Глава 2. Василиса

Нечаянная встреча меня так поразила, что я чуть не забыла, что мама отправила меня в OBI. Там скидка шла на коротенькие заборчики из пластиковых цветов, которыми мама решила непременно огородить наши дорожки. Вспомнила, когда вывески магазина уже поплыли мимо, пришлось выйти на следующей и возвращаться пешком. В магазине ажиотаж – в жизни бы не подумала, что на это пластиковое великолепие такой спрос. Я успела втихаря схватить одну упаковку. В ней было несколько секций, весила она немного, но была жутко неудобной в транспортировке. Я устала уже в очереди на кассе стоять, тем более она была бесконечной. Тоскливо думала – не вызвать ли такси? Потом вспоминала, что отдала пятьсот Машке, а Юля вовсе неизвестно даст мне две тысячи или нет. Поэкономлю. Потом вспоминала про Лешку. Пригрела я его из большого одиночества и не менее большой бабской жалости. Лёшка милый. Долговязый, худой, симпатичный. Казалось, что он пьёт только из-за того, что у него женщины нет. Я лелеяла надежды, что уж со мной то он пить перестанет. Не перестал, а потом так даже больше начал.

– Лёша, ну, ней пей ты, пожалуйста, – уговаривала я.

Он меня не слушал, я пришла к выводу, что женщина ему нужна наподобие нашей теть Люды. Она просто дала бы ему разочек кулаком, и тот, если не помер бы, то остепенился. Я терпела. Когда он ещё и в сомнительные дела ввязался, моё терпение лопнуло. Одно дело с алкоголиком жить, да все так живут, и мама двадцать лет жила – пока не надоело. А другое дело с человеком, которого в любой момент могут посадить в тюрьму. Но вы представляете, как тяжело уйти от мужика, если ты настолько хорошая?

– Лёша, я от тебя ухожу, – решительно говорила я.

– Я без тебя пропаду, – начал канючить Лёшка. И не врал, и правда, пропадёт. – Я брошу. И пить брошу. И общаться со всеми, кто тебе не нравится.

Я жалела его и давала ему испытательный срок. Несколько дней и правда потом не пил. По вечером сидел хмурый и печальный, но трезвый, как стеклышко. А потом начиналось…. Я только одну бутылку пива, честно, я просто друга детства встретил, как не выпить… Потом пропадал вечерами – значит опять играет в «Бригаду». Лавры криминального авторитета не давали ему покоя.

Так и тянулась бы эта история бесконечно – вроде и надоел пуще горькой редьки, и бросить жалко. Но вмешался его величество случай. Однажды ко мне в гости пришла Ангелина. Ангелина, это моя подруга детства, правда, при встрече с ней мы не напиваемся. Все бы хорошо, но дома меня не было – заведующая собрала всех, кто не успел вовремя уйти, и долго воспитывала на тему, что после двадцатого числа мы должны у всех родителей просить квитанции. А то не платят, накопится, потом вытряхивай из них. Я, прося квитанцию начинала краснеть и заикаться, поэтому на таких мероприятиях чувствовала себя вселенским злом – все из-за меня. И домой шла удрученной. А в моей комнате Ангелинка совсем голая, и Лёшка тоже.

– Ты же сказала, что только через час придёшь, – обвинил меня Лёшка. – Я бы успел.

– Отпустили раньше и такси взяла, – объяснила я, и на стул села. – Просто устала очень.

Лёшка извинялся, путаясь в штанинах, оба торопливо одевались. Ангелинка махнула на него рукой, и села напротив меня.

– Он алкоголик, – предупредила я.

– Просто, ты его не понимаешь, – возразила Ангелина.

– Если что, я предупреждала, – решила напомнить я. – Лёша, собирай вещи, ты переезжаешь к Ангелине!

Лёшка пытался возражать. Меня бы он уговорил, но Ангелина – бой-баба. В рекордные сроки забрала свою добычу и уволокла. Я… испытывала облегчение. Перестелила белье, легла одна спать и мысленно Ангелину благодарила. Она, кстати, тоже его бросила через три месяца, сказав – и правда, алкоголик. А помимо сомнительной деятельности ещё и игроман. Наверное, я этого факта по наивности не замечала. Лёшка попытался было вернуться ко мне, но я подключила свою маму, а она тоже бой-баба. В итоге, все закончилось хорошо. Но иногда Лёшка возвращался и просил денег. Если немного, то я давала. Но сто тысяч… перебор.

До дачи я добралась уже ближе к вечеру, но он, весенний и тёплый был светлым. Я решила, что вполне сумею вскопать два парника под огурцы. Может, даже тут ночевать останусь – наш домик в кооперативе был крайним, клином выдавался в чахлый лесок и соседей почти не было, а те, что были на дачу наведывались только жарить шашлыки. По этой причине тишина тут стояла страшная – никаких тебе Машек и перфораторов.

Пластиковые цветочки оставила в саду. Пусть мама разбирается, куда их и зачем, я переночую и сбегу с утра. Поднялась на скрипучую веранду, засунула ключ в замочную скважину и удивилась – открыто. А мама в этом плане параноик, сто раз проверит. Осторожно вошла внутрь, вроде тихо. Дача у нас небольшая –  гостиная, она же столовая и спальня для гостей, кухня и мамина комната. В гостиной все хорошо. В открытую дверь спальни видно аккуратно застеленную постель. Но я чувствовала, что в доме кто-то был – запах изменился. Пахло водкой, я после жизни с Лешкой её аромат за версту чую, и ещё чем-то похожим на сырой металл. Я шагнула на кухню. И остановилась. На полу лежал Лёшка.

– Лёш, ты чего? – удивилась я. – Я же сказала, что не дам денег.

Лёшка не ответил. И тогда я поняла, что вот этот неуловимо металлический аромат, это запах его крови. И что Лёшка мертвый. Вряд-ли он лежал бы и смотрел в потолок так равнодушно, если бы живой был, а на столе ещё пол бутылки водки недопитой. И тогда я сделала единственное, что смогла – завизжала. Выбежала на улицу. Искала телефон и никак не могла найти, куда же он делся? А когда нашла убедилась – разряжен. Чтобы вызвать полицию мне придётся войти в дом и поставить его на зарядку хоть на пять минуточек. Я вошла. Телефон на зарядку поставила. А потом решила посмотреть – а вдруг, все же, живой? С чего бы ему умирать, тридцать лет только.

Он был неоспоримо мертв. Я даже видела рукоятку ножа, которая торчала в его животе чуть справа. Наверное, печень задели, сказало моё внутреннее я, которое почти поучилось в аспирантуре. Оно любило отмечать такие мелочи и констатировать безучастным тоном. Одна тапка у Лёши слетела, а вторая была безоговорочно моей. И халат тоже мой. На столе бутылка водки, две рюмки, порезанная на дольки помидорка и открытая банка шпрот. Одна шпротина лежала на надкусанном куске хлеба. Именно вид этого немудреного бутерброда и донёс на меня наконец мысль – Лёшка и правда мертв. Окончательно и бесповоротно.

А внутреннее я бесстрастно шепнуло – тебя посадят в тюрьму.

– С чего бы это? – возразила я вслух.

Ну, сама подумай, принялось перечислять моё я. Всё считают, что он тебя бросил. Поди объясни, что ты сама была рада от такого подарка судьбы избавиться. Куча человек сегодня слышала, как ты обещаешь его убить. Наконец, этот товарищ упокоился в твоём халате и даже тапочке. Дом полон твоих отпечатков. Я сползла на пол и заскулила.

– Не хочу в тюрьму, – простонала я.

Мигом вообразила, как начинается следствие. И сколько людей на меня будет давить. Я не смогу, сломаюсь. Я даже покушение на Ленина на себя возьму. Представила, и заплакала. Снова включился внутренний голос. Закопай его, сказал он. Он же одинок. Его никто не хватится. Мама три года назад умерла, сестра от него устала ещё больше, чем я. А пока про него вспомнят, про мою ссору с ним все свидетели позабудут.

Я заскулила – закапывать труп не хотелось. Но в тюрьму мне хотелось ещё меньше. И Лешку было жалко. Конечно, все шло к тому, что именно так он и кончит, но не на моей же даче! Я страдала ещё минут десять. Потом решилась. На Лешку не смотрела – и стыдно, и страшно. Прошла в сарайчик и взяла лопату. Лесок только подернулся свежей листвой, но видимость была почти нулевая – все заросло непроходимыми кустами. Я нашла уединенную полянку и решила копать. Популярностью сей лесной массив не пользовался, ибо никаких тут тебе достопримечательностей. Чахлые деревья да колючие кусты. Был шанс, что Лешку не найдут.

Земля была чуть влажноватой, рыхлой, припорошенной листвой и изрытой червями. Сначала казалось, что копать будет легко, но чем глубже я уходила, тем жестче становился грунт. Я погрузилась только по колено, а сил уже не было. Скоро темнеть начнёт, а быть в одном лесу с мёртвым Лешкой ещё страшнее. Я заплакала и удвоила усилия, в результате погрузившись в могилу почти по бедра. Больше я бы просто не смогла – камушки пошли с глиной, лопата скрежетала и вязла.

Я вернулась в дом. Идти с пустыми руками – двенадцать минут, я засекла. Хорошо, что наш домик крайний. Лёшка все так же лежал, никуда не делся, полиция не приехала, соседи, никого не было… я уже даже хотела, чтобы меня кто-нибудь остановил. Не верилось, что я и правда это делаю. Но останавливать меня никто не спешил.

На Лешку смотреть было страшно. Поднять я бы его не смогла, но он лежал на ковре. За ковёр меня мама убьёт, но так мне и надо… я схватила за концы ковра и поволокла. По гладкому полу и дело шло гладко. По каменной дорожке сада терпимо. А по заросшему травой, кустами и забросанному сухими ветками и листвой саду – убийственно.

– Вот донесу тебя, Лёш, – сказала я. – И рядом лягу. Пусть приходят, пусть делают что хотят. Хоть в психушку, хоть в тюрьму…

Волокла я долго и упорно. Вопреки собственным ожиданиям – дотащила. В могилу красиво опустить не получилось. Ещё и оказалось, что она коротковата – пришлось подогнуть Лешке ноги. Бросать землю на его лицо я бы не смогла, пришлось возвращаться домой и накрывать бывшего пледом. Когда я наконец начала закапывать уже стало темнеть. Закопала. Прямоугольник выделялся ярким пятном свежевскопанной земли. Надо закидать листьями, подумала я, но сил не осталось. Я села, обняла лопату и погрузилась в пучину отчаяния и самобичевания.

Долго самобичеваться не вышло – захрустели кусты, кто-то шёл. Надо было, наверное, убежать, но я так устала, что сил не осталось даже встать. Ветки раздвинулись в разные стороны, и на полянку вышел… гигант. Тот самый мужчина, которого я видела днем. Одет он был иначе – водолазка, приглушенно серого цвета, которая обтягивала его тело, как вторая кожа, демонстрируя великолепную мускулатуру, потертые джинсы, на голове бейсболка. Без очков. Я не смела смотреть ему в глаза. Быть здесь мужчина не мог, но это точно был он. Я таких раньше вообще не встречала.

– У меня пёс сбежал, – вдруг сказал он абсолютно обыденным тоном. – Вы не видели? Такса рыжая. На ошейнике написано – Коржик.

– Нет, – ответила я осипшим голосом. – Коржика я не видела.

Мужчина пересёк полянку, намереваясь идти дальше. Я все сидела, обнимала лопату и смотрела на испачканные носы своих кроссовок. Уходи, думала я. Уходи, пожалуйста. Но он остановился.

– А что это вы тут копаете? – заинтересовался незнакомец.

– Трюфеля, – сказала я, сама порядком прифигев.

– А зачем? – вопрос удивлённый, вполне резонный.

– Они же дорогие. Цена на аукционах Европы достигает десяти тысяч долларов за килограмм, а у меня как раз денег нет.

Незнакомец остановился, обернулся ко мне. Я снова опустила взгляд. Мудрое внутреннее я шепнуло – не смотри ему в глаза, ни в коем случае не смотри!

– И много накопали?

– Ни одного. Но я не теряю надежды.

Я взмолилась – ну вот теперь то уходи! Я словно в спектакле участвовала. Красная шапочка и серый волк. Вместо пирожков труп. Декорации – лес, умеренно дремучий. Я помнила – Красная Шапочка кончила плохо. Но ей хотя бы повезло нарваться на храбрых дровосеков. Сомневаюсь, что мне так же подфартит.

– Может вам помочь? – любезно спросил мужчина. В сочетании с тихим вкрадчивым голосом звучало жутко. – Мне бы тоже деньги не помешали.

Я все не смела поднять глаз. Так и сидела, тискала свою лопату. Подумала вдруг, что сей садовый инструмент мог бы стать оружием. Стукнуть по голове и прикопать рядышком. Будут у мамы за дачей две могилки. Может, я бы и рискнула. Красная шапочка в моем исполнении могла бы выйти очень дерзкой. Но я понимала – если только в мечтах. В жизни я слишком забитая, к тому же измучена похоронами бывшего. А незнакомец – гигант. С ним бы и Тайсон не сладил, не то, что тихоня с лопатой. Оставалось надеяться, что он уйдёт с миром.

– Мне срочно нужен дровосек, – вырвалось у меня.

– Простите, что?

Я посмотрела на его кроссовки. Носы чуть потерты. Очень дорогие, мне явно не по карману. Виднеется резинка белых носков. Правильно, за красными шапочками нужно строго в белых.

– Я… все на сегодня, – выдохнула я. – Мне к бабушке нужно. Пирожки отнести. То есть, вскопать грядку.

– Удачи, – сказал незнакомец.

И… ушёл. Я даже поверить не могла. Сидела и прислушивалась к хрусту листвы под его ногами. Ушёл… Правда, ушёл? Я вскочила на ноги и понеслась сломя голову, два раза упала, споткнувшись, оцарапала колени и ладони. Боялась обернуться. Мне казалось, он идёт за мной. Спокойным шагом, а я бегу, бегу и не могу убежать.

Влетела на свой участок, хлопнула калиткой. Запирала её и увидела – никто за мной не шёл. Лес был тих и темен. Я бы сказала – очень зловещ.

– Коооржик, – донеслось издалека.

Гигант искал песика. Меня ужасно волновало, существовал ли вообще пёсик? В совпадения верилось с трудом. Как и в то, что такой гигант может меня преследовать. Что ему могло быть от меня нужно? Я заперлась, зашторила окна. Посидела поскулила в углу. Потом вспомнила – завтра мать приедет. Придётся как-то объяснить ей куда делись ковер и плед. А вру я так себе… надо уехать.

Выглянула в окно – уже темень. А где-то в ней гигант. Выйти я не рискну – трусиха. Нужно прибраться. Вошла на кухню, увидела пресловутый бутерброд со шпротами и накатило… Лёшка умер. Я его закопала. Бог мой, взяла и закопала, своими руками! Я села на пол возле уже посохшего пятна крови и разревелась. Руки тряслись, ноги заплетались, в голове набатом – преступница!

В руки я себя взяла лишь к утру. Заставила себя отмыть посуду. Пятно крови, икая и всхлипывая. Когда рассвело решилась выйти на улицу. Тихо. Трава мокрая от росы. И невскопанные парники под огурцы. Я сумасшедшая. Я преступница. Но я же хорошая девочка! Мама за грядки меня убьёт. И лопату я в лесу забыла.

И… я пошла в лес. Нашла свою лопату. А потом плакала в голос и копала грядки. В город вернулась заплаканной, растрепанной и грязной. Моя коммуналка показалась самым лучшим местом в мире, и плевать на перфоратор, на то, что ванная опять занята.

У двери ванной стояла табуретка. Я сама её поставила. Сажусь и жду, когда же наконец щелкнет, отрываясь, шпингалет. И сейчас села. Подожду. Тем более, здесь все так прекрасно и нормально – звук молотка из соседней комнаты, шум душа, занятого не мной, запах варящейся капусты с кухни. Всё хорошо. Так и должно быть.

Дверь открылась и в коридор вывалилась Машка. Босые ноги, ярко алый халат, жиденькая косичка и свежий синяк под глазом. Зато в самих глазах счастье, правда, замутненное алкоголем.

– Что, горячая ночка выдалась? – окинула она взглядом мои оцарапанные после пробежки в лесу руки и ноги.

– Ага, – вяло ответила я, прислушиваясь к происходящему в ванной. Вода выключилась, скоро должна выйти, если повезёт. – Горячая.

– Понимааааю, – протянула Машка. – Я тут со своим помирилась. Ну и подумаешь, что дерётся. А кто не дерётся? Наташке вон последние зубы повыбивали. А она терпит, судьба говорит. Зато работает.

Я вздрогнула. Вспомнилась цыганка, линии на ладони снова словно огнём обожгло. Даже руку подняла, стремясь разглядеть, что же такое происходит. Да, вроде, ничего… несколько царапин, свежая мозоль от лопаты, под ногтями – каемка земли. Позорище. А линии лежат себе, как всю жизнь лежали. Нет никакой судьбы. Человек сам её творит. Но все же… как она сказала? Забыть его не смогу? Признайся, Васька. О чем ты думаешь все эти часы? Даже занимаясь другим, то и дело возвращаешься мыслями к серому волку. Но он не судьба. Волки едят несчастных, заблудившихся девочек, а вовсе не играют с ними в любовь. Я его боюсь. Я даже не смотрела ему в лицо. Зато руки помню прекрасно. Сильные пальцы, россыпь маленьких родинок на тёмной от загара коже. Так и представляю, как они сжимается на моем горле, и хрустит, переламываясь позвоночник… бррр!!! Я даже вздрогнула. Машка понимающе подмигнула.

– Эх, мне бы твои годы… сколько мужиков было, да и зубов поболее… – Машка с удовольствием потянулась, едва не продемонстрировав свою грудь в вырезе халата. И ушла на кухню. Оттуда ещё долго доносился её удовлетворенный голос: – Ягода малина, нас к себе манииила…

А я думала о том, когда уже несносная девчонка выйдет из ванной. Опять наверное маминой косметикой втихаря пользуется. А ещё – Лёшка умер. А на самом уголке сознания вертится надсадная, словно надоевший комар мысль – интересно, какого цвета у него глаза?