Глава 3

Виктор не понял, почему проснулся. В поездах он всегда замечательно спал. Его успокаивал мерный стук колес, убаюкивало уютное подрагивание полки. В поезде он мог проспать двадцать часов подряд и не просыпался даже от суеты во время стоянок. А тут вдруг проснулся ни свет ни заря, да еще с таким ощущением, что проснуться было просто необходимо. Который час? Наверное, около пяти. Только-только светать начинает. Нет, зря он проснулся.

Виктор открыл глаза… и сразу закрыл. Конечно, это сон. Наяву ничего подобного не бывает. Честно говоря, ничего подобного он и во сне раньше не видел… Игра воображения. Что-то его воображение очень уж разыгралось. Это результат аскетического образа жизни в последнее время. И еще – результат встречи с этой хмурой девочкой вчера вечером. Такая маленькая, такая красивая, такая самоуверенная, такая хмурая девочка, которая привыкла, что ее всегда слушают. А смеяться не привыкла. Как они там с Катькой общались? Катька – это же взбесившийся пулемет, особенно после ссор со своим благоверным. А эта Юлия говорит очень тихо, очень отчетливо, медленно и как бы даже терпеливо. И прежде чем ответить на любой пустяковый вопрос, пару секунд молчит – наверное, думает, отвечать или не отвечать, а если отвечать, то правду или соврать, а если соврать, то для развлечения или для выгоды, а если для выгоды, то для моральной или материальной, а если для материальной… Спать, спать, спать. Зря он проснулся так рано. Все спят. Алан спит. Катька спит в соседнем купе. И эта Юлия спит в соседнем купе… Хотя нет. Как он мог забыть? Эта Юлия – здесь, в его купе. Катька вчера помирилась с Аланом и отправила братца на прежнее место. Юлия здесь. И ему ничего не снится. Все наяву.

Виктор опять осторожно приоткрыл глаза. Все, поздно. Юлия, двигаясь в полутьме легко и бесшумно, как летучая мышь, уже нырнула в короткий, но совершенно бесформенный светлый халатик, прихватила полотенце и выскользнула за дверь так тихо, что он даже щелчка замка не услышал. Неужели у нее и правда такая фигура, как ему померещилось спросонья? Все-таки, наверное, игра воображения. Не бывает таких фигур. Уж он-то голого тела повидал. Уж его-то голым телом не удивишь… Удивительно, что она так спокойно ведет себя голышом наедине с незнакомым мужиком. Хотя нет, она же не знает, что Катька осталась в купе с мужем. Она думает, что Катька – здесь, спит на его месте. Сейчас она вернется и, может быть, переоденется в эту свою широченную юбку до пят и в эту свою еще более широкую блузку чуть не до колен, и опять ничего не будет понятно, кроме этого ангельского личика с этими мрачными глазами.

Но пока она будет переодеваться, он, может быть, что-нибудь и увидит. Надо закрыть глаза и не шевелиться, и тогда она не заметит, что соседку подменили на соседа.

Виктор прикрыл глаза, сквозь ресницы с нетерпением глядя на дверь, напряженно ожидая, когда войдет Юлия, и в душе язвительно издеваясь над собой. Ну кто так себя ведет? Пятнадцатилетний придурок так себя ведет. Семидесятилетний развратник так себя ведет. Дебил недоразвитый так себя ведет. Взрослый человек, высокоинтеллектуальный, талантливый, вполне нормальный и к тому же уверенный в себе, так себя не ведет. Сейчас он крепко-крепко закроет глаза и не будет открывать их, когда войдет Юлия. Если он, конечно, взрослый человек, высокоинтеллектуальный и…

Дверь дрогнула, бесшумно отъехала в сторону, и в щель так же бесшумно проскользнула Юлия, неся с собой запах свежести и почему-то – металла. Он крепко-крепко закрыл глаза, точно зная, что сейчас опять их откроет, причем так, чтобы она не заметила. Вот прямо сейчас откроет… Чуть-чуть…

– Вы тоже проснулись? – Ее голос – тихий, отчетливый, очень спокойный, если не сказать равнодушный – раздался, кажется, чуть ли не у самого его лица. – Это я вас разбудила?

Виктор открыл глаза и даже опешил: ее лицо и вправду было совсем близко. Она стояла, низко склонившись над ним, и пристально вглядывалась мрачными черными глазами в его лицо.

– А как вы узнали, что я проснулся?

Виктор поднял руку, чтобы… чтобы что? Он и сам не знал. Наверное, чтобы хотя бы дотронуться до нее. Надо же убедиться, что это не сон. Но она неторопливо выпрямилась, будто не замечая его движения, повесила полотенце, убрала в сумку мыльницу, стала что-то искать – в общем, занялась делом, совершенно не обратив внимания на его вопрос.

– Вы чаю хотите? – так же негромко и отчетливо спросила Юлия, продолжая тихую возню со своим хозяйством.

– Еще бы, – охотно откликнулся Виктор, с сожалением отмечая тот прискорбный факт, что ее халатик еще более мешковатый, чем показался ему вначале. – Только кто нам его даст? Рано еще. Наверняка проводники дрыхнут без задних ног.

– Леночка не спит. Я ее попросила чай сделать. Наверное, заварила уже. Я сейчас принесу.

– Сама принесет. – Виктору вдруг очень не понравилось, что она уйдет – пусть даже на пару минут. Взрослый человек…

– Вы разве вставать не будете? – спросила Юлия с такой интонацией, будто обращалась к непонятливому ребенку. – Я чай сама принесу. Вам пяти минут хватит?

– Мне пяти секунд хватит, – заявил Виктор, рывком садясь на постели и сбрасывая простыню.

Ему очень захотелось, чтобы она увидела, какая у него красивая фигура, какие тренированные мышцы, какой ровный загар… Но Юлия уже вышла, не оглянувшись. И даже в зеркало на двери не заглянув – он специально следил. Не интересно ей, какая у него фигура. Наверное, ей интересно, какая фигура у мужа… Стоп, Витюша, притормози. А то лоб расшибешь. У нее есть муж. Она – чужая жена. Аргумент? Аргумент. Во всяком случае, до сих пор для него это всегда было аргументом.

Но, черт возьми, почему именно эту девочку понесло замуж за какого-то совершенно постороннего человека?! И чем, черт возьми, этот человек лучше его, Виктора? И, черт возьми, в конце концов, она не выглядит безумно счастливой женой своего проклятого мужа! И, черт возьми, что это за муж, который даже не может жену на вокзал проводить, а посылает своего престарелого брата?

Все это Виктор думал, бреясь в туалете перед тусклым зеркалом, раздражаясь все больше и больше. Два раза даже порезался, и это добавило раздражения, к тому же напор воды в кране был слишком сильным, и Виктор обрызгался с ног до головы, а вода оказалась очень холодной… Одним словом, когда Виктор вернулся в купе, он, кажется, был близок к тому, чтобы высказать все, что думает о ее муже.

В купе было тихо, душисто и уютно. Обе постели убраны, стол застелен желтой льняной салфеткой, а на салфетке – завтрак, сервированный на двоих. И ведь настоящий завтрак, и ведь по-настоящему сервирован! Виктор шлепнулся на свое место, изумленно таращась на две коричневые стеклянные тарелки, на ножи и вилки, на горку оладий в неглубокой деревянной миске, на кусок сливочного масла в масленке, на крошечный, не больше стакана, керамический бочонок с медом… И чай был крепкий, горячий, душистый – совершенно не вагонный чай.

– Как вы это делаете? – Виктор оторвался от созерцания стола и с тем же изумлением уставился на Юлию.

Она вопросительно глянула на него непроницаемыми черными глазами, помолчала несколько секунд и, догадавшись, что он имеет в виду завтрак, спокойно объяснила:

– Меня мама Нина в дорогу собирала. Она ни одной мелочи никогда не упускает. Даже соль, перец и горчицу. Даже зубочистки. Оладушки вчера специально мне в дорогу напекла. Леночка их только что в тарелке над чайником разогрела. Ешьте, пока теплые.

– Спасибо. – Виктор, к собственному удивлению, даже растрогался. – Я ваш вечный должник. Даже не помню, когда я нормально завтракал. Чаще всего кофе да бутерброд с колбасой – и погнал на службу…

Он совершенно не собирался рассказывать ей о себе всякую ерунду. Он собирался порасспрашивать о ее жизни. Разговорить ее хотя бы до обычной беседы попутчиков. Вытянуть из нее хоть что-нибудь… А вместо этого уплетал за обе щеки оладушки с маслом и с медом, пил душистый индийский чай, грыз миндаль в шоколаде и – трепался без умолку. Неизвестно о чем. О том, что вот ему, например, такого чаю в поезде сроду не давали, а дома он чай вообще редко пьет, потому что чаепитие – это ритуал, а какой же это ритуал, если в одиночку, и чайных чашек у него осталось всего ничего, да и то – от разных сервизов, а остальные разбились постепенно, а Катька обещала какой-то особый сервиз привезти, но забыла, они с Аланом оба вообще очень забывчивые, из-за этого все время ссорятся – выясняют, кто виноват, что опять что-нибудь забыли, но быстро мирятся, потому что жить друг без друга не могут, и это даже удивительно, потому что, кроме забывчивости, у них ничего общего, таких разнополюсных людей он вообще никогда не видел; когда они поженились, он думал – это недели на две, а потом разбегутся, если раньше друг друга не поубивают, а вот уже пять лет живут – и ничего, сыну три с половиной, и еще детей хотят, особенно Алан…

Виктор замолчал, с удовольствием наблюдая, как Юлия быстро и бесшумно наводит порядок на столе – как-то так ловко, что казалось, будто все само собой устраивается: сахарница и бочонок с медом – в пластиковую коробку, масло – в крошечный термос, ножи, вилки и стеклянные тарелки – в полиэтиленовый пакет… И ничего ни разу не звякнуло, надо же! Наверное, у нее дома в кухне все так же чисто, тихо и вкусно пахнет.

– А у вас дети есть? – спросил он, заранее представляя маленькую тихую девочку с мрачными черными глазами.

– Нет, – помолчав, ответила Юлия. – Пойду посуду вымою. Вам чаю еще принести?

– Я помогу. – Виктор поднялся, глядя на ее отражение в зеркале. В зеркале у ее отражения было, кажется, не такое каменное выражение лица.

Отражение Юлии встретилось с ним взглядом, и на миг ему показалось, что это совсем незнакомый человек и в то же время человек, которого он где-то видел. Такое тревожное чувство…

– Нет, – опять помолчав, сказала Юлия и вышла.

Она привыкла, что ее слушают, это точно. Слушают и повинуются. И все-таки почему она так долго молчала перед тем, как ответить, что у нее нет детей? Давала понять, что он лезет не в свое дело? Или вспоминала, есть у нее дети или нет? Виктор опять почувствовал раздражение. Ну вот как с ней общаться? И тут же вспомнил, как только что болтал, словно заведенный, и прекрасно себя мироощущал, такого душевного комфорта он давно ни с одним собеседником не испытывал. Хм, собеседник… За всю их оживленную беседу она сказала три слова. Ну, пять… И тем не менее в ее обществе ему весело и как-то уютно. Вот повезло ее мужу…

– Вы недавно замуж вышли? – Виктор и сам не ожидал, что спросит это, слова как-то сами собой слетели с языка, как только она появилась в дверях с вымытой посудой в мокрых руках.

Юлия без выражения глянула на него, прошла к столику, бесшумно поставила посуду, потянулась за полотенцем и только тогда ответила:

– Десять лет назад.

Он недоверчиво хмыкнул, откровенно окидывая ее взглядом:

– Это во сколько же?..

– В четырнадцать часов семнадцать минут.

Виктору показалось, что в ее черных непроницаемых глазах мелькнула хмурая насмешка. Он засмеялся, потер ладонью короткий ежик волос и уточнил:

– Я имел в виду – сколько вам лет тогда было? Десять? Или уже одиннадцать?

– Восемнадцать. – Она не ответила улыбкой, но он был уверен, что в ее глазах опять мелькнула насмешка. – Сейчас мне двадцать восемь. Замуж я вышла десять лет назад. Двадцать восемь минус десять получится восемнадцать.

– Этого не может быть, – категорично заявил Виктор. – Зачем вы меня обманываете? Я все-таки врач, так что возраст человека уж как-нибудь сумею определить. Тем более, что я, скажем так, детский врач, а это значит, что я более, чем другие врачи, знаком с динамикой возрастных изменений… Точнее – с динамикой изменений в процессе роста. Вам не больше двадцати…

– Вы правда детский врач? – с интересом спросила Юлия, пропустив мимо ушей его витиеватый комплимент.

Но может быть, только он думает, что это для нее комплимент? Может быть, она к таким комплиментам уже так привыкла, что перестала слышать их, как перестают слышать постоянный шум транспорта за окном.

– Правда, я детский врач, – откликнулся Виктор, несколько удивленный ее острым интересом к этой теме. Знать бы раньше, какие темы ее интересуют… Странно, однако. Ведь у нее нет детей…

– А какой врач? – Теперь Юлия смотрела на него пристально, ожидающе и даже с симпатией. – Я имею в виду – у вас какая специализация? Терапевт, хирург, офтальмолог или еще что-нибудь?

– Еще что-нибудь. Я психоневролог. Начинал как невропатолог, а сейчас вот пришлось психиатрией заниматься. Подвернулась возможность в Англии поработать. В лучшей клинике. Ну, и поучиться заодно. Я последний год в Лондоне живу.

– А какое направление? – Юлия, кажется, вообще не обратила внимания на его упоминание Лондона. – Я имею в виду – у вас есть определенная тема исследований или, может быть, особый интерес к определенным отклонениям? Или так – может быть, вам чаще приходится заниматься какими-то определенными заболеваниями? Извините, я не могу сформулировать вопрос точнее, я не специалист.

– Похоже, специалист. – Виктора все больше удивлял и даже немного тревожил ее явный интерес к психиатрии. Такой интерес к психиатрии обычно проявляют только психиатры и… их пациенты. – Похоже, вы во всем этом вполне уверенно ориентируетесь, а? Вам что, приходилось сталкиваться с… м-м… подобными проблемами?

– А вы что, встречали людей, которым с подобными проблемами сталкиваться не приходилось?

– Интересный поворот темы. – Виктор засмеялся, глядя на совершенно серьезное, внимательное, заинтересованное лицо, и вдруг сам посерьезнел, задумался и уже с совершенно другим выражением задумчиво повторил: – Интере-е-есный поворот темы… Нет, честно. Если вдуматься, в наше время это действительно проблема. Наверное, почти все так или иначе сталкиваются с проявлением каких-нибудь патологий…

– Все, – неожиданно перебила его Юлия таким тоном, будто поправляла очевидную ошибку.

– Ну да, я и говорю – почти все…

– Все. Абсолютно все, – тем же тоном тихо сказала она и поднялась. – Вы еще чаю хотите?

– Нет. То есть да…

Виктор растерянно смотрел ей вслед и чувствовал себя не дипломированным специалистом с богатым опытом работы и блестящими перспективами, а тупым первокурсником, которому маститый профессор поставил, так и быть, троечку – исключительно из сочувствия к бедным родителям такого болвана… До чего странная девочка, а? Ну и повадка! Хорошо еще, что она не выгнала его из класса и не потребовала прийти с родителями. Совершенно непонятно, как это они с Катькой вчера общались.

Вернулась Юлия с двумя стаканами чая – опять крепкий и душистый, надо же! Скорее всего, она загипнотизировала проводников… За всю свою переполненную поездками жизнь Виктор не встречал ни одного проводника, который согласился бы заварить нормальный чай даже под дулом пистолета.

– Вы кто? – Кажется, он не удивился бы, если бы она призналась, что работает колдуньей.

– Учительница, – помолчав, ответила Юлия. – Вы не против, если я поработаю, пока мы будем чай пить?

– Как поработаете? Кем? Учительницей?

– Марьей-искусницей, – без улыбки ответила Юлия.

Она вынула из сумки какой-то сверток, развернула его на коленях, и Виктор удивился, увидев начатую вышивку и несколько мотков цветных ниток. Это занятие с ней как-то не вязалось. Как она стоит перед целым классом разболтанных бандитов – этого он тоже представить не мог. Впрочем, если это первоклашки…

– Вы в младших классах преподаете?

– И в младших тоже.

Юлия склонилась над своей вышивкой, неторопливо и вроде даже небрежно делая стежки, временами отрываясь, чтобы сунуть в рот конфету или сделать глоток чаю, а потом опять бралась за иглу, и Виктор вдруг поймал себя на том, что с открытым ртом следит за ее неторопливыми движениями. И правда, было на что посмотреть. И дело даже не в том, что движения были удивительно плавными и точными. Это было похоже на завораживающий танец пламени, если бы пламя могло танцевать так неторопливо. Одно движение незаметно переливалось в другое, все предметы, к которым она протягивала руку, как-то очень послушно и охотно оказывались в ее тоненьких пальцах, а потом бесшумно возвращались на прежнее место и терпеливо ждали своей очереди, и нитки у нее не путались, и стакан о подстаканник ни разу не звякнул, и пакетик с конфетами не зашуршал. Виктор попробовал так же бесшумно вынуть из пакетика орех, но конечно же целлофан тут же поднял такой треск, что он даже поморщился. Как это он раньше не замечал, что производит столько шума любым пустяковым движением?

– А что вы преподаете? Случайно, не рукоделие?

– И рукоделие тоже. – Юлия подняла лицо от работы и внимательно посмотрела на него. – Может быть, вы почитать хотите? У меня есть несколько каких-то журналов. Кажется, свежие.

– Вам мешает мой треп? – Виктор сам удивился, до какой степени обиделся.

– Нет, – спокойно ответила она и слегка нахмурилась, строго глядя ему в лицо. – Почему вас обидело мое предложение почитать?

– Да ничего подобного! – Виктор вдруг смутился и растерялся. – Да с какой стати? И с чего это вы решили?..

– Не понимаю. – Юлия еще больше нахмурилась. – Почему вы не хотите сказать правду? Вы обиделись – следовательно, я вас обидела. Я должна знать – чем, чтобы в другой раз не допустить той же ошибки.

– Кошмар. – Виктор невольно засмеялся и повертел головой. – Инквизиция… Ну, ладно, признаюсь. Мне показалось, что вы от меня отделаться хотите. Как бы – на, читай и молчи. А мне поговорить интереснее. Если вы не против.

– Я не против.

После этого она замолчала и опять склонилась над своим рукоделием.

– Интересно, как к вам ученики относятся?..

Он ожидал чего-нибудь вроде легкого пожатия плеч или в лучшем случае – сдержанного «неплохо»… Юлия глянула на него такими глазами, что он чуть не поперхнулся чаем, а когда она улыбнулась легкой, скользящей, немножко будто неуверенной улыбкой, он и вовсе язык прикусил.

– Они меня любят, – сказала она со спокойной гордостью. – Они всех нас любят, даже Надежду Васильевну.

– Любят? – Виктор совершенно не вдумывался в смысл слов, он жадно смотрел в ее лицо, впитывая эту удивительную улыбку, этот удивительный взгляд нежных, теплых, умных глаз, и боялся, что эта улыбка сейчас пропадет, и лихорадочно придумывал, каким бы таким приемом заставить ее улыбнуться еще… – Всех любят, да? А Надежду Васильевну почему любят?

– Потому что им больше некого любить, – тихо сказала Юлия после заметной паузы. На ее неподвижном лице не было и следа недавней улыбки.