В противоположность Рите, Люся считала, что парень, с которым всё серьёзно (понятие «серьёзно» в Люсиной трактовке сильно отличалось от Ритиного), у девушки должен быть один-единственный, который впоследствии станет ей мужем и отцом её детей.
– А как я пойму, что он единственный? – смеялась Рита.
– Надо искать, – серьёзно отвечала ей Люся. – Бывает, люди ищут свою половинку всю жизнь.
– Вот и я – ищу всю жизнь! – радостно подхватывала Рита. – У меня их знаешь сколько было, половинчатых этих? А я единственного ищу. Не найду никак, – хохотала Рита.
– Ну, ты-то найдёшь, с твоей внешностью! – убеждённо говорила Люся, и Рита с ней соглашалась, очень довольная собой. Внешность у неё была на все сто, «девочка – обайдеть». Особенно на Люсином фоне. Рита повсюду таскала за собой новую подругу, которая ни о чём не подозревала и вспыхивала от радости, услышав в телефонной трубке Ритин голос.
– Собирайся. Едем с тобой в одну компанию, – командовала Рита. И счастливая Люся, собравшись по-солдатски за четыре минуты и не успевая наложить косметику (Рита успевала), мельком смотрела на себя в зеркало (Рита проводила у зеркала двадцать приятных минут) и выскакивала из дома как кукушка из часов.
Люся не любила зеркал – никто не любит смотреть правде в глаза, тем более, когда она так горька. А ведь могло быть иначе, если бы Люся была похожа на мать. Или на отца. По-настоящему она была – Люция, а полностью – Люция Анджеевна Гоздзиньская. Отец Люси, Анджей Гоздзиньский, поляк из Кишинёва (отец говорил– пОляк, с ударением на «о»), обладал внешностью польского шляхтича-аристократа: породистое лицо, изящные манеры и неподражаемая барственная вальяжность.
Люсе не досталось от отца ничего. Ни одной чёрточки красивого холёного лица ясновельможного пана, как шутя называла его Люсина мама. Ну, разве только брови, густые и широкие, что совсем не радовало. И нос, который упорно не желал быть в гармонии с остальными чертами лица и жил своей отдельной жизнью. Совсем как у Гоголя в повести «Нос», невесело думала Люся. Брови и нос были папиными.
Мать Люции – абхазка по матери, гречанка по отцу, была красива той южной экзотической красотой, о которой говорят, что она быстро увядает. У мамы красота не увяла до сих пор (наверное, потому, – размышляла Люся, – что мамина бабушка была украинка). Хариклия Аристарховна Гоздзиньская искренне считала себя русской, поскольку родилась в России и всю жизнь, исключая детство, прожила в Москве. Анджей снисходительно улыбался в усы, но никогда не спорил с женой по этому поводу. Отец любил маму той неизбывной, неиссякающей любовью, которая, говорят, присуща женщинам, а у мужчин бывает редко и, говорят, исчезает без следа, словно её никогда и не было. У отца, однако же, не исчезала. Однолюб по природе, Анджей обожал свою Алечку и гордился дочерью, которую считал красавицей и умницей. Но вот беда – так считал только Люсин папа.
Люся родилась не похожей ни на мать, ни на отца. Приехавшая на крестины абхазская родня закатывала глаза, цокала языками и разводила руками: нет, ни на кого не похожа эта пухленькая светловолосая малышка, ни на кого… «Ни нашим, ни вашим» – вынесла суровый вердикт мамина родня и укатила восвояси, взяв с Хариклии обещание непременно приехать через год, непременно, скани квнесамэ!
Вердикт оказался пророческим: Люция в свои двадцать пять была никому не нужна – ни нашим, ни вашим. С ней никто не спешил знакомиться, никто не добивался её расположения, не обрывал вечерами телефон… Люцию аккуратно и вежливо обходили стороной. Два коротких романа – если можно назвать романом робкие ухаживания, совместные вылазки в театр (в кино, на выставку, в парк), беглые поцелуи в подъезде (в кинотеатре, на выставке, на лавочке в парке) и такие же беглые уверения в любви – два коротких романа были не в счёт, они лишь подтвердили правило: Люся в очередной раз оказывалась на обочине, а жизнь проходила мимо. Все, словно сговорившись, аккуратно вычёркивали Люсю из своей жизни.
Рита поступила наоборот и внесла её в список друзей.
Нельзя сказать, что у Люси не было подруг – они у неё были. Люся умела дружить: обходила острые углы, никого не обсуждала и не осуждала. Люсина покладистость и уступчивость всех вполне устраивала, Люсино мнение никого не интересовало, интереснее было высказать своё – и услышать Люсино одобрение.
Появившись на Люсином небосклоне, Рита затмила всех, как комета, проносясь по небу, затмевает светом звёзды. Она была иной, не похожей на Люсиных подруг, и предпочитала предельно откровенные разговоры, упрямо добиваясь Люсиного мнения по обсуждаемой теме и не высказывая своего. Темы были такие, что…
Убедившись, что Рита не шутит и не собирается её высмеять, Люся с увлечением вступала в полемику (а точнее, в перепалку), находя неопровержимые, как ей казалось, доводы, которые Рита разбивала в мелкие осколки, улыбаясь и поглядывая на подругу с видом победителя. Люся не сдавалась, и обе входили, что называется, в раж, перебивая друг друга и горячо доказывая, что чёрное это белое, и наоборот. Обе получали огромное удовольствие от общения, невзирая на расхождения во взглядах.
Со своей стороны, Рита не испытывала недостатка в подругах, но Люся оказалась идеальным слушателем, к тому же нестандартно мыслящим. Она не поддакивала Рите и не заглядывала в глаза, как сотрудницы папиного НИИ, а очень натурально ужасалась и с жаром доказывала своё. С Ритой она становилась другой.
Люция верила каждому её слову (что забавляло любившую приврать Риту) и слушала Ритины россказни очень эмоционально: ахала в драматических сценах, каменела лицом в особо патетических местах, восторженно вздыхала – в местах романтических, и утирала непритворные слёзы – в трагических финалах, коими заканчивались все Ритины «лавстори».
После чего Рита требовала от неё «разбора полётов», и Люция выносила суровый вердикт, опираясь на моральные и эстетические принципы, в корне отличающиеся от Ритиных. Рита выслушивала приговор со снисходительной улыбкой. – «Так-то оно так, – говорила Рита. – Но это теория. На практике всё наоборот».
Беспринципная и смелая в суждениях Рита цинично раздолбала Люсины «правила жизни», не оставив камня на камне. Но Люся не обиделась, она уважала Риту за её искренность, за то что подруга делилась с ней сокровенным и не выставляла себя в выгодном свете.
«Себя надо любить» – говорил Люсе отец. Рита была к себе беспощадна, бесхитростно рассказывая подруге – как «всё было», словно вела репортаж с места событий. Рита говорила о своей любви, словно препарировала лягушку, умело и цинично, комментируя каждый шаг и выворачивая перед Люсей лягушачьи внутренности… Тьфу! Иногда это было очень противно, но Люся молчала.
Ритины истории кончались обычно слезами обеих сторон. – «Все мужики обманщики и козлы, исключений не бывает» – убеждённо говорила Рита. И через неделю с восторгом рассказывала подруге об очередном Ромэо.
Ка́фе до́ро фэ́ли анди́доро, каждый подарок хочет подарок в ответ, гласит греческая поговорка. Откровенность за откровенность: Люся поведала подруге о двух своих коротких (один длился полтора месяца, другой – месяц) романах, которые циничная Рита метко окрестила месячными. Но никому на свете, даже Рите, Люся не рассказывала о том, что побывала замужем. Почти год. После чего муж, без выяснения отношений и ненужной патетики, оформил развод и уехал к себе в Зеленоград.
После развода Люции не хотелось жить. Она чувствовала себя так, словно об неё вытерли ноги, как о половик – не глядя. Муж, которого она, наверное, любила (иначе бы ей не было так больно и так одиноко) и с которым у них была одна общая жизнь, – муж перешагнул через неё как через порог и пошёл по жизни дальше. А Люция осталась за порогом.
Весь этот год – первый и единственный год её семейной жизни – она не переставала удивляться. А удивляться было чему. Взять хотя бы сам факт Люсиного замужества. Тихий скромный Люсин однокурсник, который ни на кого не смотрел (или это на него – не смотрели?) и ничем, кроме учёбы, не интересовался, отколол номер: на втором курсе сделал Люсе предложение. Подкараулил её вечером у выхода из института и решительно взял за руку: «Поговорим?»
Разговор занял не более пяти минут. Изумлённая Люся узнала, что он давно (с первого курса) её любит и хочет узаконить отношения. Если Люся не против.
Удивляясь собственной безрассудности, Люция согласилась. В тот же вечер они подали заявление в ЗАГС, и через две недели (Люся молчала как немая в институте и дома – жених хотел сделать всем сюрприз) – через две недели Люция представила остолбеневшим родителям своего мужа.
– И давно вы… друг друга любите? – спросила, обретя наконец дар речи, Люсина мама.
– С первого курса, – солгала Люся. Впрочем, солгала только наполовину: ведь Коля полюбил её, как только увидел. Сама Люся, ошеломленная свалившимся на неё замужеством, не могла понять, любит ли она мужа или просто он ей нравится.
Наверное, это и есть любовь? На раздумья не оставалось времени. Сюрприз удался на славу: их свадьба была первой на Люсином факультете и бурно обсуждалась однокурсниками. – «И когда успели? Два отличника… В тихом омуте черти водятся!».
Жить решили у Люси: квартира большая, и до института всего три остановки, можно пешком дойти. В семейной жизни Коля оказался таким же аккуратистом и тихоней, каким его знали в вузе. Он неизменно был согласен с Люсей, всё и всегда решала только она. А когда пыталась передать инициативу в руки мужа, Коля тактично «возвращал подачу». Происходило это примерно так.
– Выберемся куда-нибудь в воскресенье? – предлагала Люся мужу.
– Давай! А куда?
– А куда ты хочешь?
– Да я… Куда ты, туда и я, мне все равно.
– Ну, тогда выбирай, в кино или в театр? Или в парк с шашлыками и аттракционами, я бы покаталась. А хочешь, в кафе посидим. Или на речном трамвайчике по Москве-реке покатаемся.
– Поехали! – покладисто соглашался Коля.
– А куда? – допытывалась Люся.
– Куда скажешь. Мне везде интересно… с тобой, – заявлял жене Коля. И куда бы они не отправились, оставался доволен.
От этих воскресных поездок у Люси каждый раз оставалось чувство неудовлетворённости: ведь всё и всегда было по-Люсиному. Муж никаких пожеланий и предложений не высказывал, с Люсей был внимателен и заботлив, к Люсиным родителям относился с подчёркнутым уважением. Эта невзаправдашняя жизнь – спокойно-размеренная и упорядоченная – Люсе не очень нравилась. Хотелось чего-то иного. Она не знала, чего.
Люсиному счастью завидовали все девчонки с их факультета и вперебой расспрашивали её о семейной жизни.
– Люсь, ну расскажи, как у вас? Всё хорошо? Так уж и всё? Так никогда и не ссоритесь? Так не бывает. А как твои родители к нему относятся? А он к ним как? А он тебе помогает, или ты одна всё делаешь?
– Да что – всё-то? – смеялась Люся. И сообщала изнывающим от любопытства сокурсницам, что живут они дружно, и Коля, конечно же, ей помогает, он и рыбу умеет вялить, и мясо мариновать, а шилаплави из баранины готовит так, что пальчики оближешь. И вообще, они всё делают вместе.
– Мы с Колей семья, мы одно целое, – говорила Люся.
– Неужели не ссоритесь никогда?
– Не ссоримся, – с улыбкой подтверждала Люся, и девчонки ей не верили.
– Так не бывает!
Однако же было. Они с Колей за год так ни разу и не поругались. Коля был неизменно вежлив и никогда не повышал на неё голос, хотя соглашался с женой не всегда.
На Колин день рождения Люся купила бутылку коньяка «Хеннесси», очень дорогую и очень красивую. Ждала, что муж обрадуется – на семейных праздниках Люся с мамой пили домашний мускатель и вишнёвую наливку, а Коля с Люсиным папой «уговаривали» армянский марочный «Арарат Ахтамар» и оба выглядели вполне довольными. Люся представляла, как обрадуется муж дорогому подарку и всю дорогу от магазина до дома не могла перестать улыбаться. До дня рождения она еле дотерпела – так хотелось порадовать мужа.
– Зачем? – равнодушно спросил жену Коля. – Он же таких денег стоит! – И деловито предложил:
– А давай твоему отцу подарим? У него через месяц день рождения, у меня в календаре отмечено… Давай? Вот он обрадуется!
И Люся, которая уже купила отцу его любимый грузинский «Асканели» восьмилетней выдержки, согласно закивала головой. А что ей оставалось?
Через месяц драгоценный «Хеннесси» был торжественно раскупорен и одобрен гостями.
– Это мне зять подарил. А это дочь! Уважили! – объяснял гостям довольный Анджей. Взгляды гостей обратились к Николаю, и Люся испытала гордость за мужа, совершенно забыв о том, что коньяк купила она сама.
А ещё через месяц муж собрал чемодан и уехал, сказав на прощанье Люсе: «Ты ни в чём не виновата. Просто у нас с тобой не сложилось, и теперь уже не сложится. Нам надо развестись. Я пока у себя поживу. Я позвоню». Чмокнул опешившую Люсю в щёку и аккуратно закрыл за собой дверь. Навсегда.
«Ой, мамочки, мамочки, что же теперь делать? Что я вечером родителям скажу?» – бормотала Люся, бесцельно бродя по квартире. Заглянула в ванную комнату. На полочке мужа, где стоял его бритвенный прибор и умывальные принадлежности, было пусто. Хоть бы забыл что-нибудь и вернулся, думала Люся.
Но Коля ничего не забыл. Оставил Люсе только фамилию – Мельник. Люция Мельник это ещё хуже, чем Люция Гоздзиньская.
Фамилию Люся менять не стала – ей уже было всё равно. Развод стал для неё крушением «Титаника». Жизнь, словно айсберг, раскололась на куски. До встречи с Колей она упрямо верила в счастье, и что в её жизни будет любовь и будут дети, мальчик и девочка. До развода она самозабвенно любила мужа, и каждый день прислушивалась к себе и ждала, когда внутри шевельнётся новая жизнь. Сына они назовут Стани́славом, с ударением на «и» – по-польски. Так звали папиного отца, Люсиного дедушку.
Стани́слав Николаевич Мельник – это звучит. Будет звучать! А девочка непременно будет похожа на мамину маму, которая умерла за два года до рождения Люси. У них будут красивые дети, не такие, как она… – мечтала Люся. А если Коля захочет, она родит ещё, сколько захочет, сколько попросит, Люся с радостью исполнит его желание… Но Коля не торопился стать отцом и Люцию ни о чём таком не просил.
Всё это было до развода. А после – в любовь и счастливую жизнь Люция больше не верила. Но в сердце ещё жила надежда, что Коля к ней вернётся. Поймёт, как она его любит, то есть любила. То есть, это он её любил. У попа была собака, он её любил…
Надежда жила в ней ещё долго, светилась тёплым живым огоньком, не давая Люсиному сердцу окоченеть и превратиться в лёд. А потом тихо умерла. Вместе с сердцем.
Люся так до конца и не поверила отцу, который тщетно пытался втолковать безутешной, поникшей от горя дочери, что муж оставил не её, Люсю, а ставшую бесполезной идею.
– Понимаешь, дочка, о чём я говорю?» – втолковывал Анджей дочери. Люся механически кивала головой, всхлипывая и сморкаясь. Слёзы нарисовали на её щеках две блестящие дорожки.
– Астав её, астав, – останавливала Анджея Люсина мама, у которой, когда она волновалась, появлялся заметный абхазский акцент. Хариклия всунула в безвольные руки дочери стакан с нарзаном. Люся послушно глотала воду и плакала, не в силах остановиться.
– Скани чири мэ, скани квнэса мэ (отдай мне твоё горе, отдай твой стон) – бормотала по-абхазски мама, гладя Люсю по голове, как маленькую.
А отец упрямо гнул своё.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке