Выходило так, что Илья оказался прав: ребёнку было хорошо, интернат приносил очевидную пользу. Девочка уже читала по слогам (дома было много книжек с картинками). И Марина смирилась. Она уступала Илье во всём, он же становился всё требовательнее, придираясь к ней по пустякам. Всё и всегда было так, как хотел Илья. Марина терпела, пока однажды вечером не раздался телефонный звонок – и Марина сняла трубку. Звонкий девичий голос попросил позвать Илюшу.

– Илью? А вы кто? – переспросила Марина, неприятно удивлённая такой фамильярностью.

– А вы? – нагло парировала девица на другом конце провода.

– Я его жена, – спокойно ответила Марина. – Вы, вообще, в курсе, что Илья женат? Что у него семья, ребёнок…

– Я–то в курсе. Это ты не в курсе, подруга.

– Это вы – мне? – опешила Марина.

– Тебе, кому же ещё! Сидишь у Ильи на шее со своей мамашей и дочкой–олигофренкой… Ещё и допросы устраиваешь по телефону. Давай сюда Илью, я же не тебе звоню!

– Да как ты смеешь… – задохнулась от возмущения Марина, но у неё из рук выхватили телефонную трубку. – «Катенька? Здравствуй, котёнок!… Ну я же сказал… Мы же с тобой договорились… Давай не будем выяснять отношения по телефону, хорошо? В воскресенье увидимся».

С наглой девицей Илья разговаривал ласковым, просительным голосом, словно был перед ней виноват (а может, в самом деле – был). А с ней, Мариной, говорил командным тоном, не терпящим возражений. Хотя Марина редко ему возражала…

– Кто тебе звонил? – стараясь казаться спокойной, спросила Марина.

– Туристка из нашей группы.

– А знаешь, что эта туристка мне наговорила?

– А кто тебя просил с ней разговаривать? Звонили–то мне. Я же руководитель ПВД (походы выходного дня Московского городского клуба туристов), или ты забыла? Хочешь, чтобы я кашу варил и по магазинам бегал? – вскипел Илья.

По магазинам Илья не бегал, это всегда делала Марина. Даже когда она разрывалась между защитой диссертации и больным ребёнком, Илья и не думал ей помогать. Всю работу он делил на мужскую и женскую. Мужская – добывать деньги. Вся остальная – женская. При этом Илья забывал, что Марина работала искусствоведом в ***ском музее. Ещё она читала студентам лекции. Ещё брала на дом переводы из издательства – с французского и турецкого. Последний считался редким языком, переводы оплачивались дороже. Марина зарабатывала не меньше Ильи. А по вечерам училась в институте иностранных языков им. Мориса Тореза.

– Но я ведь работаю! Даже когда в аспирантуре училась – работала, и когда Анечка родилась… А этой Кате ты сказал, что я у тебя на шее сижу! А про Анечку – зачем? Она не виновата, что родилась такой, она старается, учится, лепит, рисует… – тихо говорила мужу Марина (а ей хотелось – кричать!) Ты… Ты меня больше не любишь?

– Не знаю! – зло ответил Илья. – Я в этом доме задыхаюсь. Мещанство сплошное! Вилка для мяса, вилка для рыбы, вилка для торта… По три ножа у каждой тарелки! Салфетки…

Марина остолбенела. Вилки различала даже Анечка, безошибочно выбирая нужную. И салфетками умела пользоваться, Марина её научила…

– Да как же обедать – без салфеток? Да в любом ресторане…

– Вот, вот! В ресторане! – перебил её Илья. – А я не хочу как в ресторане, я хочу нормально, по–домашнему. А ты выпендриваешься… с салфетками! («Господи! Дались ему эти салфетки!») Может, мне ещё переодеваться к ужину? («А было бы неплохо…») – гремел Илья на весь дом. – Мы с тобой как чужие живём, не замечаешь?

Марина вспомнила их с Ильёй медовый месяц, пригоревшую кашу, речку с «полезной» ключевой водой и израненные рыбьими плавниками руки. По–домашнему, ничего не скажешь…

Ей вдруг стало нестерпимо холодно – как когда–то в лесу, в серых предутренних сумерках их медового месяца. С той поры прошло девять трудных лет. Неужели за девять лет она так и не разглядела, так и не поняла, с кем жила под одной крышей? Марина в отчаянии обхватила себя за плечи.

– Зачем же ты живёшь со мной, если я выпендриваюсь? Потому что тебе удобно, да? – ответила Марина за Илью. – Говоришь, как чужие живём. Но ты ведь не разрешаешь мне в походы ходить, и в отпуск ты всегда один…

– Вот только не надо отношений выяснять! Нечего выяснять, и так всё ясно.– И Марина, сидевшая в тупом оцепенении, подумала, что Илья, как всегда, прав: всё ясно.

Илья растерялся (пожалуй, впервые за всю их совместную жизнь). Марина ему возразила – впервые за девять лет! Но как она… Как она сказала! – «Ты меня больше не любишь? Зачем же тогда живёшь со мной?». Илья никогда об этом не задумывался. Он просто не представлял своей жизни без Марины, как нельзя жить без воздуха. Или – без воды. Или – без солнца. Но ведь солнцу не признаются в любви! И воде. И воздуху. Просто живут…

Он никогда ей не изменял. Ну, было несколько раз (Илья не считал). Но это не шло ни в какое сравнение с тем, как было у них с Мариной. На дежурный вопрос «ты меня любишь?» Илья каждый раз пожимал плечами: он любил Марину. Разве он мог любить кого–то ещё? Он даже завидовал – сам себе. И как она ему досталась? Как согласилась стать его женой? Ведь отбоя не было от женихов, а она выбрала Илью. Повезло.

Илья не понимал одного: будь на месте Марины другая, она давно бы от него ушла – хватило бы и экстремального медового месяца, который он устроил молодой жене. Не понимал, каким мужеством и терпением обладала его спокойная, молчаливая и уступчивая Марина. Не видел, как трудно она жила.

Ни в чём отказа не знала! Захотела – и поступила в очную аспирантуру. А муж на двух работах вкалывал! Захотела – и получила второе высшее. И диплом переводчика – будьте–нате! Илья ни разу её не упрекнул, он гордился успехами жены, хвастался друзьям. И работать не заставлял – сама захотела!

Марина, на хрупких плечах которой лежало домашнее хозяйство (мама с её больным сердцем и второй группой инвалидности, хотя давно бы надо первую, – мама была не в счёт), видела, что заработков Ильи хватает лишь на то, чтобы сводить концы с концами. Мамина пенсия в расчёт не бралась – почти вся она уходила на лекарства. Разве Илья заслуживает такой вот жизни – от получки до получки? И Марина работала, не жалуясь на постоянную, ставшую уже привычной усталость, и в их доме никогда не было недостатка в деньгах.

Он не заставлял её работать – денег в их доме всегда было достаточно! Она сама захотела. Захотела – пусть работает. О том, как нечаянно выболтал прилипчивой двадцатилетней Катеньке про дочку, целиком свалив её болезнь на жену, Илья старался не вспоминать. Ну, выпили, понятное дело. Сам не помнил, что говорил. А Катенька – хитренькая лисичка – всё выспросила и пообещала, что никому не расскажет. Понимала, что тогда ей Ильи не видать. И вот – никому. Только Марине. Виновнице, так сказать, торжества.

Но Марина–то какова! Другая бы заплакала, а эта: не нравится – никто тебя не держит! Ну, что ж, у него тоже есть гордость, и он такого не стерпит. Соберёт рюкзак – и до свидания. А она ещё будет умолять его остаться. На коленях ползать будет…

Это он зря. Марина никогда и ни перед кем на коленях не ползала. И умолять его не собиралась. – «Тебе вещи помочь собрать, или сам справишься?» – сказала Марина остолбеневшему Илье. Она говорила спокойным доброжелательным тоном, но на Илью словно плеснули кипятком.

Через минуту он бестолково метался по квартире, собирая вещи. «А ты чего сидишь, как в гостях? – бросил на ходу Марине. – Бери чемодан, собирай вещи. Да аккуратно складывай, не пихай!». – И Марина складывала, тщательно расправляя на сгибах, его рубашки, свитера, костюмы… Марина сама покупала мужу одежду, и Илья всегда был одет красиво и стильно. Креативно, как оценили сотрудники у него на работе – и Илья был польщён. И гордился женой…

Чемодан уже был полон, и Марина взяла второй. На одной из рубашек была оторвана пуговица, и Марина, извинительно улыбнувшись мужу – «Я сейчас, я быстро!» – взялась за иголку, не замечая удивлённых глаз Ильи.

Марина «вошла во вкус»… Притащив из ванной стремянку, сняла со стены старинные часы с тяжелым маятником и двумя бронзовыми гирьками в форме шишек на бронзовых же длинных цепях. Часы в дом принёс Илья – на Новый год.

– Бронза. Антиквариат! – с гордостью объявил жене Илья. – Представляешь, какой–то идиот сдал в комиссионный. А они – идут!

Часы не просто шли: они отбивали каждый час – громко и торжественно. И Марина, просыпавшаяся каждый час, думала, что тот, кто отнёс их в комиссионку, вовсе не был идиотом…

Анечке очень нравились папины часы, и маятник, ходивший за стеклом – туда–сюда, туда–сюда! И бронзовые шишечки–гирьки. А когда часы принимались громко отбивать время, девочка запрокидывала светловолосую головку и заразительно смеялась, и Марина с Ильёй смеялись вместе с ней.

Часы в чемодан не помещались, и их пришлось упаковать отдельно. Так. Что там ещё? – оглядевшись, Марина сняла со стены увесистые гантели (нет, всё–таки они для неё слишком тяжелые, а вот Илье – в самый раз!). Улыбнувшись Илье одной из своих самых обольстительных улыбок, Марина сунула гантели в чемодан и, прижав коленкой, затянула тугие ремни. Илье вдруг захотелось схватить её за голые коленки и сгрести в охапку, и он едва пересилил себя.

– Мариночка, ну зачем ты… Я же так, пошутил неудачно, я же не всерьёз! – попытался остановить жену Илья. – И с чемоданом пошутил… Он же неподъёмный!

Марина с улыбкой подняла оба чемодана (и впрямь неподъёмные) и сделала несколько шагов к дверям (не зря она занималась с гантелями и кольцами!). Поставив чемоданы на пол, Марина настежь распахнула входную дверь: «Кало таксиди!» (Она никогда не позволяла себе такого с Ильёй, говорила только на русском, но он без перевода понял, что ему пожелали счастливого пути.)

Илья ушёл и больше не появлялся в их доме. И не просто ушёл, а отсудил четверть квартиры в старом доме на Сретенке (стены полуметровой толщины, лепные высокие потолки, огромная – шесть квадратных метров – ванная комната, кухня, столовая, библиотека, кабинет отца…).

Квартиру пришлось разменять. На переезд у них с мамой ушли почти все оставшиеся деньги. Один пузатый старинный буфет чего стоил! – «Легче слона поднять» – заявили грузчики. Квартира принадлежала родителям Марины, и Илья не имел к ней никакого отношения. О том, что – имел, и всё в квартире куплено на его деньги, и ребёнок в интернате тоже содержался на деньги Ильи, – Марина узнала в суде.

Ещё она узнала, что она, Марина, учась в очной аспирантуре, ничем не обеспечивала дочь, да и себя не обеспечивала. Марина вспомнила, как проводила ночи за пишущей машинкой, корпя над ненавистными переводами, когда сами собой закрывались глаза и падали из рук толстые, объёмистые словари. Технические переводы – это вам не пельмени лепить… Марина тогда зарабатывала не меньше Ильи. И пельмени, кстати, тоже лепила – Илья любил домашние…

Марина ничего не смогла доказать. Как–то так получалось у судьи, что прав был Илья. Илья, который когда–то не мог без неё жить. И для них с мамой наступили тяжёлые времена.