, этот обязательный (паче сабила) атрибут источника.

Конечно, сабил и поилка порядочно захламлены, и там обычно увидишь шкурку банана, апельсиновую корку, пару окурков, целлофановую обертку от вафель и пустую белую коробку с красными и золотыми буквами «Тайм». Но не в этом дело – многие источники захламлены, в том числе и наиболее впечатляющие. Человек может отмахнуться и не заметить мусора. Красоты Востока редко бывают чисты: что может сравниться с Бухарой по красе дворцов и запаху мочи? Маньяки-чистоплюи должны сидеть в маленьких норвежских городках и дохнуть со скуки. Где есть жизнь, есть и грязь, что подтвердят жители Нью-Йорка, Парижа, Лондона и Каира. Итак, не в грязи дело. Если бы источник девы Марии был чист и убран, как невеста, даже и тогда он не произвел бы должного впечатления. Наблюдатель подсознательно сравнил бы его с сотней фонтанов от Рима до Брюсселя, с речками, с морями, с фонтанчиком для воды, плещущим в отеле – и отвернулся бы. Восприятию мешает и близость Эн-Карема к городу, и общий преуспевающий курортный вид бывшего села, и плакат, призывающий гостей выключить кондиционеры в своих автомашинах (а-а?!), и отсутствие овец, ослов, крестьянок с кувшинами. Источник никак не связан с его теперешними окрестностями, с богатым поселком вилл, случайно оказавшимся на месте бывшей деревни.

Созерцание источников требует подготовки, невозможно быстро подъехать, посмотреть, победить. Подготовка важнее всего, возможно – и самого источника. Я разработал для себя лучший метод подготовки к неприметным прелестям. В одну осеннюю виноградную пятницу я поехал с утра в Хеврон, где этот день выделен не только для проповеди в Харам Ибрагимие – мечети над гробницей Авраама – но и для ярмарки скота. Не то, что ближе нет ярмарки: по пятницам живейшая торговля скотом идет и в Иерусалиме, на северо-западном углу крепостной стены Старого города, на склоне долины Кедрона. Там можно увидеть стада овец, прекрасных коней, ослов и мулов, но цены относительно высоки. Есть ярмарка и в Вифлееме, на выезде из города по старой дороге на Тукуа, но та быстро кончается, и выбор там меньше. Ярмарка Хеврона не испорчена посторонними, нет там ни туристов, ни израильтян, а все больше крепкие крестьяне горных сел, сидящие в округе со времен Калеба бен-Ефуне, бедуины из Иудейской пустыни и горожане-торговцы.

На этой ярмарке, сук-аль-джамаа – (джамаа – это и собрание, и мечеть, и день собрания в мечетях – пятница) – я купил себе превосходную ослицу серой масти с коричневой полосой по хребту, невысокую, но крепкую, как и вся местная порода. Я назвал ее Линдой, сел на нее и поехал домой в Иерусалим. С тех пор, когда выпадал свободный день – а таких дней у меня выпадало много – я садился на Линду и ехал в одно из окрестных сел. По дороге я останавливался у источника напоить животное и напиться самому, а затем приезжал в село, и толковал с крестьянами о погоде и урожае на веранде – палестинской завалинке.

Осел – гениальное животное, лучше всего приспособленное к условиям Нагорья. Тропинки в горах круты – слишком круты для лошадей. Там, где конь сломает ногу, осел легко проходит с седоком и ношей. Кормить и поить осла нетрудно, он не капризен и обходится выжженной травой гор, которую лето превращает в солому уже в июне. В наших полугородских условиях, мы время от времени подкрепляли Линду ящиком дешевых овощей, мешком арбузов или корзиной моркови и помидоров, но ее устраивала и травка – даже то, что сходит за травку палестинским летом.

Характер у Линды был далеко не ангельский – она любила проскакать галопом под низкой веткой дерева в надежде сбросить седока, заехать в колючку, прижать мою ногу к стене или просто остановиться и стоять с настоящим ослиным упорством – все эти приемы были ей не чужды. Несколько раз соседские мальчишки угоняли ее, но мы ее всегда находили – трудно далеко угнать упрямого осла. Через пару месяцев выяснилось, что Линда с приплодом – у ослиц беременность не видна почти до самых родов. Меня одолевали угрызения совести – а я еще лупил ее, когда она упрямилась.

Однажды утром мы проснулись и увидели в саду еще одно существо – крошечного темно-коричневого осленка с длинными ногами, Бамби. Так мы стали солидным семейством о двух ослицах. После родов Линда стала куда менее упрямой, – но и ангелом не стала. Если ей казалось, что Бамби обижают, она пускала в ход и копыта, и зубы. Ее упрямство не мешало мне – скорее, оно помогало замедлить время и превратить экскурсию в путешествие.

В путешествии должен быть элемент приключения, иначе – это пустая трата времени и денег. Если вы знаете наперед, что увидите – не стоит идти смотреть. Экскурсии относятся к путешествию, как проституция – к любви. У каждого жанра есть свои преимущества. Идущий к проститутке точно знает, что он получит, и сколько он за это заплатит. С любовью сложнее – можешь получить куда больше, чем ожидаешь, или куда меньше, и во что это обойдется – трудно понять. Поэтому любовь не поддается маркетингу.

Попытка заранее оценить дебет и кредит любви обречена на провал, как доказал почтенный биограф д-ра Джонсона, Босуэлл. В своем откровенном дневнике этот бережливый шотландец рассказывает, как он влюбился в порядочную женщину по имени Луиза, и даже подарил ей некоторую сумму денег, считая, что все равно роман с ней обойдется ему дешевле, чем хождение к проституткам. Представьте себе разочарование Босуэлла, когда в результате близкого знакомства с Луизой он обнаружил у себя безошибочные признаки гонореи. Знакомый врач немало содрал с него за курс лечения— в XVIII веке не было пенициллина – доказав, таким образом, что расчет и любовь не идут рядом (Песнь Песней, 8:7).

К походу по селам и святыням Нагорья надо относиться, как к любви, или хотя бы как к рыбалке. Вот мы забрасываем удочку в селе Ясуф. Бог даст – поймаем рыбину. Зазовет нас к себе крестьянин на чашку кофе, как и в любом селе, где посторонние в диковинку, – и мы что-нибудь поймем. А может, у источника нас осенит благодать или хотя бы вдохновение. Может, мы проникнемся святостью. А может, хулиганы разобьют ветровое стекло машины, колесо спустит, жена вывихнет ногу и никто не поздоровается.

Никто не приходит с тридцатью друзьями ловить хариуса в горном ручье. Нагорье – горный ручей, а благодать неуловимее хариуса. Хорошо идти одному, вдвоем, от силы – втроем. Но дети не мешают – они, обычно, лучшее доказательство мирных намерений путешественника.

Я долго боялся пойти к источникам вади эль-Аруб, откуда начинается тридцатикилометровый водовод Понтия Пилата, влекущий воду к Храмовой горе, в Иерусалим – боялся, потому что по пути нужно пройти по большому лагерю беженцев. Однажды мы пошли туда с детьми. Проходили мимо пекарни, заглянули внутрь. Там сидели женщины и пекли огромные вкусные лепешки, напоминающие армянский лаваш, загорелые и пышные, не похожие на круглые двухслойные лепешки – питы, идущие на продажу. Деревенский хлеб, хубз балади, на продажу не идет – его пекут только палестинские женщины, и он не похож на иракские или курдские лепешки восточных евреев. Мы знали его вкус – наш садовник Хасан, крепкий голубоглазый старик, похожий на моего деда, приносил такой хлеб с собой из села Хусан возле Батира, и ел у нас на веранде с кистью винограда. Он всегда делился этим хлебом. Тут, в лагере беженцев Муаскар-эль-Аруб, мы попытались купить этот домашний хлеб. Но одна из женщин выбрала самую большую лепешку, с метр поперек и подала нашим малышам. От денег она отмахнулась.