Для белого националиста такое заключение – призыв к немедленному применению иудаистской стратегии в интересах коренных народов. Еврейский супрематист убеждён, что иудаистская стратегия должна примениться только евреями. Но для нас, не-расистов, иудаистская стратегия плоха сама по себе, применяется ли она немцами, евреями или белыми англосаксонскими протестантами. Существует возможность совершенно другого, не-иудаистского ответа на иудейский вызов. Стратегия слепого подражательства пагубна, но существуют другие стратегии, основанные на не-иудаистской концепции территории и местного содержания.

Национализм основан на разнице между реальным и надуманным национальным содержанием. Вросшему корнями в свою родную землю англичанину не нужен никакой английский национализм, ведь он «дышит Англией». Он – сосуд, наполненный местным содержанием, в котором нет места никакой «английскости». Когда же англичанин чувствует, что потерял часть связей, он пробует восстановить их любовью к английской идее. Национализм возникает на руинах местных привязанностей. Когда связи человека с Тосканой, Кентом или Бургундией ослабевают, ему нужен заместитель – итальянский, английский или французский национализм. В конечном счёте национализм превращается в шовинизм, в котором реальное местное содержание полностью забывается.

Американские ультрапатриоты – неоконы – полностью лишены американского национального содержания. Их шовинистическое размахивание флагом заступает на место любви к реальной Америке и американцам. Они – сторонники неограниченной иммиграции в США, поскольку не заботятся о своих соотечественниках – американцах. Их совершенно не волнует также и остальная часть человечества, и они без колебания бы подвергли атомной бомбардировке Ирак – родину Авраама – ради Израиля. Люди, справедливо испытывающие отвращение к циклопической агрессивности этой секты, позволили втянуть себя в анти-националистическую, универсальную и космополитическую программу. Но разве обязательно выбирать между безликостью и шовинизмом?

Есть реальная альтернатива обеим болезням – и Сцилле национализма, и Харибде безродного космополитизма, и это – любовь к конкретному региону или деревне. Любовь Фолкнера к Иокнапатофе и Барта – к штату Мэриленд, одержимость Джойса Дублином, и страсть Ролана к Бургундии, помещённая в центр мира Флоренция Боттичелли и Данте дают нам ключ к пониманию универсальной человеческой природы: местное содержание на самом деле существует в противоположность абстрактному обобщению.

Лидеры сионистов с их дешёвым софизмом имели обыкновение заявлять, что «нет никакого палестинского народа». Как и в любом софизме, в этом есть доля правды, но не вся правда. Палестинцы были настолько наполнены богатым местным содержанием, что не имели никакой нужды в национализме, в котором нуждается человек без корней. Палестинцы – дети своих деревень. Для них Джифна и Тайба, Насра и Бирам незаменимы. Мы получим представление об этой концепции, вспомнив мемориальную дощечку на кресте: «Иисус из Назарета».

Вот кое-что из того, чему мы могли бы научиться у палестинцев. Это любовь к нашим территориальным общинам, деревням и городам, к их людям вместо помпезной идеи о нации и государстве. В американском контексте это означает приоритет прав штатов, а не федеральных властей, приоритет графств перед властью штата; приоритет посёлков перед графством. Конструктивные идеи можно позаимствовать в Швейцарии: вы не можете иммигрировать в Швейцарию вообще: вас должен принять один из кантонов. Это справедливо: если богатые либералы или неоконы поддерживают неограниченную иммиграцию, пусть расселяют иммигрантов в своём собственном районе, как соседей. Предполагаю, что это почти полностью остановило бы иммиграцию.

Местное содержание существует фактически, в противоположность абстрактному понятию «нация». Оно также обеспечивает безопасность и защиту против отчуждающей и унифицирующей чумы Глобализации. Я согласен с критиками национализма и национального государства: национализм потерпел полную неудачу повсюду, от Италии до Японии, от Сербии до Израиля. Это изобретение XIX века было гойской имитацией еврейского самообожания. Оно пролило реки крови, создало мафиозные структуры, подавило свободы и спровоцировало яростную междоусобицу. Но какова альтернатива? Может быть, мамонское универсальное супергосударство, разрастающееся сегодня на основе Pax Americana? Может быть, это подражание еврейской стратегии потерявшими свои корни национальными группами в мультикультурном обществе? Нет, альтернатива лежит в неповторимом характере наших деревень и городов. Власть следует передать вниз, на уровень местных общин. На этом уровне нет места бюрократии и манипулятивной «демократии». Это спасёт простых людей от диктатуры хитрых экспертов и богатых магнатов^[1]. Мы должны учиться у наших палестинских братьев любить наши деревни и города, делая их такими же уникальными, как Джифна и Флоренция. Нельзя быть истинным патриотом своей земли, если не любишь свой город. Не напрасно Улисс так стремился именно в свою собственную Итаку, а не просто в Грецию.

Многие честные люди осуждают сионизм и сравнивают его с колониализмом или с немецким национал-социализмом. Безусловно, сионизм разорил прекрасную землю Палестины и способствовал концентрации власти в руках лидеров еврейских шовинистов в Америке и по всему миру. Однако, у сионизма имелась «уважительная причина», хотя, увы, о ней неприлично говорит в эпоху политкорректности. Позвольте нам смело заявить о ней. Сионизм и антисемитизм не только поддерживали и питали друг друга, как привыкли говорить антисионисты. Ранние сионисты вообще полагали, что некоторые специфически еврейские качества следует искоренить, лучше же всего – перевоспитанием евреев в суровых условиях Палестины или Уганды. Сионисты назвали традиционную еврейскую ментальность словом «галутиют» (от слова «галут», рассеянье), что можно перевести как «особенности диаспоры», и считали её производной от жизни в Рассеянии, но она была в основном идентична «еврейству», как его определяли антисемиты.

Недавно остроумный американо-еврейский антисионист Ленни Бреннер прокомментировал письмо Хаима Вейцмана, написанное в 1914 году. Вейцман, ведущий сионист своего времени и первый президент Израиля, пишет о своей беседе с лордом Бальфуром (автором Бальфурской декларации), в которой лорд доверительно поведал ему, что «разделяет ряд антисемитских идей». Вейцман ответил лорду, что и сионисты согласны с «культурными антисемитами». Бреннер торжествующе заключил, что «в переводе на простой английский, Бальфур поблагодарил Вейцмана за подтверждение его антисемитских воззрений».

Молодые читатели, привыкшие к самовосхваляющим еврейским сочинениям, могут отнестись к подобным фактам с недоверием, но первые сионисты относились сурово к евреям, которых они знали не понаслышке. Для них масса еврейских адвокатов, порнодилеров, торговцев валютой, представителей лобби, банкиров, медиалордов, магнатов рынка недвижимости и либеральных журналистов была, по словам Вейцмана, «нежелательным деморализующим феноменом», иначе говоря – «отбросами общества» (как резко выразился Давид Бен-Гурион). Сионизм принял главную посылку антисемитизма и предложил средство: перевоспитание по-маоистски – в изолированной, удалённой сельской местности.

Но История распорядилась иначе. После поражения национал-социализма и коммунизма «галутная еврейская ментальность» оказалась побеждающей стратегией на поклоняющемся Мамоне Западе. Те самые «отбросы общества» – адвокаты и медиалорды – заворожили Америку и стали примером подражания для многих американцев, как евреев, так и неевреев. Израильский сионизм потерял свой боевой дух, выродившись в военную диктатуру, и выживает сегодня только благодаря субсидиям взятой в заложники Америки. Однако, это не означает, что «антисемитские» обличители из ранних сионистов были совершенно не правы, поскольку мирской успех – не единственная мера вещей.

Одна черта еврейской (галутной) ментальности особенно, удивительна и необычна. Когда российские еврейские пай-мальчики конца XIX века покинули тепличную жизнь еврейских местечек и оказались лицом к лицу с большим миром, они узнали об одном трагическом элементе еврейского существования: разрыве с природой. Евреи не проявляли интереса к природе, они не описывали её в стихах или прозе, не рисовали её, не имели с ней контакта. Их не заботил ландшафт за пределами их местечка. Молодые люди чувствовали, что такое положение вещей следует изменить. Некоторые из них отправились в Аргентину, где барон Гирш пытался привязать евреев к земле. Другие основали колонии в Крыму или Палестине.

Они мечтали избавиться от своей еврейской ментальности. Не звание еврея их беспокоило (некоторых беспокоило и оно, и тогда они требовали, чтобы их называли израильтянами или ивритянами, или хананейцами) – их не устраивали «еврейские» качества, от которых они хотели избавиться, воссоединившись с природой. Не будучи строгими сионистами, скажем, что некоторые из них сумели избавиться от «еврейства» и не переезжая в Палестину. (Вероятно, их следует называть скорее потомками евреев, чем евреями). Большинство израильских евреев не смогли привязать себя к земле Палестины, поскольку это едва ли можно было осуществить без смешения с местными жителями.

Причину еврейского разъединения с природой объяснял другими словами, но примерно так же видный русский историограф, «русский Тойнби» – Лев Гумилев. Он считал, что «этнос» – это качество конкретной группы людей, связанной с конкретным ландшафтом. Этнос не может существовать вне экологической ниши. Гумилев определял евреев (или «неисправленных галутных евреев», как сказали бы сионисты), как людей антропогенного (рукотворного) ландшафта. Именно поэтому еврею так легко изменить место проживания: он игнорирует природу, тогда как современные города – все на одно лицо. Поэтому еврей обладает преимуществом перед конкурентами: если, скажем, часть сознания англичанина обращена к навыкам, необходимым для жизни в естественной окружающей среде Британских островов, еврейское сознание чудесным образом сконцентрировано на достижении успеха в рукотворной окружающей среде.

Гумилев заменяет традиционную дихотомию «евреи-гои» другой: «люди рукотворного ландшафта – люди естественных ландшафтов». Она не совпадает с дихотомией город-деревня, поскольку и городской обитатель может быть неотъемлемой частью ландшафта. Люди живут в красивых старых городах, Флоренции и Оксфорде, Иерусалиме и Мекке, Суздале и Лионе. Эти города росли как цветы, в них процветало искусство, строили соборы и мечети, они были уникальны, локальны и универсальны в одно и то же время. Есть место и для самых больших городов мира: Париж, Лондон, Бомбей, Шанхай – места встречи цивилизаций.

Однако, современные искусственные города, такие как Мильтон-Кейнс, Лютон, Сен-Дени, разросшиеся пригороды Нью-Джерси, израильские Холон и Афула, советские городки – безлики, похожи друг на друга и «освобождены» от культуры. Но и старые города подвергаются натиску и превращаются в искусственные. Когда в них возникают магазины и кафе больших международных сетей, они лишаются своих особенностей.

Все города, в которых есть «Мовенпик» или «Хилтон», «Старбакс» или «Барклайз Банк» уже похожи друг на друга, уже лишились своей уникальности. Они становятся клонами одного протогорода, и их жители терпят поражение при столкновении с мобильными пришельцами.

Этнос добивается успеха в своей собственной экологической нише, но его постигает неудача в чужеродной среде. Чтобы победить в соревновании с другими этническими группами, этнос пытается приспособить себя к окружающей среде или приспособить окружающую среду к своим потребностям. Подобный процесс можно наблюдать при ловле большой рыбы: рыба пытается затянуть рыбака в собственную окружающую среду – в воду – поскольку справедливо предполагает, что может победить там. Рыбак тянет рыбу в свою собственную окружающую среду, на сухую землю, ибо уверен, что там сможет победить.

Именно поэтому (галутные) евреи стремятся исключить чуждые (для них) естественные ландшафты и вытеснить их искусственными, где они могут применить свою стратегию. Это такое же инстинктивное побуждение, как попытка рыбы утянуть рыбака в море. Пример именно такой стратегии даёт канадская еврейская династия Рейхманов.

Эта набожная ортодоксальная еврейская семья активно занималась продажей недвижимости в Канаде, Англии и в других местах. Они иммигрировали в Канаду из Австрии во времена Гитлера, и в 1980-х годах их богатство оценивалось в 40 миллиардов долларов. Рейхманы изобрели shopping mall или торговый центр – городской проект, который изменил жизнь людей на всём земном шаре. Эти «плазы» или «моллы» подорвали социальную структуру городов, убили традиционные небольшие магазинчики, разорили ремесленников и поддерживали фирмы с известными брэндами, большие компании, автомобильную промышленность, неуёмный рост пригородов и социальный распад. Моллы устранили преимущество местных изделий или производителей в пользу импортируемых или централизованно производимых продуктов, ибо в молле нет традиционных магазинов или традиционных покупателей, нет мастерства.

Моллы принесли Рейхманам сказочное богатство. Канадцы говорят: есть богатые, сверхбогатые и Рейхманы. Этот клан поддерживал еврейскую благотворительную деятельность и израильские проекты, потратив много денег на иммиграцию российских евреев в Израиль. Но они причинили больше зла, чем добра нарождающемуся израильскому обществу. Их моллы опустошили Тель-Авив и Западный Иерусалим, так как относительно богатые покупатели переключились на моллы, а местные магазины, местные кафе, локальные пункты социального общения, потеряли своих клиентов. Израильское общество, одно время довольно связное, рассыпалось на амальгаму разных групп. Дети иммигрантов с их поверхностной и сомнительной связью с местным пейзажем перестали играть на склонах Иудейских Холмов и стали проводить свободное время, бесцельно слоняясь по моллам, привыкая к искусственной окружающей среде, к посещению магазинов как к развлечению. Дети моллов способны запросто шагнуть из молла в Иерусалиме в молл в Торонто, где продаются те же брэнды, да и построены они теми самыми Рейхманами. Таким образом еврейская (галутная) тенденция подорвала и сионистскую утопию, гак же, как социальную жизнь и традиции многих стран по всей планете.

Молл не появился на пустом месте. Поросль покупателей будущих моллов вырастала из массово-поточного производства, из прямоугольных, стандартных жилищных блоков, построенных после Первой мировой войны. Вдохновлённые Нимейером, они одинаковы во всём мире, включая мой родной Новосибирск. Эти жилищные блоки привели нас в рукотворную окружающую среду, оторванную от местного содержания, национальных традиций и естественной среды. Безликие города, восстановленные после великого разрушения мировых войн, особенно угнетают, но даже города, пощажённые военным безумием, часто разрушались в угоду стандартизации…

Шведы пригласили Оскара Нимейера – родившегося в Бразилии сына иммигрантов, ученика Лючио Косты и Грегори Варшавчика – внести свой вклад в красоту Стокгольма. А он предложил уничтожить средневековое ядро города, Гамла Стан, и заменить его безликими рядами прямоугольных блоков. Этот проект был отклонён, но в качестве компромисса красивый центральный район XIX века Хоторгет был стёрт с лица земли и преобразован в безликие однотипные блоки. Такие же блоки были возведены на месте прекрасного района Москвы XVIII века – Арбата. Друг Советского Союза, Нимейер повлиял на программу массовой жилой застройки в постсталинской России, что превратило многих русских в людей «рукотворного пейзажа». Мир фильма «С лёгким паром» был построен по планам Нимейера, и в нём исчезла разница между городами.

Однажды я взял режиссёра русского ТВ, симпатичную русскую девушку из Москвы на прогулку в ущелье Эн-Геди, одно из самых очаровательных мест в Палестине, с ручьями и дикими козами, пышной растительностью и маленькими водоёмами. «Разве нельзя было сделать точную копию этого ущелья в какой-нибудь курортной гостинице в Эйлате?» – пожаловалась она после прогулки. Она говорила всерьёз: ей, жительнице Нью-Васюков, не нужна природа с её красотой. Она не одинока. Показывая великолепные арабские особняки Иерусалима российским туристам, я часто слышал скептическое замечание: «Да, наверное, там можно жить, если нет выбора». А вот стандартные жилые блоки в предместьях Иерусалима вызвали их восторги.

Сельская Россия тоже была трансформирована стандартным жильём, коллективизацией и массовым оттоком населения в города. В конечном счёте Советская Россия стала страной двух парадигм: рукотворного и естественного ландшафта. Это разделение чувствовалось в искусстве, литературе, политике, экономических предпочтениях и социальной структуре. Господство искусственного стало почти тотальным, поскольку пост-сталинские коммунистические лидеры в своих желаниях и запросах всё более и более походили на людей Запада. Но диссидентам и этого было мало – они хотели полностью скопировать рукотворный Запад. Писатели и художники-почвенники были маргинализованы.

Последствия расцвета искусственной парадигмы в России оказались печальными. Природа была разрушена, реки – отравлены промышленными отбросами; деревни – стёрты с лица земли как экономически нежизнеспособные. События 1991 года закончили передачу власти и влияния в руки сторонников искусственности, о чем сигнализировало чудовищное возвышение еврейских олигархов, нескольких супербогатых банкиров и промышленных магнатов.

Подобный процесс имел место и в других местах, и парадигма искусственности стала доминирующей парадигмой мира. Я не думаю, что Нимейер, Рейхманы и другие создатели искусственной окружающей среды сознательно трудились ради мирового господства (галутного) еврейства, во что свято верят фанатичные сторонники теории заговора. Некоторые из них действовали подсознательно, создавая среду, в которой они могли бы процветать, то есть, рукотворную окружающую среду. Другие просто не понимали, что искусственная окружающая среда смертельна для Естественного Человека и объясняли сопротивление народа косным предубеждением. Решительные и упрямые, они считали, что знают лучше, что хорошо для людей. Не исключено, что они даже не отдавали себе отчёта в том, что это хорошо только для них самих.