Глава 6

Почесывая оплывшие бока, Таргутай-Кирилтух пытался припомнить сон. Худой был сон. Вот времена настали, ничего хорошего не осталось, сны и те снятся только худые. Всю ночь что-то холодное и скользкое, но не змея и не рыба, обвивало шею, шлепало мокрым хвостом по голой спине, шептало какие-то слова. Что за слова это были? Вспомнить бы два-три, остальное разгадает шаман.

За дверным пологом громко разговаривали и смеялись нукеры. Этот смех мешал думать, злил Таргутай-Кирилтуха. Ржут, бездельники, дармоеды беззаботные, и ни почтения, ни уважения.

– Эй, вы!

В юрту вошел Аучу-багатур. Все еще посмеиваясь, он остановился у порога. Широкоплечий, с низким, покатым лбом, обезображенным малиновым шрамом, Аучу-багатур был храбрым, преданным, но не очень-то умным нойоном.

– Что за веселье? – Таргутай-Кирилтух засопел, раздувая ноздри приплюснутого носа. – Только бы пили, жрали и хохотали! Где шаман Теб-тэнгри? Я его должен ждать?

– Он в курене. Ему сказано. Скоро придет. – Аучу-багатур отвечал отрывисто, с обидой в голосе.

– Новости? – пренебрегая его обидчивостью, резко спросил Таргутай-Кирилтух.

– Вчера меркиты отогнали табун.

– Мой табун?

– Твой. Табун мы отбили. А меркиты ушли.

Таргутай-Кирилтух молча сопел, думал. Новости теперь, как и сны, тоже только худые. Эта новость очень недобрая. До сих пор ему удавалось ладить с меркитами и татарами. Не они – анда Есугея хан кэрэитов Тогорил был главным и самым опасным врагом. Неужели придется враждовать и с меркитами? Может быть, они сговорились? Не должны бы. Скорей всего это была просто шайка удальцов…

– Кто сказал, что это были меркиты?

– Табунщик Тайчу-Кури. Сын Хучу, воина Есугея. Того, что был убит, когда…

– Двадцать палок по голому заду табунщика! Чтобы смотрел лучше и не путал ворон с ястребами. Еще есть новости? Где Сача-беки и Алтан?

– Они теперь кочуют отдельно от всех. К ним часто наезжает Хучар, сын Некун-тайджи, племянник Есугея…

– Что ты сегодня без конца тычешь меня именем Есугея? Как будто я не знаю, чей племянник Хучар! Смотри за ними крепче. Но не задирай. А что Даритай-отчигин?

– Этот смирно сидит в своем курене. А вот… – Аучу замялся.

– Говори! – приказал Таргутай-Кирилтух: пусть все неприятности выложит разом.

– Оэлун и дети Есугея понемногу оправляются. У них уже есть и лошади, и овцы, другой скот.

– Где взяли?

– Этого я не знаю. Слышал я, старший из детей, Тэмуджин, без почтения произносит твое имя. Да что там почтение! Грабителем называет, мстить, говорят, собирается. Может быть, и ему дать палок? Пусть лучше чешет спину, чем чесать языком! – Аучу-багатур, довольный своей шуткой, коротко хохотнул и умолк под взглядом нойона.

Таргутай-Кирилтух снова сердито засопел. Будь Аучу-багатур чуточку умнее, не смеялся бы. Уже не однажды доносили: во многих куренях его, Таргутай-Кирилтуха, осмеливаются осуждать за жестокое обращение с семьей Есугея. А теперь и Тэмуджин, щенок малоумный, подает свой голос. Его угрозы – безвредное тявканье. Но в грозу и малый ручей может превратиться в большую реку. При неудаче, шаткости найдется немало пособников. Нойоны стали уклончивы, не тверды в своем слове. При жизни Есугея Сача-беки и Алтан хорошими друзьями были, а теперь – завистники. Сами по себе кочуют…

В юрту, не спросив позволения, вошел Теб-тэнгри. Не кланяясь, прошел вперед, сел на войлок, скрестил ноги в потрепанных гутулах. Узколицый, остроносый, уставился на Таргутай-Кирилтуха взглядом угольно-черных глаз.

– Зачем звал? Нездоров?

– Небо хранит меня от болезней. Погадай. Аучу, ты приготовил баранью лопатку? Иди разведи на улице огонь.

Аучу-багатур вышел. Теб-тэнгри остался сидеть. Таргутай-Кирилтух рассказал ему о сновидении.

– Ты, слышал, умеешь предвидеть будущее. Скажи мне, что значат эти сны? Ни одной ночи не проходит, чтобы я не увидел чего-то такого.

– Духи предупреждают тебя. Духи говорят: берегись. Они тобой недовольны.

– С чего бы? Я не скуплюсь на жертвоприношения.

– Ты слишком много ешь. – Теб-тэнгри сожалеюще цокнул языком. – Ты разжирел, как медведь в осеннем кедровнике. Ты мало думаешь о людях, они тощи, как коровы ранней весной. Духи этого не любят.

Таргутай-Кирилтух сел на постели, отбросил одеяло. Ноги, короткие, в редких черных волосках, с толстыми, будто опухшими, пальцами, проехали пятками по войлоку, ткнулись в скрещенные гутулы Теб-тэнгри, стронули их с места.

– Думаешь, если ты шаман, то можешь болтать все, что придет в голову?

– Ты звал – я пришел. Ты спросил – я сказал. Зачем же гневаться? – Теб-тэнгри чуть отодвинулся. – Если хочешь, уйду.

Таргутай-Кирилтух глубоко вдохнул в себя воздух. Ему хотелось схватить гутул и запустить в острое лицо шамана. Но сдержался, пересилил себя. Шаман знается с духами, а их лучше не гневить. С людьми дел хватает. Раньше он думал, что стоит лишить власти Есугея – и все пойдет так, как того он пожелает. Но Есугея давно нет, все его богатство он раздал своим нукерам и нойонам, а чего добился? Друзья и родичи Есугея втайне желают ему гибели, мутят людей, много говорят о его несправедливости, жадности, а сами, не забери он улус Есугея, давно бы из-за него перервали друг другу горло.

Шаман поднялся, намереваясь, кажется, и в самом деле уйти. Таргутай-Кирилтух ворчливо повелел:

– Я тебя звал погадать – гадай.

Теб-тэнгри вышел из юрты жечь на огне баранью лопатку. Таргутай-Кирилтух с кряхтеньем обулся, надел шелковый халат, туго подпоясался поясом, украшенным серебром. На шамана он больше не злился. Шаман, кажется, говорит верно. В самом деле, разжирел сверх всякой меры. Слишком уж много времени проводит в пустой праздности. Не из-за этого ли откололся Сача-беки? Не потому ли глупый мальчишка Тэмуджин позволяет себе угрожать ему?

На бронзовом подносе Теб-тэнгри принес обугленную лопатку. Кость дымилась, потрескивала, наполняя юрту запахом гари. Теб-тэнгри присел, разглядывая трещины. Таргутай-Кирилтух стоял за его спиной и тоже всматривался в кость.

– Видишь две трещины? Эта – твоя жизнь. Эта – смерть. Они идут рядом, то сближаясь, то расходясь. Сближение показывает на опасность, угрожающую твоей жизни. Пока таких опасностей было немного. Но смотри дальше. Все чаще и чаще линия жизни сближается с линией смерти. Тебя ждут большие испытания. Теперь смотри на эти линии. Их много. Это обиды, причиненные тобой. Они сливаются в одну глубокую и пересекают линию жизни. Это твой конец. Ты не умрешь своей смертью.

Таргутай-Кирилтух перестал смотреть на кость и слушать шамана. Все верно. Это он чувствовал и без гадания. Хватит сидеть! Он не даст всем обидам слиться в одну. Не даст погубить себя.

– Ты можешь узнать у духов, как избежать опасностей и укрепить мой улус?

– Попробую. Но не сейчас. Сейчас могу лишь сказать то, что думаю сам. Я езжу по всем куреням, я слушаю и смотрю. Плохо живут люди. Старших не уважают младшие, бедных обижают богатые, слабых унижают сильные. Установи порядок, и твой улус будет крепнуть, а сам ты – благоденствовать.

Вспомнив, что шаман сын Мунлика, верного нукера Есугея, Таргутай-Кирилтух с подозрением оглядел его.

– Тебе что за дело до моего улуса? Или ты хочешь быть первым человеком у меня, как был твой отец у Есугея?

– Может быть, и так.

– Ты многознающий шаман, а все равно дурак. Кто доверится чужому коню, к чужим и попадет. Пошел отсюда!

В глазах Теб-тэнгри полыхнуло пламя, но губы сами собой сложились в мягкую, как будто даже виноватую улыбку, он скорбно качнул головой.

– Гордый нойон, сейчас ты сам придвинул линию своей жизни ближе к трещине, означающей смерть. – И вышел.

От гнева у Таргутай-Кирилтуха перехватило дыхание, хотел повелеть схватить шамана, но из груди вырвалось лишь сипение. Пока справился с собой, пока дозвался нукеров, образумился. Пусть дерзкий шаман до времени идет своей дорогой. Не с него надо начинать.

Глава 7

Гасли звезды. Небо на востоке, светлея, окрашивалось в мягкий розовый свет. Утро было безветренное, теплое. Вода в реке, розовая, как и небо, сонно хлюпала. Тэмуджин с Хасаром, Бэлгутэем и Хачиуном, босые, в коротких затрепанных штанах, шли друг за другом. Из-под берега, заставив Тэмуджина вздрогнуть, с шумом, истошным криком вылетела птица. Хачиун, шагавший позади всех, догнал старшего брата, боязливо прижался к нему.

– И трус же ты! Утки испугался.

– А может быть, это вовсе не утка. Может быть, это злой дух.

– Не болтай о чем не следует! – рассердился Тэмуджин.

Мальчик хотел сказать еще что-то о злых духах, но Тэмуджин строго прикрикнул, и дальше пошли молча. Скоро совсем рассвело. Солнечные лучи заскользили по вершине Бурхан-Халдуна, высветляя зелень леса, над водой поплыли прозрачные пряди тумана. По крутому яру спустились на песчаную косу. Босые ноги оставляли на песке глубокие вмятины, и они тут же заполнялись прозрачной водой. У широкого омута остановились. На воде покачивались берестяные кругляши-поплавки – тут стояла сеть. Тэмуджин сбросил штаны, сунул ногу в воду – холодная. Всхлипывая, забрел по грудь в омут, ухватился за конец сети, потянул. Сеть заметно подрагивала, и Тэмуджин забыл про холодную воду: что-то есть! У берега за нижнюю тетиву сети схватился Хасар, стали потихоньку выбирать. Из воды показалась розово-золотистая рыбина. За ней вторая, третья. Четыре крупных ленка упруго бились в волосяной сети на мокром песке. Богатый улов! Хачиун по-щенячьи взвизгивал, смеялся, лез к сети, мешая Тэмуджину и Хасару, Бэлгутэй хватал рыбин за хвост и тоже смеялся.

Оставив сеть и рыбин на берегу, спустились ниже. Здесь река прижималась к высокому утесу, круто заворачивала. На повороте была глубокая яма. В нее Тэмуджин вечером закинул крючки, наживленные хариусами, если есть таймень, возьмет.

На спокойной голубовато-зеленой воде лежала темная тень скалы, у берега блестели омываемые течением черные острые камни. Оставив братьев, Тэмуджин, прыгая с камня на камень, добрался до удочек. Проверил одну, другую – пусто. Оставалась последняя. Она стояла в конце ямы под молодым ильмом, росшим в узкой расщелине. Белая волосяная леска была туго натянута. Тэмуджин подергал ее, с огорчением подумал – зацепилась. Придется нырять в воду, не лишаться же драгоценного крючка! Вдруг леса сама по себе прослабла. Тэмуджин, недоумевая, стал выбирать ее. Но что это? Снова натянулась. Нет, идет. Коряга за ней тащится, что ли?.. Так и есть, вон темнеет. Целое бревно тащится.

И в этот момент «бревно» рванулось в сторону. Тэмуджин упал, но лесу из рук не выпустил. Она до крови врезалась в руку. Упираясь ногами в камень, стискивая зубы, Тэмуджин держал леску. Таймень хлобыстнул хвостом по воде, повернул против течения. Тэмуджину стало легче.

– Хасар! Скорее сюда!

Горячий пот заливал лицо, щипал глаза. Пальцы на перетянутой руке посинели, из-под лески, охватившей ладонь, сочилась кровь. Хасар не услышал его крика. А таймень снова повернул вниз, заметался, малиновый хвост тяжко бухал по речной глади, вода бурлила, словно кипяток в котле. Боль в руке стала невыносимой. У Тэмуджина потемнело в глазах.

– Хасар!

Брат услышал. Козленком прыгая с камня на камень, подбежал, вцепился в натянутую до звона лесу, потянул. Вдвоем быстро умучили тайменя. Он подошел к берегу с широко распахнутой пастью – зубастое страшилище.

– Лезь в воду!

Хасар сбросил штаны, ринулся в воду, бесстрашно запустил руки под жабры тайменя. Ловкий, с клочьями обгорелой кожи на черной спине, братишка сейчас как нельзя лучше оправдывал свое имя²³.

На берегу рыбина упруго изогнула литое тело, забилась, пачкая хвост в сухих листьях и земле. Тэмуджин схватил камень, с веселой яростью обрушил на черную голову тайменя – сухо хрустнули кости.

– На тебе! На!

Вдвоем выволокли его из-под утеса. Хачиун и Бэлгутэй с опаской разглядывали огромную рыбину, тыча палками в светло-серое брюхо.

Разожгли огонь, зажарили двух ленков, поели. Тэмуджин заставил братьев разбирать сеть, сам лениво растянулся на траве. Солнце уже начало припекать. Трещали кузнечики, в кустарнике за рекой пели птицы. Ныла нарезанная леской рука, но на душе было светло и покойно. Он становится мужчиной, главой и кормильцем семьи. Страшная зима с зелеными огоньками волчьих глаз в гудящей и стонущей темноте уже не повторится. Он научился ловить рыбу, бить из лука птиц, добывать жирных тарбаганов. Он научится владеть мечом и боевым копьем, станет воином, таким же знаменитым, как его отец Есугей-багатур. Пусть тогда дрожит от страха толстый Таргутай-Кирилтух!

Но не о мести ненавистному нойону больше всего думает теперь Тэмуджин. Почему-то все чаще вспоминается его нареченная невеста Борте, девочка с тугими круглыми щеками, рассудительная и упрямая. Какой стала она теперь? Захочет ли Дэй-сэчен, ее отец, отдать Борте ему сейчас, когда у него единственный нукер – собственная тень? Когда-то он был добр и внимателен к нему. Но это было при жизни отца. В ту пору все были добры к нему, к его матери, его братьям. Люди уважают, прав Теб-тэнгри, одно – силу. И он будет сильным.

Тэмуджин сел, потянулся, посмотрел на свои ноги с исцарапанными, в ссадинах ступнями, на муравья, деловито бегущего вверх по тонкой травинке, на тайменя с круглыми, как пуговицы, глазами, перевел взгляд на речку, на пологие лесистые холмы, и ему захотелось запеть от беспричинной радости, наполнившей душу.

Братья возились с сетью у самой воды. Хасар и Бэлгутэй выбирали из ячей траву, листья, тину. Хачиун собирал на отмели цветные камешки. По берегу, с той стороны, где была юрта, бежал младший братишка Тэмугэ-отчигин. Штанишки сползали с его тонкого зада, и он на ходу их поддергивал. Вот глупый, подвязать не догадается!

Подбежав к Тэмуджину, Тэмугэ-отчигин не сразу мог что-либо сказать, запыхался. Глазенки выпучены, на носу мелкие капельки пота, одна рука поддерживает штаны.

– Тэмуджин… тебя ищут! – наконец сказал он. – Приехали нукеры Таргутай-Кирилтуха. Они ругали мать. Ударили Хоахчин. Я сюда.