Тишина в сфере отчуждения погружала в состояние прострации. Время замирало. Ему нравилось воспринимать покой каждой клеткой тела. Но также он ощущал обманчивость испытываемого состояния, ведь в любой момент его могли отозвать из сферы. С его погруженной внештатные ситуации практически не возникали. И он не верил во временное равновесие: жизнь человека представляет собой нервную кардиограмму событий.
Характерные сигналы подтвердили его предчувствие и он, не тратя времени, вышел из крошечной комнатки. В коридоре его уже ожидали.
– Погруженной 1397 присвоен код 27.0.2., – сообщил коллега.
– По программе она не должна сейчас умереть, – сказанное звучало для него самого попыткой самоуспокоения.
– Ошибка анестезиолога, – коллега продолжал оставаться хладнокровным.
– Выживет? Что на датчиках показано? – волнение Смотрителя росло.
– Только код и режим ожидания.
– Это что издевательство? – он уже едва не кричал, обижаясь на коллегу из-за его режущего безразличия к человеку, хотя сам он многократно уличался в неприязненном отношении к людям. Он ошибался. И сейчас в полной мере осознал, что не может быть равнодушным к человеческим страданиям.
– Все зависит от автономной регуляции программы, – тон голоса коллеги смягчился.
– То есть с земли…
– Ты и сам это знаешь. Мы регулируем здесь то за, что мы ответственны, а они самостоятельно вносят коррективы.
Смотрители застыли друг напротив друга в тактичном молчании. Жизнь погруженной зависела от внутренних резервов её земного тела.
Попытка открыть глаза не удалась. Не получилось пошевелить руками и ногами. Она чувствовала себя крошечной, словно находившейся внутри огромного тела, своего собственного, где-то в области шеи. Страх быстро исчез. Вокруг было светло, хотя глаза она так и не открыла. Возникло ощущение в отношении тела: «это не я». Значит, переживать не следовало. Она была. Но другая. Без тела. Без этого тела, которое ей было знакомо. Она, находившаяся внутри, собралась унестись прочь. Куда именно, Ада не знала. Маршрут как будто был прописан на каком-то глубоком уровне, не доступном ранее. Мысль о смерти не возникла. Это была смерть, но не в том смысле, в каком её воспринимают люди.
– Ада, Ада, – голос врача пробивался в пространство, наполненное светом, – ты меня слышишь?
После его слов она ощутила нехватку воздуха. Стало страшно. Она слышала, но не могла об этом дать знать.
– Она просто не хочет отпускать от себя врача, – пошутил женский голос.
Ада попыталась пошевелить рукой и ей это удалось. Врач принялся проводить реанимационные мероприятия. Ему хватило меньше минуты, чтобы пациентка начала дышать самостоятельно.
Все закончилось. Она снова чувствовала себя в большом теле и была им. Она жива. Но почему-то радости от этой мысли не возникало.
Волнения перестали его донимать. Могло показаться, что они уже несущественны. Но нет. Он знал, что они играют значимую роль. И именно для него. Точнее они знаменовали собой перемены, произошедшие с ним. Искренняя тревога за человека давно не терзала его разум. Пренебрежительное отношение к людям мешало безмятежному пребыванию на территории уровня, расположенного под отведенным для высших чинов. Ему приходилось стесняться собственной гордыни. Люди. Чем они были так занятны, он не понимал. Пока ему не доверили её. Обладательница парадоксальной сдержанности заставила его сомневаться. Возможно, люди и не были сплошь простыми существами, которым достаточно временных материальных благ земного мира для ощущения себя самих счастливыми и нужными.
Его погруженная не имела ничего кроме таланта. И она держалась за него, как за ориентир по жизни. Она шла, не зная пути. Не боялась. Не жаловалась. Да, собственно и некому было стенать на тяжелую судьбу. Та действительно было непростой.
Ему нравилось наблюдать за ней. Точнее за её земным образом. Чрезмерно худая с вьющимися рыжими волосами, она часами рисовала силуэты, придавая им характеры и наделяя их движениями. Она писала целые истории. Но чтобы их прочесть другим людям требовалось особое видение жизни.
А сейчас она лежала под капельницами. Опасность отступила, и она продолжит свое земное существование. Вместе с ней он продолжит вникать в суть того, что значит быть человеком.
Пожилой врач спокойно вводил в курс дела пациентку, самочувствие которой позволяло вести с ней беседу. На все ещё бледном лице молодой женщины не проскакивало даже секундного испуга.
– К сожалению, вы тяжело перенесли наркоз. Клиническая смерть не была зафиксирована, но ваше состояние было достаточно близким к таковой. По поводу язвы желудка вам следует относиться к себе с большим вниманием. Не думаю, что вы допустите подобное.
– Спасибо, доктор, что спасли, – казалось, что Ада пропустила мимо ушей информацию о сближении со смертью на операционном столе.
– О, моя милая, вы не были на краю смерти, но да, состояние вашего здоровья на момент поступления в больницу оставляло желать лучшего. Что ж, прошу придерживаться моих рекомендаций, вам их дадут при выписке.
– Уверенна, что многим вам обязана.
– Мой долг спасать вас, не желающих правильно питаться, – изрядно утомленный возрастом человек засмеялся, силясь придать бодрости духа пациентке, и покинул палату.
Вспоминая испытанное во время выхода из наркоза, Ада задумалась над ощущением себя, но вне тела. Она не задумывалась о жизни после смерти, полагая, что все это попытки служителей религиозных организаций успокоить людей и избежать всеобщей паники от осознания конца земного пребывания, как финальной точки в самовосприятии. Она имела доказательство, что после отделения от тела сознание не перестает быть собой. А может это и есть душа? Значит, восприятие себя самого в любом состоянии и есть ощущением души? А если, есть душа, следовательно, смерть не означает конца жизни. Аде стало не по себе от этих размышлений. Но забыть об испытанном, означало пренебречь удивительным шансом воспринять жизнь, глубже дозволенного. Возможно, то, с чем она столкнулась поможет ей жить спокойно и не утрачивая надежды. Но верить в то, что она пережила, как в истинное указание на продолжение жизни вне тела, было бы ошибочно, так как такое ощущение мог спровоцировать какой-нибудь препарат или, в конце концов, нехватка воздуха. От этого довода логики стало грустно. Она пожалела, что решилась дать волю рациональному мышлению. Верить в существование души куда приятнее, чем двигаться навстречу неизбежности, подозревая, что в конце просто погаснет свет.
Страх цеплялся за неё так, словно сам чего-то опасался. Годами она старалась от него отделаться. Ничего не помогало. С шестнадцати лет она познакомилась со всеми психотерапевтами города. Ночами занимала линию «Телефона доверия», посвящая безликих незнакомцев в свои самые жуткие тайны и страхи. Больше всего ей хотелось жить, как все её сверстницы, но она так не умела. Сперва успокоительное заглушало тревогу, затем потребовалось кое-что посерьезнее, чтобы глушить иррациональный бред, сковывающий тело.
Попав в плен наркотической зависимости, она расписалась в собственной неполноценности. Разрушила семью. Дом превратился в маленькое медицинское заведение, где лишенных связи с реальностью держат под контролем. И это не заканчивалось уже долгие четырнадцать лет. Смысл жизни уверенно смывался в водосточные трубы. Диагноз очередного специалиста по человеческим душам звучал ожидаемо. Она не была с ним согласна, но кто бы послушал человека, получившего клеймо, издавна звучавшее приговором – шизофрения?
Агата так и не смогла убедить близких и врачей, что не видит галлюцинаций. Мнительность, развивавшаяся с раннего детства, дала основание психотерапевтам заподозрить у неё бредовое состояние.
Теперь страх чередовался с отчаянием. Она угодила в сети, из которых никогда бы не смогла выбраться. Да и смысла выбираться не имелось. Ей неимоверно повезло с мамой, отчаянно боровшейся с миром за своего ребенка. Но вместо благодарности проблемная дочь учиняла истерики. Это не были капризы. Она действительно была больна. Но только не шизофренией. Только не этим позорным расстройством.
Датчики выдавали код, который не указывался в основной инструкции. Потребность обратиться к руководству ничуть не смутила. Раньше бы он задумался над последствиями для своей репутации. Опасение за погруженную оказалось сильнее. Убедившись, что код не изменился и что это не был временный сбой системы, он направился в корпус, где размещались несколько ответственных лиц за программное регулирование.
Просторное помещение не загромождалось лишними предметами. Только три стола с комфортными креслами, расставленными по вершинам равностороннего треугольника. Зал был залит светом. Отсюда не хотелось уходить.
– Вы пожаловали сюда по убедительной причине? – прогремел голос главного лица.
– Да, – Смотритель был краток.
– Назовите её.
– У погруженной, закрепленной за мной, код 25.12.4
– Такой код не должен был появиться на мониторе погруженной. Что произошло?
– Она была на грани клинической смерти. Что значит этот код?
– К сожалению, эта ситуация серьезная, – к разговору присоединился заместитель главного лица.
– Что это значит? – внутренне Смотритель был готов к тому, что ситуация вышла из-под контроля и проблема не самоустранится.
– Это означает пробоину в программе погружения, по сути мир, в котором пребывает погруженная для неё лично лишен целостности, и она ощущает больше, чем позволено. Следовательно, она может найти убедительный аргумент, что земная жизнь не единственная форма существования.
– Последствия?
– Смотритель, они могут быть самыми непредсказуемыми. Но разве вы не заметили, что в земном мире нарушен баланс? Постепенно все приближается к тотальной разбалансировке.
– Мы не можем устранить причины?
– Как? – второй заместитель выглядел спокойно, будто бы сложившаяся ситуация была штатной.
– Это же программа! – Смотрителю хотелось повысить голос, придавая нужный уровень эмоциональности своим словам.
– Программа с обоюдной регуляцией. Погруженные нарушают баланс по нарастающей.
– Атеизмом? Войнами?
– Они вмешиваются во все сферы жизни. Игнорируя этичность. Погруженные стали жестокими. Аморальными. Они затеяли «святые игры».
– Все понятно, кроме последнего определения, – Смотритель жадно хватался за возможность пообщаться, как можно дольше с посвященными.
– «Святые игры» с душами. Погруженные научились вмешиваться в процесс регуляции жизни. Не только от нас зависит ввод в состояние погружения душ. Мы вынуждены вводить и, нарушая программные установки, выводить из погружения души. Идет разбалансировка. И как это ни парадоксально: мы не имеем права на тотальное вмешательство. И погруженные не в силах кардинально влиять на неё. Запущена гиперпрограмма. Ответственных за неё среди них и среди нас нет, – главное лицо не стало скрывать от Смотрителя, являвшегося рядовым служащим, истинное положение дел.
– Они так ведут себя, потому что не верят в жизнь до рождения и возвращение к ней после смерти, – ему хотелось заступиться за погруженных, среди которых находилась его подопечная.
– Они не смогли найти доказательств.
О проекте
О подписке