Глава 11. Вера

Странным образом было не страшно. Куда страшнее было бы, если бы рассвет пришёл в сонную и спящую деревню. Тогда первых лучей солнца я ждала бы со страхом.

– Никто не должен узнать, что ты меня спасла, – тихо сказал Дежнев. И добавил, – красивая ты.

Красивой меня никто никогда не считал, да и зеркало особо не льстило. А мысль о том, чтобы никто не узнал о моей причастности, так плотно въелась в его подкорку, что возможно он уже бредил, просто говоря то, о чем думал ежеминутно. Потом Дежнев потерял сознание. Я поняла это по тому, как изменился вес его тела, словно тяжелее стал в несколько раз, безвольно обмяк на мне. Горячий был ужасно. Я лежу на мокрой траве, но из-за того, что Дежнев сверху, горячий, как печка, толком и не мёрзну даже. Я надеялась, что хоть дождь немного температуру его тела собьёт.

Снова стреляли. Один раз так близко, что дрогнули тополя, которые росли за нами вдоль дороги. Раздался чей-то крик полный боли. Я сглотнула комок в горле – я хотела бы, чтобы никому, никогда не было больно. Так сильно больно. По дороге мимо нас пробежало несколько человек, я слышала их хриплое дыхание. Посмотрела на небо – ещё тёмное, но скоро начнёт светать.

А потом стрелять перестали. Сначала много стреляли, подряд подряд, частили выстрелами, сея боль и смерть, а потом просто затихло. Мне страшно стало именно в этот момент. Я вылезла из-под Дежнева, сразу бросило в озноб, словно сбросила горячее одеяло. Михаил тихо застонал и попытался открыть глаза.

– Тихо, – попросила я. – Ничего не понятно, что происходит. Подождём.

Где-то громко заорал петух, радуясь тому, что наступал новый день. Словно не случилось ничего. По улице снова проехала машина, потом ещё одна. Но они не спешили.

– Дежнев! – раздался призывный крик.

Голос сразу я не узнала, хотя в нем угадывался акцент. Осторожно выглянула. С противоположной от нас стороны улицы стояло четыре человека, как раз под единственным фонарём, они не прятались. Всё вооружены, и мокрое от дождя оружие отражает электрический свет фонаря. Среди них был Ахмед. Я так обрадовалась, что едва не вскочила на ноги, но здравый смысл возобладал. Подумала о том, что совсем недавно эти люди стреляли, убивали, и что горячка боя их ещё не отпустила. Прошьют очередью автоматной, просто не успев отреагировать. Нет, я жить хочу, мне Тотошку оставить некому, да и на работу через десять дней выходить.

– Мы здесь! – негромко крикнула я. И громче добавила, – здесь!

Они сразу бросились к нам. Подогнали машину. Накрыли меня чьей-то курткой – Дежнев был теплее. Я стояла и не знала, что делать. Когда Михаила начали поднимать он пришёл в себя.

– Виктор мертв?

– Ушёл, – мрачно ответил Ахмед. – Людей своих бросил и ушёл.

– Вера пусть домой идёт… местные пока выйти боятся, никто не увидит. Проводите её. Никто не должен узнать.

Я не уходила, пока Михаила не загрузили в машину. Это был обычный фургончик, обманчиво простой и не привлекающий внимания. Но внутри – много медицинского оборудования, носилки, кажется эту машину использовали так уже не в первый раз. Врачи действовали профессионально, я даже немного ревновала глядя на их слаженную работу. И напомнила себе – это я его спасла. Неважно даже, плохой это человек или хороший, он первый, кого я спасла. Без моей помощи он уже был бы мёртв.

Михаил отмахнулся от кислородной маски и повернул голову ко мне.

– Спасибо, – сказал он и попытался улыбнуться бледными обескровленными губами. – Спасибо, Вера.

Двери автомобиля захлопнулись и он поехал прочь с тремя машинами сопровождения. Начинало светать. Ахмед сам пошёл меня провожать. Совсем недалеко от моего дома в придорожной крапиве кто-то лежал, ноги торчали на дорогу. У меня сердце сжалось, я шагнула было к нему, но Ахмед остановил.

– Не надо, – покачал головой он. – Не надо. Не нужна ему помощь уже, мёртв. Да и не заслуживает он её, тот кто согласился убивать стариков. До того, как утро войдёт в силу, мы здесь все уберём.

Я отвела взгляд. В моей калитки дырки от автоматной очереди, подряд, друг за дружкой. Я за Тотошку испугалась, поспешила вбежать во двор, на крыльце услышала лай и выдохнула, только сейчас поняв, что настолько привязалась к собаке матери, что даже руки трясутся.

– Светает, – сказал Ахмед. – Хорошо, что дождь идёт. Ты сиди тихо, хорошо? Не привлекая внимания. А Михаил тебя за помощь золотом осыпет, даже не сомневайся.

Мне не нужно было золото. Мне нужен был покой. Но я кивнула. Помахала рукой, прощаясь, глупая. Пожалела, что не успела Дежневу помахать. Зашла в дом, поймала Тотошку, обняла так сильно, что он заворчал сердито. Хотела было поплакать, но не получилось, навалилось опустошение. С пола кухни на меня смотрел тёмный, распахнутый люк погреба.

– Вот все и закончилось, – сказала я Тотошке.

Но я тогда ещё не знала, глупая, что нет. Ничего не закончилось – все только начиналось.

Глава 12. Вера

Утро было невероятно тихим. У пары-тройки семей здесь были коровы. Обычно вскоре после рассвета их вели на луг к реке, пастись, они громко мычали и оставляли на дороге лепешки. Сегодня – тишина. Нарушать её осмеливались только петухи. Всё боялись выходить из своих домов, я тоже, я помнила и ноги торчащие из крапивы, совершенно мёртвые ноги, и следы от выстрелов на калитке. Я сидела дома и Тотошку не выпускала. Он обижался, плакал и скулил. Приучен был ходить на пеленку в экстренных случаях, но категорически отказывался, считая ниже своего достоинства какать дома, когда за дверью такой простор.

– Терпи, – просила я. – Вечером, если все будет спокойно.

Было спокойно. Я только к вечеру решилась спуститься в погреб. Михаил боялся, что кто-то узнает о моей причастности, и я тоже этого опасалась, тот мужчина с серыми глазами жив. Я подобрала испачканные кровью одеяла, пакет, в который складывала использованные бинты, отнесла все в баню, и там сожгла, методично, по очереди запихивая в печку.

Одеяла были тёплыми, горели жарко и долго, заодно растопили мне баню. Не до жары, до тепла. Я пошла мыться и просто полчаса сидела на мокрой лавке и смотрела в тёмную стену. Нё верила, что все это со мной происходило. Что дальше можно как обычно жить. Потом спохватилась, мылась уже в остывающей бане.

Я пробыла в деревне ещё неделю, хотя домой тянуло. Просто боялась уезжать. Боялась привлечь к себе излишнее внимание. А ещё абсурдно боялась того, что на дороге все ещё стоят мужчины с автоматами. Я даже в магазин ходила, только когда совсем продуктов не оставалось.

А потом решилась. Собрала вещи, получился большой рюкзак и сумка. Тотошка сам побежит, на поводке. Так мы и вышли из деревни, заперев за собой дом. До остановки идти было порядком, но вскоре передо мной остановилась старая машина. Даже не старая, древняя, и за рулём такой же древний дед.

– В город?

– Да, – ответила я, и зачем-то добавила, – на работу скоро.

Он кивнул и мы с Тотошкой залезли. Сумки на заднее сиденье, песика на колени. Машины он любил, с удовольствием в окно смотрел, изредка азартно тявкая. А я смотрела на деда и думала – он мог быть в числе первых. Тех, кого должны были убить.

– В деревне все уцелели?

Я первый раз решилась задать этот вопрос. Было страшно услышать ответ – столько выстрелов было. Могли пострадать невиновные.

– Тихо, – неожиданно жёстко сказал дед и посмотрел на меня твёрдым взглядом из-под белесых ресниц. – Тихо. Забудь, как не было, никогда никому не говори, и может, целее будешь.

Наверное, он был прав. Только у меня не получалось. Я вернулась в свою жизнь и в свою квартиру. И то и другое порядком заросло пылью. Несколько дней потратила на то, чтобы вымыть квартиру просто потому, что делать больше было нечего. Вытирала пыль с многочисленных полок, которые у меня ещё от бабушки остались и все не верила, что так может быть. Вот я спасала человека, сделала ему операцию на животе, лежала на мокрой земле, укрываясь от пуль, а теперь вот пыль вытираю. Такое бывает? Выходило, что бывает.

До учёбы было ещё пару недель, к сожалению, нельзя было стать врачом, обучаясь на заочном. А вот на работу я вышла в срок, как положено. Работала я только в ночь, чтобы совмещать с университетом. Всё на работе было спокойно. Так же срались в коллективе, пытаясь сместить старшую медсестру, так же флиртовали с хирургами. Я провела два года в детском доме, и год в студенческом общежитии, пока восемнадцать не стукнуло, и там научилась нейтральности. Чтобы бы вокруг меня ни происходило, я хранила нейтралитет. Меня пытались втянуть в очередную войну друг с другом, я мило улыбалась и предлагала выпить чаю. Сначала это всех бесило, считали, что выскочка и высокого о себе мнения, а потом – привыкли. Несли ко мне все свои беды, горести и обиды, зная, что я сплетничать не стану.

Вот и сейчас, только в сестринскую вошла, следом Женя. Именно она была задавалой в новой коллективной войне.

– У меня шоколадка есть, – сказала она.

Достала, зашуршала обёрткой, я чаю налила.

– Скоро можно будет поспать, – посмотрела на часы я.

Реанимация, поэтому спали мы строго по очереди, перехватывали по часику, смены выматывали. Как работали сутками я представляла с трудом, как и то, что мне наверняка придётся, если сумею стать акушером.

– Там раненого привезли, – с набитым ртом сказала Женя. – Огнестрел. В пятую палату ляжет. Охранять его будут, менты понаехали.

Нагрузка была большая, поэтому палаты мы негласно делили. Половина моя, половина Жени, в ночь мы с ней вдвоём дежурим. Пятая палата была не моей.

– Отдай, – попросила я.

– Да зачем тебе? – удивилась она. – С ним мороки на всю ночь будет, бегать проверять дышит или нет.

– Интересно, – пожала плечами я. – Да и спать не хочется, я днем хорошо поспала.

Женя с удовольствием согласилась, с тяжело ранеными и правда мороки много было. Потом в палату шла и сердце замирало. Вдруг Виктор там? Или Михаил. И ему снова нужна моя помощь. Но…мужчина был мне незнакомым. Никакого романтического флёра – жизнь его знатно потрепала. А охраняли его, потому что свидетель важный.

Никого не нужно было спасать. Я снова всего лишь медсестра – странно, но я испытывала разочарование. Я не хотела, чтобы гибли люди, но моя жизнь в те дни была такой полной, такой не похожей на эти унылые будни…

Так прошла ещё неделя. Я гнала от себя мысли о Михаиле и все равно думала. Наверное, уже выздоравливает. С хорошей то медицинской помощью, которая не чета моей. Раны, по срокам, уже зарубцеваться должны. Слабость, возможно, уже есть, но думаю, уже ходит.

В тот день я пришла с привычной смены. Пациентка в одной из палат вымотала за ночь. Состояние у неё было тяжёлое, но она была в сознании, если это можно назвать сознанием. Она кричала, вырывала из себя капельницы, два раза упала на пол, раз так, что разошлись швы. Дежурный хирург был на экстренной операции, пришлось вызванивать главу отделения прямо ночью и просить добро на сильное успокоительное. Потом Женя держала её, я укол делала… Как в психушке.

Я была опустошена. Погуляла с Тотошкой, тот ещё упрямо не хотел обратно домой, а мне спать так хочется, что голова кругом. Домой вернулась, с трудом сходила в душ и заставила себя съесть йогурт. Затем наконец до постели добралась и поняла – спать не могу. Просто лежу в потолок смотрю и в голове ни сна, ни единой толковой мысли. Перевела взгляд на телевизор, который не смотрела даже. На нем снова пыль. Скользнула взглядом по полкам. Фотографии меня и Андрюшки, он маленький совсем. Куча безделиц, которые могли хранить бы память, но почти не было моментов, которыми я бы дорожила. На третьей снизу полке стояла шкатулка. Деревянная, обманчива простая, но наверняка дорогая. Такой у меня никогда не было.

Я так удивилась, что села в постели, хотя казалось даже на дыхание сил не осталось, так устала. Подошла. Взяла. Открывать сразу не стала, пошла на кухню, села за стол, ещё раз внимательно шкатулку осмотрела. Не новодел, может даже антиквариат.

– У нас дома кто-то был, а ты мне даже не сказал, – укоризненно попеняла Тотошке, а тот виновато поджал хвостик.

А потом открыла шкатулку. В ней деньги было. Много. Не в рублях. Столько много я никогда не видела, даже риэлторы чёрные, пытавшиеся у восемнадцатилетней меня квартиру выкупить, столько не предлагали. Денег было так много, что это не укладывалось в голове.

– Да мы с тобой, – задумчиво пробормотала я, – выходит миллионеры, Тотош.

Достала стопки, разложила на столе. Пыталась умножать по курсу – не вышло. Задумалась. Что мне делать с этими деньгами? Квартиру купить? Так у меня есть. В путешествие поехать? Не могу, мне скоро на учёбу. Бросить работу? Я уставала, как черт, но работа, это единственное, что привносило в мою монотонную жизнь хоть какой-то смысл и разнообразие. Как я буду без утренних склок Жени с начальством? Да с ума от скуки сойду. Выходило, что деньги мне не нужны. В них не было никакого смысла, они не будили во мне ни радости, ни азарта, не даровали мне счастье обладать ими.

Они были у меня ещё два дня. Иногда я даже забывала о том, что они у меня есть. Потом – вспоминала. И казалось иногда, что от меня откупились. Я готова была отдать свою жизнь, а мне дали денег.

И тогда я решилась. Положила шкатулку в рюкзак, Тотошку поцеловала в тёплый пушистый лобик , и вечером выходного дня я отправилась к тому самому ночному клубу. Совсем не уверена, что недавно оправившийся от ран Дежнев там, но клуб это единственное, что меня могло к нему привести. Снова позвонила в заднюю дверь. Охранник был тот же самый.

– Что надо? – спросил он.

– Не узнаешь? Я приходила сюда эдак недели две три назад. Я была в грязи и в листьях.

– Чокнутая, – прошипел он, втаскивая меня за рукав внутрь и захлопывая за мной дверь. – Ты чего припёрлась.

Я улыбнулась так, словно встреча с этим парнем лучшее, что могло случиться в моей жизни.

– Дежнева мне надо. Ну, или Ахмеда хотя бы, при условии, что он мне Дежнева позовёт.