Глава 2. Обман

Через две недели Вечесловы не приехали. Не появились они и через месяц. Днём Арина никому не показывала своего отчаяния. А по ночам зажимала ладонью рот, сдерживая всхлипы. Засыпала под утро, когда уже не оставалось сил выдерживать ночь, и весь день ходила с поникшими плечами и зевала. Сестре Нениле не на что было жаловаться: Арина без возражений исполняла всё, что от неё требовали, скажут мыть полы – вымоет до блеска, скажут помогать на кухне – будет чистить овощи, не жалуясь на усталость и не выказывая желания уйти.

Через месяц Арина пришла к настоятельнице и спросила, что ей теперь делать. Матушка Анисия её поняла. Ответила уклончиво:

– Не приехали, значит, не смогли. Оформление опеки дело долгое, а без опекунских прав они не могут тебя забрать.

– Но они обещали. Сказали, через две недели, а уже месяц прошёл, – чужим голосом выговорила Арина.

– Значит, что-то изменилось. Могли передумать. Могли заболеть. В жизни случается всякое. Надобно всё принимать со смирением, не держать в душе обиды и уметь прощать. Святой Антоний сказал: «Если нападёт на тебя гнев, гони его подальше от себя, и будешь радоваться во все дни жизни своей» – Тут матушка Анисия сообразила, что радоваться Арине в сложившейся ситуации нечему. И добавила поспешно: – Ожесточаясь против людей, мы гневим Бога, а смягчая своё сердце, радуем его. Я знаю, как тебе помочь.

Арина вскинула на настоятельницу глаза, в которых светилась благодарность. Матушка Анисия знает, что делать. Она напишет Вечесловым, расскажет, как Арина их ждёт, как прилежно занимается, даже сестра Ненила, от которой не услышишь доброго слова, похвалила её за старание… Может, Арина сама напишет им письмо, а матушка Анисия его отправит? Арина открыла было рот, но матушка Анисия приложила к губам палец, запрещая говорить. Сказала строго:

– Усмири своё нетерпение. Прочти молитву перед иконой «Умягчение злых сердец». Пресвятая Дева ниспошлёт тебе умиротворение, в котором нуждается твоя душа.

Арина выслушала настоятельницу с опущенной головой и вышла из комнаты, не поблагодарив за совет и не поцеловав протянутую руку. Но молитву перед «Семистрельной» всё же прочитала:

«Умягчи наши злые сердца, Богородица, и нападения ненавидящих нас отрази, и всякие душевные огорчения наши разреши. Взирая на Твой святой образ, Твоим состраданием и милосердием к нам мы сердечно сокрушаемся и раны твои целуем. О стрелах же наших, терзающих Тебя, ужасаемся. Не дай нам погибнуть в жестокосердии нашем или от жестокосердия ближних, ибо Ты воистину есть умягчение злых сердец».

Молитва не помогла. Да и как она могла помочь, если в ней говорилось совсем о другом? В приюте Арину никто не ненавидел, не желал ей зла, и сама она никому не желала, Богородицу стрелами ненависти не ранила, жестокосердия не испытывала, а испытывала обиду и душевную боль. Хотя Богородице, наверное, было больнее, думала Арина, вглядываясь в глаза святой. Глаза понимали и сочувствовали.

Предательство Вечесловых было не первым в её двенадцатилетней жизни. Сначала её предала мать, которой Арина поверила и согласилась пожить в интернате, пока в их доме делают ремонт. Про ремонт мать выдумала. И увлечённо развивала благодатную тему:

– Ремонт это всегда грязь, цементная пыль, побелка, запах краски… А у тебя слабые лёгкие, если будешь этим дышать, то непременно заболеешь и попадёшь в больницу. Ты же не хочешь в больницу?

– Не хочу. Лучше в интернат. А там гулять разрешают?

– Ну конечно! Интернат на территории монастыря, там большой парк, чистый воздух, в лесу растёт черника и земляника, ешь не хочу. Озеро Сонино большое, вода в нём тёплая, чистая. Летом купаться будешь с девочками…

Мать осеклась на полуслове, поняв, что проговорилась.

– Летом?! – испугалась Арина. – Я там всё лето буду жить? Я не хочу! Я не поеду!

– Тогда придётся положить тебя в больницу. Там каждый день больно колют уколы (Арина сморщилась), кормят кашей-размазнёй (Арина не любила размазню) и не разрешают вечером телевизор.

Арина обожала вечера, когда мать сажала её на колени и они втроём смотрели фильм, в котором, если было непонятно, мамин муж Жорик рассказывал содержание. Девочка пытливо уставилась на мать, но Зоины глаза были серьёзными. Похоже, она говорит правду.

– Подумай. В больнице из палаты не выйдешь, а в интернате можно гулять, можно кино смотреть, там есть кинозал. А ещё экскурсии, на автобусе. Паломнические поездки. За границей побываешь, мне расскажешь потом, где была, что видела, – вдохновенно врала мать.

Арина шмыгнула носом и кивнула. Она не хочет в больницу, она согласна пожить в интернате.

– Ты будешь часто приезжать? И после ремонта заберёшь меня домой?

– Ну конечно заберу! Мы с папой Жорой будем по тебе скучать

– И я буду скучать. Только ты приезжай почаще, ладно?

◊ ◊ ◊

Она держалась, пока не увидела высокий – выше человеческого роста – монастырский забор, за которым ей предстоит жить. Она останется здесь, а мама уедет домой. Арина представила, как стоит, прижавшись спиной к серой каменной стене, и ждёт маму. А её всё нет и нет… Из глаз брызнули слёзы, Арина обхватила мать руками и с плачем выкрикнула:

– Не хочу здесь жить! И на экскурсию не хочу, я домой хочу! Я играть хочу!

– Будешь играть, – пообещала мать. – С детишками. Здесь много детишек, будете вместе играть.

Мать остановилась у ворот – таких же неприступных, как стены. Надавила на копку звонка. На звонок долго не отвечали. Наконец распахнулась обитая железом калитка, вслед за матерью Арина перешагнула высокий порог и огляделась. По расчищенной от снега дорожке к ним шла женщина в длинных чёрных одеждах. Арина её испугалась, вцепилась в мать. Странный интернат. Странный голубоватый снег. А учительница в чёрном. И наверное, такая же строгая, как Аринина тренерша по гимнастике. Вдруг она не примет Арину в школу? Скажет, что она ещё маленькая.

Чёрная женщина, подойдя, перестала быть страшной, улыбнулась Арине и протянула руку ладонью вниз. Руку Арина проигнорировала и выпалила первое, что пришло в голову:

– Я умею читать и писать печатными буквами. Умею делать шпагат, и складочку, и боковое равновесие с рукой, и качельку умею. А… где же девочки?

– Поздоровайся! Руку поцелуй! – мать подтолкнула её в спину.

Арина поцеловала протянутую руку и подняла на настоятельницу глаза. Та ободряюще улыбнулась:

– У девочек учебные часы. После уроков прогулка, потом молитва и обед в трапезной. После обеда занятия в кружках, потом вечерняя прогулка, молитва, ужин и отход ко сну. Какие ты знаешь молитвы?

Арина только теперь поняла, зачем мать заставила её учить наизусть молитвослов. И обрадованно затараторила: «Отец наш небесный, живущий на небесах…» Слова она произносила невероятно быстро и с чёткой артикуляцией, а молитву закончила так: «Мой папа тоже живёт на небесах. А мы с мамой живём в городе, а хлеб наш насущный покупаем в булочной, мне нельзя, тренер не разрешает, а маме с Жориком можно».

Мать дёрнула её за руку и сделала строгие глаза. А потом обняла и не отпускала долго-долго. Поцеловала и подтолкнула к настоятельнице: «Иди, доченька, иди с Богом».

Арина хотела сказать, что не хочет – с Богом, она хочет с мамой. Но не успела. Настоятельница взяла её за руку и повела по дорожке к дому. Девочка оглянулась и помахала матери рукой. Мать помахала в ответ и скрылась за калиткой. Больше Арина её не видела.

В «интернате», который оказался приютом при монастыре Святого Целителя Пантелеймона, Арина прожила почти семь лет. Мать в её жизни больше не появилась.

◊ ◊ ◊

Больше всего на свете тридцатилетняя Зоя Зяблова боялась остаться одна. Новый муж, которому пришлась по душе Зоина трёхкомнатная квартира – в центре города, в кирпичном доме с хорошей звукоизоляцией, нелюбопытными соседями и чисто вымытыми парадными, – не скрывал неприязни к Зоиной дочери, плаксивой, небрежно одетой и всегда чем-то недовольной. По утрам девчонка без стука входила в их с Зоей спальню, бесцеремонно залезала под одеяло и расталкивала мать:

– Мама, вставай. Я кушать хочу!

– А гимнастику сделала?

– Сделала!

– Молодец. Теперь иди к себе, не мешай нам с папой Жорой одеваться.

Жорика злило, что его называют папой.

– Сколько раз повторять, не называй меня так! Я не смогу стать отцом чужому ребёнку.

– Жорик! Что ты такое говоришь, какая же она чужая? Она моя дочь.

– Для меня она чужая. У нас с тобой будут свои дети, свой дом и своя жизнь. А у неё будет своя. Я же не предлагаю выгнать её на улицу. Отвези её в приют при монастыре, я узнавал, есть такой, на Сонинском озере. Ох, и красивые места! И православная гимназия при монастыре. Выучится, вырастет… Была гимнастка, а будет гимназистка, – ухмыльнулся Жорик, которому не хотелось платить за Аринины занятия гимнастикой.

Арина была солидарна с папой Жорой: заниматься гимнастикой ей не нравилось, было больно и страшно, но мама говорила, что надо себя преодолевать, что без этого Арина не добьётся успеха, не получит медаль и не встанет на пьедестал.

Медаль Арине хотелось. Ещё ей хотелось хлеба и макарон. Но мучное и сладкое было под запретом, Арину кормили отдельно и выпроваживали из кухни, когда садились ужинать.

– Ну же! Соглашайся, – уговаривал сожительницу Жорик. – Распишемся с тобой, я коттедж присмотрел на Селигере, окнами на озеро. Там вода на восходе розовая, на закате малиновая.

– А днём какая?

– А днём голубая. Соглашайся, Зоенька.

Зоя была счастлива. Жорик предложил официально оформить их отношения, хотел семью, детей. А Арине будет хорошо в приюте. Зоя купила в церковной лавке молитвослов, по которому Арина старательно затверживала молитвы, выбирая покороче. За рассказанную без запинки полагались две галеты. Стоит ли говорить, что стимул был сильнее желания? Арину не приходилось понукать: жевала и учила, учила и жевала…

На Малое Славословие, молитву «Об умягчении злых сердец» (Тропарь, глас 5-й), молитву Святому Духу и две молитвы целителю Пантелеймону ушла пачка галет. Арина с надеждой поглядывала на вторую, но на этом обучение закончилось. Зоя достала с антресоли Аринино старенькое пальтишко с оторванной подкладкой, сама оделась в прогоревшую у костра куртку, в которой ездила на болото за клюквой, повязала голову тёмным платком и отправилась в церковь. Наученная матерью, Арина старательно кашляла. Пальтишко продувало ветром, девочка куксилась и шмыгала носом, что было как нельзя кстати. Матери-одиночке, брошенной гражданским мужем, оставшейся без работы и с больным ребёнком на руках, не смогли отказать. Арина отправилась в приют.

А Зоя с Жориком отправились смотреть коттедж. На воротах висела табличка «Продаётся», и Жорик облегчённо выдохнул: не продали ещё, повезло. Зоя бродила по комнатам, которых оказалось неожиданно много, и строила радужные планы. Коттедж продавался с обстановкой, что было очень кстати. Деньги у Жорика были, но их не хватало – ровно столько, сколько стоила Зоина квартира.

Квартира досталась ей от первого мужа, умершего год назад от цирроза печени. Его родители умерли ещё раньше. Жорик осторожно расспросил Зою и узнал, что родственников мужа она в глаза не видела, а сама воспитывалась в детском доме. Неприспособленная к жизни, она покорно терпела мужнины пьянки, наглые приставания его друзей, грубое обращение и необузданную ревность.

После смерти мужа Зоя жила на Аринину пенсию по потере кормильца, мыла полы в подъездах и сдавала две комнаты из трёх. С жильцами ей не везло. Молодые симпатичные молдаванки оставляли в ванной грязное бельё, а в раковине немытую посуду, и провоняли всю квартиру жареным салом. А когда Зоя высказала своё недовольство, съехали, не заплатив за последний месяц. Другие жильцы – семейная пара без детей – оказались не в меру чадолюбивыми, угощали Арину бутербродами с колбасой, которые девочка с аппетитом ела и быстро набирала вес.

Зоя имела неприятный разговор с Арининой тренершей. Арину пришлось посадить на жёсткую диету и терпеть её бесконечное нытьё, а от жильцов пришлось отказаться. С третьим квартирантом Зое повезло: он не приводил в дом дружков, плату за комнату вносил аккуратно, столовался у Зои и вдобавок ко всему был непритязателен в еде. Денег за питание Жора не жалел, платил с лихвой. Зоя больше не мыла подъезды и, возвращаясь с рынка с полными сумками продуктов, встречала завистливо-одобрительные взгляды соседок:

– Зойку нашу не узнать. Работу бросила, мужика денежного подцепила, девчонку приодела, на рынок ходит каждый день, полные сумки таскает.

– Деньги, видать, завелись, вот и таскает. Мужика если не кормить – его и след простынет, к другой уйдёт.

– Это от Зойки-то? Красивая она, как с афиши киношной срисованная. Да и муж выдрессировал, язык на привязи держит, шёлковая с Жоркой своим… Прежние-то жильцы въехать не успеют – а и съехали уже. А этот порядочным оказался.

Зоя не поверила своему счастью, когда